СтильВ противовес минимализму: Почему романтика вернулась в моду

Если смотреть на вещи упрощённо, мода XXI века представляет собой бесконечное цитирование стилей прошлого при поддержке новых технологий, которые позволяют совершенствовать одежду и делать её «как будто такой же, но лучше». Хороший пример есть в фильме «Диор и я», где Раф Симонс размышляет о том, как модернизировать классический жакет-бар — сохранив его скульптурную форму, но переиначив содержимое так, чтобы вещь стала лёгкой и пластичной, без внутренних подушечек и жёсткого дубляжа. Именно Симонса можно назначить ответственным за пропаганду образа современной «мечтательницы» (которая чувствует себя одинаково хорошо и в белоснежном платье с фестонами и вышивкой ришелье, и в блестящем трико Зигги Стардаста), ставшего альтернативой образу строгой девушки в лаконичном костюме, который воплощает собой поднаскучивший минимализм. 

Почему мода охотно втянулась в увлечение нео- и ретроромантикой? Основания для этого вполне рациональные. Во-первых, минимализм, стартовавший в начале десятилетия как остромодный тренд «для интеллектуалок», финиширует в статусе мейнстрима, захватившего самые отдалённые уголки инстаграма. Кроме того, после нескольких социальных экспериментов стало очевидно, что философия нормкора, униформенного отношения к одежде и отрицания моды как таковой, вряд ли жизнеспособна. Одежда, как и еда, относится к базовым потребностям человека — но людям всё-таки мало просто набивать желудок, им важно получать новые ощущения и, желательно, положительные эмоции.

Минимализм (как отклик на всё чрезмерное и избыточное) и неоромантика (как оппозиция сверхрациональной моде) во многом отражают настроения общества и состояние экономики. Мода становится скромнее в период рецессии и эмоциональнее — когда человечество имеет всё что угодно, кроме стабильности. 

В поисках новых эмоций люди переключаются с реальности на иллюзорное: кого-то затягивают сериалы, кого-то – видеоигры, кто-то коллекционирует кукол и моделирует для них миниатюрную жизнь с дорогими нарядами, мебелью и путешествиями. Идею модного Диснейленда для взрослых, к слову,  материализовал Алессандро Микеле, почти случайно оказавшийся в нужное время в нужном месте. Он и сам действовал как ребёнок, который собирает красивые камушки, цветные стёклышки, блестящие фантики и осколки посуды,  сооружая из этого собственную вселенную. К тому же пёстрые эклектичные дизайны Микеле подбодрили итальянскую моду, которая никогда не теряла романтичного настроя, но в какой-то момент подверглась критике за «несовременность». 

И наконец, тенденция неоромантики связана с эволюцией консьюмеризма, хоть это и не очевидно. Пропаганда трезвого потребления, мода на винтажную одежду и секонд-хенд провоцирует бум коллекций в ретростиле: пока одни скупают вещи 1950–1990-х годов, другие вдохновляются ностальгическим романтизмом. Под шумок дизайнерам удалось перекроить многие исторические предметы — Миучча Прада, например, в очередной раз реабилитировала корсеты и спровоцировала повальное увлечение шнуровками, а Николя Гескьер находит, что сюртуки XVIII века отлично вписываются в его любимый киберпанковский стиль. Даже у крошечных российских марок нет-нет да и мелькнут то воздушные панталоны, то воротники-фрезы — причём безупречно вписанные в современный контекст. 

На волне тренда вспыхивает острый интерес к дизайнерам, работающим в этой эстетике. Например, Рози Ассулин или Симон Роша относительно давно играют на этом поле, но сейчас их коллекции встречают с удвоенным энтузиазмом. На пятки наступают датчанка Сесиль Бансен — финалистка конкурса LVMH Prize — она работает с объёмными формами, как и Роша, но использует меньше декоративных элементов, и Молли Годдард — обладательница премии Британского модного совета и мастер пышных платьев из тюля. Задорная марка Shrimps известна не только флуоресцентно-яркими искусственными шубами, но и забавными хлопчатобумажными платьями со сборками, завязками и круглыми воротничками. Австралийцы Ellery выпускают блузы и кроп-топы с объёмными рукавами и ретрофутуристические украшения.

Платья нью-йоркского лейбла Batsheva выглядят нарочито несовременно — будто их обнаружили в винтажном магазине и слегка перекроили, — но это и делает их особенно очаровательными. Maggie Marilyn из Новой Зеландии хорошо показывает, как трансформируется минималистский стиль, приобретая романтические черты: в жакеты врезаются каскады оборок, рубашки вырастают до полноценных платьев с плиссировками и жабо. Работающая в Бельгии Лена Люмельски препарирует исторический крой, создавая технологические сложные вещи, дизайн которых, тем не менее, не теряет лёгкости и иронии — например, в объёмный свитшот она вшивает элемент корсета. Лондонский дизайнер Emilia Wickstead специализируется на женственных платьях с масштабными воротниками или вырезами каре и на скульптурных костюмах. Украинка Марианна Сенчина, развивающая именную марку одежды в Италии, шьёт красочные платья с многочисленными воланами и оборками, гипертрофированными бантами и объёмными декоративными цветками. 

Новая романтическая тенденция — не просто рюшечки и пышные юбки. Это философия лёгкого и мечтательного взгляда на мир, как у Симона Порта Жакмюса, и возможность переосмыслить традиционные атрибуты женственности, взглянув на них весело, непринуждённо и иронично. Раф Симонс предлагал романтизировать не прошлое, а будущее — но, увы, на этот призыв мало кто откликнулся: футуризм фэшн-коллекций удручающе однообразен. А зря, романтическое будущее — это кажется, идеальный концепт молодой и смелой дизайнерской марки, который пока висит в воздухе.

Фотографии: Shrimps, Rosie Assoulin, Emilia Wickstead, Marianna Senchina