Интервью«Я — это уже не я»: Художник Дима Шабалин
о масках на стыке моды
и искусства
О разочаровании в моде и персональной выставке
Интервью: Вера Рейнер
В конце февраля в московском Ботаническом саду МГУ «Аптекарский огород» открылась выставка «Частицы» художника Димы Шабалина. Красочные маски его авторства, собранные из совершенно случайных на первый взгляд деталей — от детских игрушек и старых гирлянд, отданных друзьями, до форм для выпечки, — побывали и в главных московских музеях, и в парижском Гран-Пале. Несмотря на непритязательность большинства материалов, выглядят работы по-своему величественно, и в зарослях Пальмовой оранжереи кажутся не то аватарами древних богов, не то пришельцами. Найти все пятнадцать объектов, представленных на выставке, — квест, на который не грех потратить весь выходной.
Еще несколько лет назад Дима работал в глянце, был фэшн-редактором журналов Numero и Interview, стилистом, любимцем стритстайл-фотографов — в том числе знаменитого Скотта Шумана. О том, как произошел этот переход из мира моды в мир искусства — судя по всему, окончательный и бесповоротный, — о силе масок, параллельных мирах и о том, какие идеи привезти из города, проваливающегося под землю, мы и поговорили с молодым художником.
Маски и клей
Я приехал в Москву из Березников — места, которое проваливается под землю. Целый город с населением 140 тысяч человек построен над шахтами по добыче соли, которые теперь затапливают — получаются провалы. Для меня всё началось как раз с возвращения домой. Я приехал на каникулы к маме и наткнулся
на коробку с детскими игрушками из киндер-сюрпризов — их была целая куча.
Я тогда только познакомился с Андреем Бартеневым, который всё время говорил: «Дима, всегда делайте что-то! И главное, используйте больше клея». Ну я и начал склеивать игрушки. Сначала это были просто коллажи по историям, я их вешал на стены. К одному приделал ленты — в итоге в этой работе совершенно случайно снялся Бартенев для журнала Numero, где я тогда работал.
Это было непреднамеренно, я не собираться делать маску. Но когда она уже получилась, понял, что в самом закрытии лица есть что-то сакральное, и начал изучать тему. Алёна Исаева, фэшн-директор Numero в то время, рассказывала мне об эксперименте: людям с психическими особенностями предложили разрисовать свои лица, показать, как они себя видят. Когда лицо закрашивалось полностью, они начинали вести себя иначе: им было легче общаться и идти
на контакт.
Этот эффект я ощутил на себе. Первые опыты с подобием масок мы начинали
с другом, фотографом Русланом Шавалеевым, еще в 2012 году. Сначала мы хотели просто перед мероприятиями создавать необычные образы и ходить как-то классно на вечеринки, просто дурачились. А потом это превратилось
в фотопроект: мы били тарелки, клеили их на маски, покрывали моё лицо глиной и слоями краски, а Руслан снимал всё это на камеру. Так вот, тогда, стоя с этим покрытым лицом, весь в глине и краске, я почувствовал, что я — это уже не я. По-другому двигаться начинаю, пластика совершенно меняется, это как будто другой человек. Проект назывался Paraforma и выставлялся в музее «Эрарта»
в Петербурге.
Точка кипения
Ещё задолго до масок я делал чудные головные уборы, в которых ходил
на вечеринки, и все обращали на них внимание. Это всё выросло, наверное,
из комплексов, желания надеть корону на себя — почувствовать себя значимым. Короны и маски — это противоположности. Короной ты себя возвеличиваешь, пытаешься показать миру, покрасоваться. А маской, наоборот, скрываешь полностью. По любым законам, как только в чём-то достигаешь высшей точки, ты должен упасть. Моей точкой кипения, после которой мне нужно было остыть, стала эта зашкаливающая гордыня, это желание показать себя, быть у всех
на виду. Я всё это увидел, когда в какой-то момент оглянулся на себя. И мне захотелось измениться, уйти от этого, заглянув вглубь.
Параллельный мир
В детстве мне очень нравилась вселенная «Гарри Поттера». Я страшно
и совершенно искренне расстроился, когда мне исполнилось одиннадцать,
а письмо из Хогвартса так и не пришло. Меня всегда манили другие миры, хотелось верить в возможность существования чего-то сверхъестественного
и потустороннего. А потом я это потустороннее увидел — можно сказать, что во сне: мир, который очень похож на наш, но всё-таки другой. Там в воздухе парят огромные платформы и обломки скал с деревьями, а животные и растения белые, пепельно-голубые и розовые. Мне это всё снится до сих периодически — а если что-то снится, значит, где-то оно да есть.
Первую настоящую маску я увидел под впечатлениями от одного сна. Закрыл глаза и представил. У неё не было глаз и рта, но были яркие синие полушария
над головой. Остальные уже придумывал и собирал по ходу. Вторая была почти полностью из гирлянд, моих старых часов и ёлочных игрушек. Все остальные тоже делались из того, что было. Иногда они все мне напоминают драконов, иногда киборгов или кого-то из «Безумного Макса». Постапокалипсис, смешанный с «Аватаром» и индийскими божествами. «Валериан и город тысячи планет». То ли пришельцы, то ли земноводные, то ли ящерицы — непонятно что! Какие-то похожи на фараонов — люблю их вытянутые подбородки. Я такой делал из рюмки для одной из масок. Но сказать, что каждая моя маска — это конкретный персонаж с характером и всем прочим, наверное, всё-таки нельзя.
Я и сам не знаю, кто они такие.
Ресайкл-арт
Я три раза читал «Магическую уборку» Мари Кондо. Мне очень нравится минимализм, я действительно хотел бы обладать всего пятидесятью вещами,
но пока не получается. Отчасти я начал заниматься тем, чем занимаюсь, просто чтобы избавиться от вещей, от мусора, которого много, а выбросить жалко. Это такой способ прийти к минимализму, который постоянно терпит фиаско. Вокруг меня становится всё больше и больше вещей.
При этом идеи именно переработки мне не сильно близки. Я использую в масках и, например, настоящую бирюзу. А это ведь извращение — приделывать бирюзу при помощи клеевого пистолета! Это, может, даже неуважительно по отношению к самому камню. Слово «ресайкл» для меня — доступный способ объяснить другим, что я делаю: ну, даю вторую жизнь вещам, и всем сразу как будто бы понятно.
Мне вообще тяжело даётся выразить словами то, что я делаю. К выставке
в «Аптекарском огороде» мы с куратором Серёжей Нестеренко пять предложений с аннотацией писали несколько дней, это было сложно. Когда ищешь слова, настоящий смысл размывается. Приходится притягивать всё за уши, а мне это
не нравится. Это же всё на уровне подсознательного — словами не объяснишь.
Мода и искусство
В моду я пришёл, потому что мне ещё со школы нравился Александр Маккуин —когда он умер, это была огромная трагедия для меня. Дизайнером я быть даже
и не думал, зато был олимпиадником по литературе и рассудил, что мог бы работать в журнале. Я горел этими вещами, поступил на журфак МГУ
без экзаменов, переехал, работал ассистентом в Glamour и так далее. В общем, мода зацепила меня из-за Маккуина — но Маккуин-то умер. А за пять лет, что я работал в журналах, никого нового, кто меня настолько сильно бы потряс, так и не появилось. И мне стало неинтересно. А когда ты теряешь интерес, ты уходишь.
Вообще быть фэшн-редактором было очень весело. Много всяких воспоминаний ярких. Когда Дита Фон Тиз упала в своём красном платье с лестницы
на вечеринке, а я ей помог встать. Как я упал с лестницы перед Донателлой Версаче на вечеринке в «Ритце» — и она мне помогать не стала. Как китайский блогер, прикидываясь мной, пробирался на показы. Как Тильда Суинтон подарила мне после своего перформанса веточку, и я хранил её. Как приехал
в Москву Андре Леон Телли, а я в Numero — единственный редактор моды, и мне 19 лет. Видели бы вы его лицо в этот момент! Не хочу, чтобы это звучало как хвастовство, нет. Просто было классно общаться со всеми этими людьми, жить
в одном мире с ними. Иногда мне кажется, что я в какой-то момент всё потерял. Но не жалею.
В искусстве у тебя намного больше свободы. Ты можешь на другом языке говорить то, что хочешь сказать, и тебе никто ничего за это не сделает (почти).
А в журнале над тобой стоят рекламодатели, ты бесконечно думаешь, сколько сантиметров каждому из них дать на полосе, поймет ли это читатель, — ты как-будто обслуживаешь кого-то. И ещё. Вот я, скажем, читал книгу про Маккуина, «Александр Маккуин. Кровь под кожей». На обложке два имени, первое — это Маккуин, второе — автор. Кому интересно имя автора? На какой стороне баррикад ты хочешь быть? Вот в чём вопрос.
Сравнения с Margiela
Можно сказать, что я склеил свою первую маску почти сразу же после того,
как посетил показ Margiela Artisanal. Параллель провести можно, я этого
не смущаюсь. Мода помогла мне найти этот идеальный для себя предмет,
с которым я стал работать. Но у Margiela маски — либо решительная деперсонализация (при самом Мартине) либо просто декоративный элемент
(при Мэтью Блейзи): цветочками обклеенные, обшитые бисером, сделанные
по мотивам образов Ли Бауэри.
Мои маски не декоративные, в них есть смысл. Каждому предмету, использованному в них, можно найти объяснение. А вместе все эти предметы складываются в историю. У меня нет цели рассказать что-то конкретное каждый раз, но по любой из моих масок можно рассказать историю, которая для каждого будет своей. Я никогда не придумываю заранее, что сейчас сделаю, что каждая деталь будет означать, даже какие материалы использую. Всё происходит само, когда я сажусь и начинаю складывать маску.
Современная мода
От современной моды у меня нет мурашек по коже. Сам не знаю почему,
и надеюсь, что они скоро вернутся. Мне совершенно не близки, например, Off-White и Heron Preston, а единственный вопрос, который я себе задаю, — «Хочу я это надеть или нет». Хотя мне нравится Крейг Грин, да. У него и шаманская традиция чувствуется, и постапокалиптическое что-то. И тема укутанности, утеплённости, вот этих всех защитных материалов. Безусловно нравится то,
что делает Микеле в Gucci, Ваккарелло в Saint Laurent и даже Гальяно в Margiela.
Публика
Параллельно с выставкой в «Аптекарском огороде» открылась ещё большая выставка «Репетиция весны» с кучей тюльпанов и разных экзотических растений. Так что проходимость там сейчас огромная — в день по три-пять тысяч человек, везде очереди. Маски висят в воздухе посреди пальм и декораций в духе майя — они здесь по-настоящему живут, для них это идеальная среда. Но люди, которые на них смотрят, не всегда понимают, что это и зачем. Для них это скорее развлечение — найти в джунглях пятнадцать масок. В то же время в галереях, куда приходит мало людей, и все понимающие, мне не нравятся белые стены — они пустые, и маски на них висят как трупики. Они не могут там жить. Я бы хотел, чтобы они воспринимались как объекты, которые и в голову никому
не придёт надеть. Как африканские маски — ты же её не наденешь: а вдруг на ней какое проклятие? Вот пусть и мои маски, как сейчас в Ботаническом саду, висят, как фантомные персонажи.
Главные моменты карьеры
Первое яркое воспоминание как художника было всё равно связано с модой.
Я делал маски для дизайнера Рии Кебурии — для коллекции, посвящённой роботам и Ренессансу. Показ был в Тбилиси, и я смотрел на подиум, стоя
на балкончике над ним, и впервые ощутил такой экстаз от собственных масок: вот же они, вот, идут по подиуму! Обе темы, и Ренессанса, и роботов мне очень близки. Маски вообще очень барочные. И киборгов с роботами я люблю тоже.
Так что эта история была мне концептуально близка.
Второе — это, конечно, выставка в Гран-Пале на Международной биеннале декоративно-прикладного искусства, называлась она Revelations. Там было пять российских художников. И вот просто заходить в Гран-Пале с подписью «художник» на бейдже — это же с ума сойти! Выставлялись маски там всего три дня, но сам факт, что происходило это в таком месте силы... Я, когда только вернулся в Москву, пошел в «Рабочего и колхозницу» на выставку костюмов
под кураторством Натальи Козловой. И в одной из подписей прочитал,
что Родченко и другие художники русского авангарда выставлялись там же,
в Гран-Пале, во время Всемирной выставки 1925 года. Представляете, вот они там были сто лет назад почти, а теперь и я тоже — пусть и не на всемирной выставке, но все-таки! Эта мысль буквально обрушилась на меня, и я шёл домой, будто оглушённый.
Фотографии: Ria Keburia, архив автора
