ЖизньТравля и осуждение:
Где между ними проходит граница

александра савина

В последнее время только и слышны разговоры о травле. На днях пресс-секретарь российского президента Дмитрий Песков призвал прекратить травлю школьника из Нового Уренгоя, который выступил с речью в бундестаге: мальчик рассказал историю немецкого солдата, воевавшего на стороне вермахта в Сталинградской битве, и заявил, что не все немецкие солдаты хотели воевать и среди них были и «невинно погибшие» — сначала в соцсетях его обвинили в оправдании нацизма, а позже ему стали поступать угрозы. О буллинге говорили и при обсуждении скандала в Голливуде, причём субъектами травли стали называть не только кинематографистов, которые расторгали контракты, но и подписчиков соцсетей (как в США, так и в России), которые просто обсуждали громкий сюжет в частных беседах.

Между групповым осуждением и травлей многим бывает сложно провести чёткую границу. Можно ли считать массовое выступление жертв против Харви Вайнштейна буллингом? Или Вайнштейн не жертва, а виновник травли, учитывая, что он целый год собирал компромат на жертв и журналистов, готовящих расследование о нём? Как относиться к ситуации с Карлом Сарджентом, бывшим министром правительства Уэльса, который покончил с собой после того, как несколько женщин выступили с обвинениями против него — Сарджент говорил, что ему так и не объяснили, в чём заключаются эти обвинения?

Буллингом называют «тип агрессивного поведения, когда человек намеренно и неоднократно наносит другому повреждения или унижает его». Жертве травли трудно защититься от агрессии, а физическое и психологическое насилие никак не связано с её собственными действиями — то есть она не делает ничего, чтобы его «заслужить». Травля принимает самые разные формы — это могут быть насмешки, распространение слухов и сплетен, обзывательства, порча личных вещей человека, угрозы, бойкот, побои, физическое насилие и любые другие виды издевательств. Отдельно выделяют кибербуллинг — травлю через интернет, от которой жертве сложнее спастись: переезд в другой город или смена окружения вопрос не решат.

В основе буллинга всегда лежит дисбаланс сил: жертва, как правило, слабее своего обидчика или не может найти в себе смелость ответить ему. С этой точки зрения происходящее с Харви Вайнштейном, Кевином Спейси и Луи Си Кеем сложно воспринимать как травлю. У выступающих против них нет никакого превосходства (многие жертвы на момент событий были в начале карьерного пути, для некоторых противостояние продюсеру стало концом карьеры или серьёзно её застопорило), а у известного продюсера, оскароносного актёра и знаменитого комика было множество возможностей им ответить: на их стороне были и пиар-команды, и внушительный кредит доверия, и финансовые возможности, позволявшие урегулировать конфликт, не доводя дело до суда.

Противники общественных «кампаний» обвиняют их участников в том, что если группа слабых нападает на сильного, слабость и сила автоматически меняются местами. Но считать происходящее целенаправленной кампанией по уничтожению конкретного человека (в российском контексте по этому поводу всё чаще вспоминают парткомы и комсомольские собрания) всё-таки подмена понятий. Жертвы, которые долгие годы не могли признаться в том, что с ними произошло, наконец нашли в себе силы это сделать. Групповое признание в большинстве случаев придавало жертвам ощущение защищённости: обвинять большого босса в преступлении поодиночке было попросту небезопасно. 

Британка Лора Бейтс, основательница проекта Everyday Sexism, отмечает, что последствия признания в насилии бывают очень тяжёлыми для самих жертв: «Сегодня более чем две трети женщин сталкиваются с домогательствами на работе. Восемьдесят процентов из них не могут заявить об этом. Три четверти тех, кто всё-таки это сделал, сказали, что после этого ситуация не изменилась — а 16 % отметили, что она стала ещё хуже». Признания других дают возможность жертвам свободно говорить о своём опыте.

Массовое осуждение проступка или правонарушения — нормальная реакция, которая сама по себе может никак не соотноситься с буллингом: это скорее перечисление фактов и обсуждение норм. Но это, увы, не означает, что одно не может перерасти в другое. В интернете грань между осуждением и публичным унижением стирается особенно быстро: достаточно вспомнить историю Моники Левински — как она сама себя называет, «нулевого пациента» кибербуллинга. В 1998 году Левински стала участницей мощного политического скандала из-за романа с женатым президентом США Биллом Клинтоном — и это разрушило её карьеру. В знаменитом выступлении на конференции TED она говорит, что реакция на ошибки, которые она совершила, оказалась несоразмерной произошедшему: «Внимание и осуждение, которые я вызвала — не история, а я сама, — оказались беспрецедентными. Меня называли шлюхой, дешёвкой, распутной девкой, дурой и, конечно, „той женщиной“. Меня все знали, но по-настоящему не знал почти никто. Это понятно: легко забыть, что „та женщина“ многомерна, у неё есть душа и когда-то с ней всё было в порядке».

Когда человека осуждают за очевидно не одобряемый поступок, грань между общественным осуждением и травлей тоже стирается довольно легко — просто потому, что осуждающие убеждены, что в такой ситуации уместны любые меры. Так произошло, например, с Джастин Сакко: в конце 2013 года она, тогда ещё пиар-менеджер американской медиакомпании IAC, летела из Нью-Йорка к родственникам в ЮАР. В ожидании полётов она постила в твиттер не самые толерантные и тонкие шутки — например, во время пересадки в Хитроу написала: «Холодно, сэндвичи с огурцом, плохие зубы — я снова в Лондоне!» Перед посадкой на рейс до Кейптауна она написала: «Лечу в Африку. Надеюсь, я не подхвачу там СПИД. Шутка! Я же белая».

Позже в интервью Джону Ронсону, автору книги «So You’ve Been Publicly Shamed», Джастин говорила, что её шутка не была расистской («Проще говоря, я не хотела привлечь внимание к проблеме СПИДа или разозлить весь мир, чтобы моя жизнь рухнула. Американцы как будто находятся в пузыре по отношению ко всему, что происходит в более бедных странах. Я хотела посмеяться над этим пузырём»), но события развивались быстрее, чем она успела на них отреагировать и объясниться. Сакко предстоял одиннадцатичасовой полёт, и за то время, пока она была без связи, её твит разлетелся по сети. Пользователи твиттера были возмущены расистской шуткой и требовали уволить её из IAC — компания сказала, что поведение сотрудницы недопустимо, но они не могут с ней связаться, пока она находится в самолёте. Хештег #HasJustineLandedYet («Джастин уже прилетела?») вышел в топ мирового твиттера — а Джастин начали поступать угрозы и пожелания заразиться СПИДом после изнасилования. Когда девушка наконец добралась до Кейптауна, включила телефон и поняла, что происходит, её уже ждали в аэропорту: пользователь твиттера сфотографировал её и выложил фото в сеть, чтобы показать всем, что Джастин действительно прилетела.

История быстро забылась, но жизнь Сакко так и не вернулась в привычное русло. После увольнения она около месяца работала в благотворительной организации в Африке, а сейчас старается избегать публичности — и отказывается говорить, в какой компании работает, чтобы не привлекать лишнего внимания. Скандал повлиял и на её личную жизнь («Я одна — но не то чтобы могу ходить на свидания, потому что сегодня все гуглят тех, с кем хотят пойти на свидание»), и на работу — в одном из интервью она призналась, что надеется, что когда-нибудь первой при запросе её имени в гугле будет выпадать страница LinkedIn.

Похожая история произошла в том же 2013 году на технологической конференции PyCon. Посетительница конференции услышала сексистскую шутку, которую рассказал кто-то из посетителей, сидевших позади неё, — она подумала, что этот случай прекрасно иллюстрирует гендерное неравенство в индустрии, и решила выложить фотографию авторов шутки в твиттере (где у неё было больше девяти тысяч подписчиков), осудив их. Спустя несколько минут организаторы вызвали мужчин к себе и попросили объясниться, а ещё через день одного из них уволили. История привела к ужасным последствиям для самой Адрии Ричардс, написавшей твит. Мужчина написал о своём увольнении на форуме разработчиков, после чего Ричардс начали поступать угрозы. Кто-то выложил в твиттер её адрес, после чего она была вынуждена какое-то время жить у знакомых, опасаясь за свою жизнь и здоровье. На сайт её работодателя устроили DDoS-атаку — и сказали, что остановят её, если Ричардс уволят. Женщина лишилась работы в тот же день.

Все эти истории объединяет то, что внимание быстро сместилось от конкретного поступка — расистской или сексистской шутки, увольнения, которое кому-то показалось неправомерным — к переходу на личности. Оскорбления, угрозы, раскрытие личной информации вроде адреса, сталкинг — всё это гораздо ближе к буллингу, чем к здоровой дискуссии. Этика требует обсуждать и осуждать недопустимые поступки людей (особенно публичных) открыто — иначе принцип нанасилия в обществе продолжат оспаривать, а само насилие останется безнаказанным.

Но дело ещё и в том, что проступок должен соответствовать наказанию. Между тем, чтобы, как в случае с Кевином Спейси, отказаться работать с человеком, который недопустимо ведёт себя в рабочей среде, и тем, чтобы угрожать человеку и публично шеймить, например, его внешние качества (даже если он поступил ужасно), огромная разница. Человеку, совершившему противоправный поступок, должно быть стыдно — но стыд и чувство вины за проступок легко перепутать с унижением, то есть ответным насилием уже со стороны тех, кто пытается действовать якобы симметричными методами. Стоит ли говорить, что унижение не только не помогает виновнику осознать последствия своих действий, но и умножает агрессию и давление. 

Острые этические дискуссии последнего времени сильно подвинули норму отношений — только так становится окончательно понятно, что правила меняются, а то, что раньше было привычным и не вызывало вопросов, больше недопустимо. Главное не забывать, что массовое порицание — сильный инструмент, который может выйти из-под контроля. 

Обложка: TED