Жизнь«Я думала, про секс с детьми есть консенсус»: Настя Красильникова о реакции на подкаст «Ученицы»

У меня были дни, когда я брала по три-четыре интервью, и они всегда были долгие, самое продолжительное — шесть часов. Практически в каждом из разговоров помимо Саймона всплывали другие фамилии и имена. И, собственно, так стало понятно, что история не про одного человека и не про нездоровую среду, которую он создал вокруг себя, а про систему, про большое количество людей, которые, как рассказывают мои герои и героини, злоупотребляли своей властью. После какого-то очередного по счету интервью я созвонилась с Ликой Кремер и Андреем Борзенко, руководителями студии «Либо/Либо», и сказала им, что концепция меняется: я буду делать расследование про всю школу, а не только про Саймона.

Поворотной в каком-то смысле стала история Кирилла Морозова, учащегося школы «Интеллектуал». Он ездил в ЛЭШ в 2009 году, и, по рассказам свидетелей, тогда у него был секс с преподавателем Вячеславом Горбоносовым в палатке. В ноябре 2009 года, через три месяца после того, как закончилась смена, он погиб. Выпал из окна или вышел из окна — неизвестно. Наверное, после этого я поняла, что происходила настоящая катастрофа, на которую не обращали внимания десятки взрослых людей.

Мы, журналисты, ненавидим, когда нас заставляют согласовывать интервью. Если ты знаешь, что говоришь под запись, то уж будь добр сформулировать так, чтобы с тобой не приходилось потом согласовывать. Но с некоторыми героинями я утверждала эпизоды. Я это делала для того, чтобы понять — правильно ли я выбрала интонацию, правильно ли я всё пересказала, правильно ли я заменила их прямую речь своими нарративами? И это было ко всеобщей пользе, потому что было несколько моментов, когда мне сказали: «Настя, вот это, наверное, не надо было убирать». Или: «Я хочу, чтобы это тоже прозвучало». Я возвращала что-то, и подкаст от этого только выигрывал.

Алексей Штеренгас сказал мне на интервью: «Ну что вы делаете из меня Харви Вайнштейна?» А я ему ответила, что разница между кейсом Харви Вайнштейна и тем, что мы обсуждаем здесь, состоит в том, что пострадавшими от действий Вайнштейна были взрослые женщины. У них, в отличие от детей и от подростков, всё-таки гораздо больше разных возможностей защититься. Сегодня героини подкаста взрослые люди, но тогда они были детьми, которых никто не защитил. В этом много дополнительной боли.

Я понимала, что я узнаю многое о злоупотреблениях ЛЭШ после выхода подкаста, ведь структура довольно закрытая. И я понимала, что я далеко не всё собрала, что могло происходить на самом деле. И так и вышло. Последние несколько недель мне просто очень хотелось выпустить подкаст, это было похоже на последние сроки беременности. На девятом месяце просто хочется, чтобы скорее произошли роды, потому что это просто тяжело носить. То же самое с этим расследованием, в конце мне прямо не терпелось наконец уже выпустить его, потому что носить это всё в себе было невозможно. И я думала, что я смогу разделить с людьми эту тяжесть, которую тащу всё это время. Поэтому я не фантазировала, честно говоря, о том, что произойдёт дальше. Мне просто хотелось выпустить и сказать себе, что я сделала всё, что могла, my job here is done, я могу пойти и немножко подумать хоть о чём-то другом. Сколько раз мне снилось, как я догоняю Евгения Таранова, потом убегаю от него, я не могла расслабиться ни на минуту, всё это преследовало меня во сне, я всё время думала только об этом. Пока легче не стало, и я всё ещё жду, когда станет.

Первые два дня после выхода подкаста я расстраивалась, потому что у меня было это ощущение диссонанса, ведь как будто мы договорились, что не надо заниматься сексом с детьми. А на самом деле мы не договорились. Потом перестала расстраиваться, потому что соотношение оскорбительных и обидных слов по отношению к словам благодарности, поддержки и восхищения — примерно 1 к 50.

Значительное количество хейта сыпется на героинь подкаста, и они сражаются как львицы в комментариях. Я слежу за ними и восхищаюсь их мощью. Мне бы хотелось, чтобы условно весь хейт, который есть, был направлен на меня, а не на них. Но жизнь распорядилась иначе. Мы все получаем.

Я думаю, что оценивать реакцию ЛЭШ должны пострадавшие. А я её не оцениваю. Один или два раза я влезла в комментарии, где обсуждали меня.

Вообще, я не люблю само явление срача, особенно участвовать в нём. Но я влезла в пару этих самых обсуждений, потому что мне было интересно понять, что стоит за претензиями, которые мне предъявляют, что люди имеют в виду, потому что я не очень понимаю. Ну и, в общем, мне сказали много неприятных слов и оскорблений, и угроз. Но мы фемактивистки, нам не привыкать.

Был один интересный случай, когда я прочитала комментарий Александра Ершова. Это научный журналист, он работает в «Медузе» (Минюст считает издание иноагентом. — Прим. ред.), и он написал ужасно едкий комментарий про меня, мол, она нам объяснит, как надо жить. И меня очень удивило, что человек из условно близкого круга пишет про меня такие гадости. Он тоже ездил на ЛЭШ, как и многие люди, которые имеют отношение к науке. Прошло несколько дней, и он написал апдейт к своему комментарию, что послушал расследование и берёт свои слова назад. Он попросил прощения, публично сказал, что ему очень понравилась эта работа и всякое такое. И признал сам, без моего разъяснения, без того, чтобы я сказала: «Александр, ну вы, прежде чем писать оскорбительные вещи, хотя бы послушали, что вы так критикуете, вы же журналист, вы же вроде умный человек, вы, б***ь, научные исследования читаете. Вы любите доказательства? Какого же чёрта вы оскорбляете меня, даже не удосужившись узнать, что я сделала?» Но он пришёл к этому сам.

Я не могу сказать, что это было приятно, потому что на самом деле это ужасно неприятно, что люди делают выводы о нас, фемактивистках, основываясь буквально на корне «фем» и своём отношении к нему. Хотя многие из них мало понимают, что такое феминизм.