Star Views + Comments Previous Next Search Wonderzine

ЖизньКак работает пропаганда: 9 наивных вопросов эксперту

Рассказывает кандидат филологических наук и медиаисследователь Николай Чикишев

Как работает пропаганда: 9 наивных вопросов эксперту — Жизнь на Wonderzine

Пропаганда — мощнейший способ воздействовать на умы и настроения, которым давно (и, вероятно, успешно) пользуются российские власти. Иногда она получается насколько топорной, что фейкньюс сами по себе становятся инфоповодом — здесь можно вспомнить историю «распятого мальчика» в Славянске или кадры из сериала, которые «Россия 24» выдавала за подготовку украинского фейка об убийствах российской армией мирных украинцев и украинок. Страны Западной Европы борются с российской пропагандой, отзывая лицензии у региональных филиалов российских СМИ или блокируя их каналы связи, — российские же власти неизменно называют это «актами цензуры» и «лишением европейцев доступа к альтернативной точке зрения».

Что такое пропаганда? Как она работает и почему она такая эффективная? Эти и многие другие вопросы задали кандидату филологических наук и медиаисследователю Николаю Чикишеву.

Николай Чикишев

кандидат филологических наук и медиаисследователь


Что такое пропаганда?

Есть тысячи и тысячи определений этого термина; до сих пор идёт дискуссия о том, что можно считать пропагандой, а что нет. Для простоты можно сказать так: пропаганда — это организованная попытка с помощью коммуникаций повлиять на убеждения или действия массовой аудитории или сформировать её отношение к определённой теме. Мне нравится это определение, но его тоже можно критиковать. При этом важно уточнить, что пропаганда — это также и набор методов, которые подавляют адекватное, информированное, рефлексивное суждение индивида.

Пропаганда всегда имеет дело с массовой аудиторией. Но несмотря на это объект пропаганды — это каждый конкретный человек.

Массовая пропаганда появилась в XX веке. Я считаю, что началом отсчёта стоит взять Первую мировую войну, когда массмедиа добились большого влияния и широкого охвата. Есть книга американского исследователя Филипа Тейлора «Боеприпасы разума». Тейлор анализирует, когда зародилась пропаганда — и как люди используют её во время войны. Он выяснил, что примеры пропагандистских методов можно найти даже в античности. Вспомним троянского коня — это тоже пример пропагандистского воздействия.


Пропаганда всегда имеет дело с массовой аудиторией.
Но несмотря на это объект пропаганды — это каждый конкретный человек

Чем работа пропагандистских медиа отличается от работы независимых?

Пропаганда — это не только РИА Новости или RT, которые сидят на государственных деньгах и которые зависят от бюджета государства. Пропаганда может проявляться не только в зависимых изданиях, она может появиться в любых медиа — в том числе и тех, что не связаны со СМИ и журналистикой. Пропаганда по своим методам и способам очень близка к рекламе и связям с общественностью, потому что и там и там есть некое манипулирование общественным мнением. Однако их разнят цели и мотивация.

Марина Овсянникова и другие журналисты государственных СМИ рассказывали, что никаких «методичек» не существует. Есть так называемое телефонное право, то есть звонки от вышестоящей инстанции к нижестоящей. Это не приводит к появлению «методичек», но приводит к самоцензуре редакторов, которые составляют повестку дня. И цензура в государственных СМИ — это такая антенна, которая улавливает настроения сверху. У нас пока не тоталитарная пропаганда, но мы семимильными шагами идём к ней.

Всегда ли пропаганда — это плохо?

Это большой дискуссионный вопрос. Когда мы начинаем исследовать пропаганду, то неизбежно сталкиваемся с этикой процесса. Насколько пропаганда вообще с ней соотносится?

В правительстве Черчилля был министр информации Брэндон Брекер. Во время войны он заведовал британской пропагандой — и считал, что она бывает хорошей и плохой. Хорошая пропаганда имеет благие цели, в его контексте это пропаганда союзников. Но, может быть, [главный редактор прокремлёвского RT] Маргарита Симоньян в душе тоже болеет за страну и за украинцев? Если мы придём к Симоньян и проинтервьируем её, то она, скорее всего, скажет, что у неё самые искренние намерения. Но мы не можем это проверить. Как нам выстроить такой методологический аппарат, который позволил бы это выяснить? Один из патриархов исследования связей с общественностью в Америке Эдвард Бернейс в 20-е годы написал книгу «Пропаганда» — там он говорил, что то, во что мы верим и транслируем, — это образование, а то, во что не верим, — это пропаганда. Я бы поспорил, но эта книга тоже иллюстрирует важную проблему исследования пропаганды — невозможность проверить истинные намерения пропагандиста. Пропагандист никогда не раскрывает истинные цели своего сообщения, в этом заключается его работа.

На что опирается пропаганда?

Массовая пропаганда основана на свойствах человеческой психики. Есть разные мнения насчёт того, насколько человеческая психика пластична — и насколько человек поддаётся влиянию или убеждению. Вообще, пропаганда по своим задачам близка к риторике. Но есть и отличия: оратор, когда пишет и читает свою речь, действует из интересов аудитории, как, по его представлениям, можно ей помочь в каких-то вопросах. Пропаганда всегда исходит из интересов автора сообщения или создателя пропагандистского материала.

Пропаганду можно сравнить с «техникой якорения». «Якоря» в данном случае — это идеологические штампы, а якорение — это апелляция к этим штампам. Если мы посмотрим на современную российскую пропаганду, то мы увидим, что этих штампов очень много. Когда Путин говорит про «денацификацию», то, конечно, он затрагивает огромную психологическую травму — последствия Великой Отечественной войны. Обвинения кого-либо в нацизме — причём неважно, насколько этот нацизм реален, — очень сильно воздействуют на аудиторию, потому что они эмоционально заряжены. Или возьмём, к примеру, риторику про «национал-предателей»: когда Путин говорит про них, то у людей появляется ассоциация с врагами народа и репрессиями.

Главная задача пропаганды — это не логически обосновать или выстроить какую-то аргументированную позицию. В первую очередь пропаганда хочет вызвать эмоциональную реакцию, поэтому тут все средства хороши.

У лауреата Нобелевской премии Даниэля Канемана есть книга «Думай медленно, решай быстро», где он описывает систему человеческой психики. Он разбил её на две области: «система один» и «система два». Первая — быстрая, автоматическая; вторая — рациональная и медленная. В большинстве случаев человеческая психика использует «систему один»: это автоматические мысли. «Система два» очень энергозатратная: мозг тратит много энергии, чтобы выстроить логические связи и цепочки, чтобы подумать и порассуждать. И мозг стремится к экономии энергии — такова человеческая природа. Пропаганда обращается именно к «системе один».

Ещё одно свойство человеческой психики, которое также помогает пропаганде, — это стремление нашего мозга любыми путями избегать когнитивного диссонанса. Если человек видит перед собой фотографии убитых людей в Буче — и, например, его родственники говорят, что украинцы не могут расстреливать своих же, — то у него в голове может возникнуть когнитивный диссонанс, потому что восемь лет до этого он слышал из телевизора только про украинских нацистов. И тогда возникает «обратный» эффект. Почему даже при огромном количестве доказательств и свидетельств того, что не сочетается с официальной позицией российских властей, люди закрывают на это глаза? Это как раз пример «обратного» эффекта: в случае какого-то кризиса или когнитивного диссонанса психика работает в обратную сторону. Человек не начинает сомневаться в верности своей позиции, а хватается за последнюю соломинку и всё больше закручивает себя в те убеждения, которых он придерживался.

Возьмём в качестве примера публикации The New York Times: журналисты издания расследовали не только то, что случилось в Буче, но и верифицировали видео пыток и убийств российских военнопленных. Самое интересное, что российская пропаганда очень умело ухватилась за вторую публикацию, а первую отрицала.

У любой пропаганды нет логики, она там не нужна. В таком случае невозможно апеллировать к ней или даже к фактам. Логические построения — заранее проигрышный вариант, потому что «система два» включается очень редко, только в крайних случаях. Факты же должны быть железобетонными и, самое главное, простыми. Чем пропаганда выигрывает у журналистики? Журналистика обращается к логике и фактам, что может быть сложно для массовой аудитории. Пропаганда же всегда работает на упрощение: чем проще лозунг, чем проще идеологический штамп, тем больше людей эта пропаганда сможет охватить. Это будут и пенсионерка, и студент, и даже школьник.

Успех пропаганды можно объяснить и тем, что в России сегодня фактически уничтожен институт журналистики. Есть журналисты, но многие из них уже просто не живут в стране. Поэтому, я думаю, моя однокурсница Фарида Рустамова не может пойти работать ни в какую российскую редакцию и делает своё очень хорошее медиа.


Пропаганда же всегда работает на упрощение: чем проще лозунг, чем проще идеологический штамп, тем больше людей эта пропаганда сможет охватить

Какие пропагандистские приёмы сейчас самые популярные у российских властей?

Первый и самый популярный, раз уж мы говорим про войну, — это образ врага. При этом он может не иметь ничего общего с тем, что происходит на самом деле. Пропаганда работает в том случае, если в ней есть хоть какой-то процент правдоподобности, потому что если пропаганда будет основана целиком на лжи, то она потеряет связь с реальностью, а человек — доверие к этому сообщению.

Какая ложка правды тут может быть? В Украине последние годы политический режим был нестабильным — и, конечно, там были разные политические силы, в том числе и крайне правые. Но они естественны для демократических стран, в которых существует свобода собраний и слова. Но эти крайне правые силы никогда не были большинством и никогда не задавали тон всей украинской политике. Но пропаганде эти уточнения не нужны — главное, что они были. На этой основе строится всё представление об украинцах.

При этом ещё одна особенность пропаганды — это ситуативность. Мы можем увидеть её на примере нацистской или советской: никогда не было такого, чтобы один идеологический штамп или одно утверждение просуществовало бы весь Третий рейх или весь Советский Союз. Пропаганда всегда подстраивается под условия. В феврале Путин говорил о «полной», «тотальной» «денацификации», власти отказывали Украине в государственности и называли страну «проектом Ленина». Сейчас мы видим, как эта риторика изменилась: если мы посмотрим сообщения основных пропагандистских каналов, то там уже, в общем-то, никто не сомневается в украинской государственности. Даже Песков говорил, что Россия признаёт Зеленского президентом Украины.

Ещё одна особенность современной российской пропаганды — чего, кстати, не было во времена СССР или нацистской Германии — это использование формулировок мультиверсий, скажем так. Так было во времена сбитого над Донбассом «Боинга»: сначала российская версия утверждала, что этот самолёт сбила Украина. Но эта версия не была очень убедительной — и дошло до того, что начали говорить, что в этот самолёт заранее положили трупы, чтобы потом сбить над Украиной и обвинить во всём Россию. В чём смысл такого подхода? Чем больше версий — даже самых чудовищных и абсурдных, — тем меньше у человека веры вообще в какую-либо одну адекватную версию. Человек становится деморализованным и вообще перестаёт верить в то, что происходит. Это довольно опасный способ, потому что от него снижается эффективность российской пропаганды. Но на войне все средства хороши.

Мем «а что случилось?» — это не отражение какой-то глупости российской аудитории, якобы та не понимает, что идёт *****. Все понимают, что происходит, но отказываются верить в реальность событий. Версий так много, что единственным выходом для человека кажется просто никак не реагировать ни на какие сообщения.

Можно ли каким-то образом классифицировать пропаганду?

В России почти нет серьёзных исследований пропаганды: буквально пара публикаций за несколько лет. В 90-е годы российским учёным советская пропаганда как тема для исследования казалась неактуальной: зачем ворошить прошлое. Сегодня изучить российскую пропаганду по понятным причинам опасно, в том числе и мне. И проводить какие-то серьёзные исследования пропаганды в России сегодня — это ставить крест на своей исследовательской карьере.

В Германии же сильно преуспели в исследовании пропаганды; там публикуются фундаментальные работы о работе нацистов. Поэтому есть и хронология, и классификация, и точки зрения. Есть и американские исследования, которые посвящены преимущественно практическим методам и способам манипуляции общественным мнением.

Самый простой пример классификации пропаганды в своё время сформулировал ещё соратник Йозефа Геббельса Эмиль Дофифат, который руководил Институтом газетоведения при Министерстве народного просвещения и пропаганды Третьего рейха. Он предложил делить пропаганду на белую, серую и чёрную. Белая состоит из правдивой, проверенной информации, серая мешает факты и ложь, чёрная же практически не сообщает никакой правды. Кроме того, намерения белой пропаганды ясны, они декларируются, у серой — иногда, у чёрной — практически никогда.

Такая классификация характерна для классической пропаганды, но вопрос её актуальности сегодня остаётся открытым. Российская пропаганда по этой классификации, конечно, типичный пример чёрной пропаганды. Если мы посмотрим на спикеров российской пропаганды, то мы не увидим осмысления их целей и задач в публичном поле.

Как можно измерить эффективность пропаганды?

Она измеряется тем, насколько эти конструкции и штампы усвоены аудиторией, поддерживает ли она весь этот навязанный дискурс.

Меня иногда спрашивали студенты, почему пропаганда такая топорная? В это невозможно верить, это всё дико непрофессионально. Но профессионализм пропаганды совсем не то же самое, что профессионализм журналистики. Журналистика тоже никогда не бывает полностью объективной, но задача журналиста — стремиться к этому с помощью фактов, сверки позиций. Профессионализм пропагандиста измеряется только в доступности и усвояемости идей.

Эффективность пропаганды зависит от доступности альтернативных источников информации: чем их меньше, тем для пропаганды лучше. У человека внутри тоталитарной системы нет никаких источников альтернативной информации. В такой ситуации — и это происходит неизбежно — его сознание и восприятие действительности начинают искажаться.

Эффективность пропаганды в военное время — сложный вопрос. Сейчас все обсуждают соцопросы — и то, насколько их данные корректны. Я не социолог, но могу повторить то, что говорили специалисты, которым я доверяю. Во-первых, в опросах очень узкая выборка и зашкаливающий процент отказа. Понятно почему: люди боятся говорить то, что думают, потому что угроза их благополучию может быть не мифической. Даже те люди, которые соглашаются отвечать на эти вопросы, воспринимают соцопросы не как метод измерения общественного мнения, а как вопрос, который им задаёт государство. Это эффект пропаганды: российские власти так зациклены на этих опросах, потому что думают, что это увеличивает легитимность режима. И люди так же их теперь воспринимают: у тебя не спрашивают мнения, ты как будто приходишь на какой-то очередной референдум по поддержке Владимира Путина. И, конечно, большинство людей от греха подальше скажут, что всё поддерживают.

Это пример некоего двоемыслия, которое существовало в советскую эпоху. Выясняется, что мы от этого никуда не ушли. Кроме того, люди часто не понимают, куда пойдут их ответы — как мы можем доверять данным опроса, если в таком случае на них оказывается прессинг? Даже данные «Яндекс.Еды» могут оказаться в открытом доступе.

Зато мы можем измерить уровень конформности, грубо говоря «соглашательства», насколько легко человек поддаётся убеждению. Например, в США измеряли уровень влияния пропаганды на студентов: они смотрели какой-то пропагандистский документальный фильм, после чего заполняли анкеты. По ним уже измеряли, как у людей изменилось мнение по тому или иному вопросу. Выяснилось, что после просмотра пропагандистского фильма, построенного на конспирологической теории, без отсылок к фактам или альтернативной точки зрения, число разделяющих его идеи увеличивалось с трети до половины.


Меня иногда спрашивали студенты, почему пропаганда такая топорная? В это невозможно верить. Но профессионализм пропаганды совсем не то же самое, что профессионализм журналистики

Может ли пропаганда определять политику?

Недавно я прочитал интересный тред в твиттере, в котором размышляли о том, получила ли российская пропаганда субъектность, может ли она определять действия политиков. Я очень сомневаюсь в этом. Пропаганда всегда обслуживает чьи-то интересы — невозможно себе представить, чтобы Йозеф Геббельс влиял на решения Адольфа Гитлера публикациями в газетах. Это так, потому что вряд ли Гитлер вообще их читал. Я предполагаю, что Владимир Путин также не смотрит RT, ему это не нужно.

Механика принятия решений в тоталитарных режимах всегда неформальная. Здесь можно вспомнить февральское заседание Совбеза: уже все обсудили, что эта декорация показывает, насколько механизм принятия решений закрыт. Потому что даже самые близкие и формально субъектные политики в России были в полном ауте: они не понимали, что делать и что говорить. И, как говорила Екатерина Шульман, мы сильно недооценили сконцентрированность возможности принять решение в одних руках.

Как можно противостоять пропаганде?

Массовая аудитория стремится к простым формулировкам — и так получается, что методы борьбы с пропагандой должны быть на аналогичном пропаганде уровне: люди, которые никогда в жизни не занимались медиаграмотностью, просто не обладают достаточным уровнем экспертизы и навыка, чтобы ей противостоять. Поэтому если человек понимает, что у его родственников иное мнение, то просто скинуть им ссылку на статью The New York Times или показать реальные фотографии может быть недостаточно.

Это вообще пример кризиса экспертизы в медиа. Отследить это можно через пандемию: если на одной платформе появляется тысяча разных спикеров и они равноправны в доступе к трибуне, то происходит профанация экспертизы. Так и получалось, что некий Вася Пупкин, который говорил о коронавирусе сущую чепуху, получал больше влияния, чем вирусологи. Я не люблю это слово, но это ситуация так называемой постправды — и это, наверное, один из самых ярких вызовов перед журналистикой сегодня. Что с этим делать? Непонятно, у меня нет рецепта. Ещё один пример — это штурм Капитолия в 2021 году. Все говорили, что в штурме виноваты соцсети и фейсбук. Мне это кажется правдой, но не стоит забывать и про вину журналистов, которые давали платформы под абсурдные высказывания.

Если мы ставим себе задачу бороться с пропагандой, то мы должны упрощать информацию без потери главного смысла до того уровня, который был бы понятен аудитории. Чтобы из тумана и морока сделать понятные всем аргументы, нужны профессионалы: малыми действиями изменить общую тенденцию вряд ли можно. В регионах страны далеко не все слышали про VPN-сервисы — даже при такой высокой цифровизации, как в России.

Почему пропаганда неубиваема? Тут можно привести пример высказывания Аристотеля: он говорил, что без риторики и убеждения не существует политики. А там, где есть техника убеждения, будут и разные злоупотребления. Конечно, убеждать можно по-разному, но самый простой способ привлечь внимание и перетянуть электорат на свою сторону — это обмануть.

Какой урон психике россиян ещё нанесёт пропаганда? Это открытый вопрос.

Рассказать друзьям
2 комментарияпожаловаться