Star Views + Comments Previous Next Search Wonderzine

Жизнь«Душить — его постоянная манипуляция»: Обитательницы шелтера о жизни, полной насилия

«Главное, в меня поверили»

«Душить — его постоянная манипуляция»: Обитательницы шелтера о жизни, полной насилия — Жизнь на Wonderzine

Героини нашей истории долго подвергались домашнему насилию, но до последнего не могли решиться обратиться за помощью: с одной стороны, было неловко признаться, что они не справляются, с другой — все вокруг говорили, что в шелтере, центре помощи пострадавшим от насилия, у них отнимут паспорта и заставят работать.

Статистика обращений за помощью при домашнем насилии действительно удручающая: 86 % женщин из России, Беларуси, Казахстана продолжают жить со своими партнёрами после инцидентов домашнего насилия. При этом 66 % убитых в период с 2011 по 2019 год женщин являлись жертвами домашнего насилия. Не последнюю роль играет то обстоятельство, что заявление о домашнем насилии в полиции часто не принимают, предлагая пострадавшим решать проблему самостоятельно.  Законопроект о профилактике домашнего насилия так и не принят, а его авторам стали поступать прямые угрозы.

Мы спросили Еву и Яну о том, почему они не жалеют о своём решении перебраться в шелтер, что помогает им восстановить силы и каковы их планы на будущее. Некоторые имена в тексте изменены.

текст: Анна Боклер


У Евы был салон красоты и машина Porsche. Она привозила машину на автомойку, где работал Руслан, там он узнал личные данные Евы и с тех пор начал её преследовать. «Человек появлялся везде — на работе, в магазинах, у подъезда, мне было стыдно перед знакомыми и клиентами, ощущала себя в дешёвом кино. В какой-то момент я поняла, что больше нет сил постоянно защищаться и отталкивать его — Руслан стал заходить в квартиру и мы состояли в физических отношениях. Я не испытала к нему симпатии, мне просто стало всё равно. Это продолжалось десять лет», — рассказывает Ева. «Пока я была в роддоме, Руслан украл все деньги. В пятницу я сняла наличные, на понедельник была назначена сделка, хотела купить собственную квартиру, чтобы переехать с детьми, а в ночь с субботы на воскресенье во время домашнего скандала у меня начались роды. Руслан заблокировал дверь, сломав замок, — в итоге скорая приехала вместе с полицией. Из роддома нас с Арамом встречала Соня, средняя дочка, — взяла и вызвала сама такси, ей было одиннадцать».

Оставшись без денег, Ева была вынуждена закрыть салон и стала делать стрижки на дому, здесь снова выручала Соня: «Ко мне приходили клиенты домой, а она носила Арама на руках, ещё магазин слаймов открыла, зарабатывала по 1200 в день, сейчас, конечно, для такого увлечения нет условий». Попросить кого-то о помощи оказалось очень сложно: «Я привыкла, что сама всегда больше всех в ресурсе и решаю все сложные ситуации друзей, а тут, став банкротом, увидела, что друзья расходятся в разные стороны, многие сказали, что я теперь не из этого круга. Мне казалось, стыдно в сорок лет признаться, что тебе угрожают и ты не справляешься».

Справляться было сложно: насилие никогда не прекращалось, проявлялось в самых разных формах. Руслан неоднократно угрожал Еве физической расправой, однажды действительно отвёз на пляж, изнасиловал и оставил на берегу, в другой раз без спроса взял ключи от Евиного Porsche и разбил машину, потом, схватив Арама за шею, просил денег — во время всех этих ситуаций он был в состоянии мефедронового опьянения. Самостоятельно выселить его из съёмной квартиры (за которую Ева платила сама, в договоре имя Руслана также не числилось) женщина физически не могла, а когда вызывала полицию, с неё просили сто пятьдесят тысяч рублей за приём заявления.

«Ты, удивляешься — мол, в Москве человека будут рады посадить по 228-й статье, закрывая план, — а у нас есть районы, где без денег не делается буквально ничего», — поддерживает соседку по шелтеру Яна. Яна ушла сюда с двенадцатилетним сыном Тихоном. Старший, двадцатичетырёхлетний Алексей, с подросткового возраста имеет зависимости, из-за чего уже получил срок, а вернувшись — стал настаивать на разделе квартиры. Год назад у Яны умерли родители, и вся квартира перешла ей и совершеннолетнему ребёнку. «Я хотела просто спрыгнуть из окна и разбиться от осознания, что если сбегу с младшим на улицу, то буду там никому не нужна», — объясняет Яна.

Сын приходил к Яне, бил, запирал дома на ключ и призывал отказаться от идеи себя защищать: «Если снимешь побои — вызову на тебя опеку, отнимут брата; посадишь — я потрублю своим, воткнут в тебя нож». «Я говорю ему в сердцах: „Я с тобой квартиру продам, за копейки“. Он отвечает: „Ты что, в себя поверила, что ли?“ Я выпытываю: „Ну а если вместе продадим, как свою часть потратишь, что сделаешь?“ „Биткоины куплю, компьютер, монитор…“»

«Я поняла, что сын в себя не придёт, мозги у него попорчены, надо бежать уже как угодно. Трудность ещё была в том, что он запирал нас с Тихоном в квартире на целый день, а потом приходил и брался за своё: бывало, прижмёт меня к стене, захватит щипцами язык — мол, вырву, тогда никому ничего не расскажешь. Я утром после очередного скандала говорю: Лёша, открой, пожалуйста, обещаю, мы больше не вернёмся. Мне Тихон уже даже предлагал, чтоб я защищалась ножом. Я говорю: „Так я его убью если, то сяду, а ты в детский дом пойдёшь, за нас же никто не заступится“».


Сын приходил к Яне, бил, запирал дома на ключ и призывал отказаться от идеи себя защищать: «Если снимешь побои — вызову на тебя опеку, отнимут брата; посадишь — я потрублю своим, воткнут в тебя нож»


Яна и Тихон ушли к родственнице — перекантоваться и решить, что делать дальше. Вместе нагуглили центр «Аистёнок» и наконец переехали. Во дворе разбиты клумбы, дети катаются с горки. Все прибывающие в шелтер подписывают договор о неразглашении адреса и несении материальной ответственности за помещение. Есть обязанность регулярно мыть полы и вытирать пыль. В квартире несколько санузлов и спален. Есть кабинет психолога, огромная гостиная с овальным столом и кухня. На столе творожные ватрушки, которые здесь называют шаньгами, горячий кофе, в сушилке для овощей готовятся яблочные чипсы.

«Здесь меня научили хотя бы отстаивать свои права, многое подсказывают юристы, — рассказывает Яна. — Мне Лёша недавно сам написал в вотсап, что продал детский велосипед, ещё какую-то технику из дома. Я сделала скриншоты и написала заявление за кражу. Не хочу доводить сына до тюрьмы, но я буду рада, если он хотя бы прижмёт хвост после этого — он, конечно, боится сесть обратно». В центре работает принцип одного окна: каждым кейсом занимается ряд специалистов, проблема решается комплексно. При необходимости могут подключиться детский психолог, логопед, психиатр, социальный работник, психолог, адвокат. В центре можно получить гуманитарную помощь, юридическое сопровождение, тут проходят групповые тренинги и личная терапия.

Времена домашнего насилия не прошли для Яны бесследно — долго мучили провалы в памяти. «В течение года я целенаправленно себя убивала — тем, что не защищалась, не просила поддержки. У меня не было вообще никакого осознания — зачем я есть. Здесь я чувствую, что нужна. Занимаюсь ребёнком, хозяйством. С Тихоном работает психолог, но, конечно, сейчас надо думать про школу. У меня пока нет никаких конкретных идей, но очень надеюсь вырваться с Тихоном в Подмосковье и работать там. Боюсь, что Лёша может шантажировать Тихоном; боюсь, что Тихон вырастет жестоким. Так что хочу уже прийти в себя в спокойной обстановке и продавать квартиру, заберу свою часть денег, и надо ехать, уезжать…» — рассуждает Яна.

«С новорождённым ребёнком ты настолько уязвима, что сама уже на всё согласна, лишь бы не было хуже, — возвращается к беседе Ева. — Руслан сажал меня в мою же машину, хватал Арама за горло и говорил, что задушит, если я не поеду искать закладки. Душить — это его постоянная манипуляция — держал на весу и говорил, что задушит, если я не впишу его в графу „отец“ и не назову сына Арамом. Я не говорила ему, что квартира записана на несовершеннолетних детей, и, соответственно, отцовство для него ничего не изменит…

Человек полностью вышел из себя на мефедроне. Мозг высушен, умолять его о чём-то бесполезно. Я сказала, что попробую добиться возврата средств за Porsche через суд. Он всё время говорил, подожди — я куплю криптовалюту, всё отдам. Руслан всегда боялся колоться, но употребляет мефедрон, при этом продаёт любые наркотики. Я на него собрала огромную папку — отнесла в полицию. Они говорят: „Вау, как вы заморочились“. Я говорю: „Я просто пытаюсь посадить преступника, если вы этого не делаете“».

Руслана всё-таки арестовали несколько месяцев назад — порезал человека на улице (тот сейчас находится в реанимации). «Мне звонят недавно из полиции: „Вы жена такого-то?“ Нет, говорю, я его злейший враг, ничем ему помогать не собираюсь.

Его в итоге отпустили домой с браслетом на время следствия — пандемия, сейчас это как-то всё легче. Со мной связались его люди, стали просить свидетельство о рождении Арама. То есть человек за пятнадцать лет в России не удосужился сделать паспорт, из-за чего не может теперь запросить дубликат сам, а я должна помочь ему скостить срок за счёт сына. Арам его не знает и не помнит.

После того, как Руслан украл все деньги, я так и не привела дела в порядок — в прошлом году перестало хватать даже на аренду. Когда наступили морозы, я испугалась, что мы все попадём на улицу, думала положить Арама в беби-бокс, я не знала вообще, что сделать, чтобы он выжил. Я загуглила шелтеры ещё в ноябре, но очень испугалась: приятели сказали, что у меня здесь всё отнимут, а ребёнок пойдёт на органы».

В марте Еве, Соне и Араму пришлось съезжать со съёмной квартиры, на последние триста рублей вызвали такси — бывшая клиентка из салона красоты предложила Еве пожить у неё, пока будет искать лучший вариант. «Вот выходит так, что, когда становится совсем сложно, помогают чужие люди. Свои только унизили напоследок. Мы с клиенткой уже тогда всерьёз стали гуглить шелтеры, я понимала, что выхода другого нет. Будущего с детдомом я не видела. Если ребёнок изначально в системе, то у него вроде формируются навыки там выживать, мои домашние дети там бы погибли. Вышли на „Аистёнок“, помню, меня встретила психолог, Яна Владимировна, она спрашивает: „Что ты сейчас хочешь?“

Я честно ответила, что моё основное желание — накормить детей и впервые за несколько лет выспаться. Раньше я боялась спать. Сейчас я уже почти полгода здесь, но всё ещё закрываю на ключ комнату, когда мы ложимся спать. Мне кажется, ресурсный центр — это моя единственная возможность найти себя снова. Я привыкла, что живу в хорошей квартире, что мои дети красиво одеты, накормлены, учатся в лучших школах, лечатся в частных клиниках. Я знаю, что многие умеют по-другому и уходят в зависимости, живут в случайных подвалах, имея на руках детей, я не осуждаю, но сама так не могу. А здесь я могу восстановиться, не попадая в разрушительные условия. Это дорогого стоит — закрыться на замок и не ждать, что твоих детей придут убивать, не вздрагивать от шорохов за окном. Психологически мне стало легче, финансово пока всё сложно — пока переезжала, потеряла многих клиентов. Ездить в мой прежний район достаточно дорого».

Старшей дочери Евы двадцать четыре, она давно живёт отдельно и не знает, где находится мать. Ева пока что тщательно всё скрывает: «Это не гордость, я не знаю, это больно. Я привыкла только на себя надеяться».

В кухню приходит Соня и, не спуская брата с рук, готовит всем макароны. Я спрашиваю у Евы, не жалеет ли она, что Соне, пришлось так рано взять на себя брата. «Такова жизнь. Уж лучше ей сидеть с моим сыном, чем с собственным в тринадцать лет, — Ева отвечает без сантиментов, но резко опускает на стол чашку. — Знаете, я вспоминаю времена, когда спала на кровати за сто двадцать четыре тысячи. Конечно, это невыгодное вложение, но потом я несколько месяцев вытянула на том, что удалось выручить с перепродажи. Как будто бог мне говорит: „Могла за сто двадцать тысяч купить кровать, а теперь тебе сто двадцать рублей не собрать — почувствуй разницу, что называется“».

Арам играет за столом фигурками супергероев и пьёт кефир — его уже отлучили от груди, а детское питание привозят в шелтер в качестве гуманитарной поддержки. За рождение Арама Ева получит 146 452 рубля материнского капитала. На Урале эти деньги можно вложить в строительство либо в стоматологию. Стоматологических проблем у Евы нет.

«Про недвижимость я перестала думать. Садик для одинокой мамы — это неделя в садике, неделя дома. У меня общий доход по всем выплатам — пять тысяч рублей. Сейчас езжу по клиентам, и, единственное, хочу постепенно отложить на аренду», — объясняет она.


Когда наступили морозы, я испугалась, что мы все попадём на улицу, думала положить Арама в беби-бокс, не знала вообще, что сделать, чтобы он выжил. Я загуглила шелтеры ещё в ноябре, но очень испугалась


«Здесь я спокойна за детей, Лариса Владимировна — директор фонда — часто спрашивает, все ли сыты. Мне помогают со всеми юридическими вопросами, а главное, мне поверили. Поверили, что я хочу воспитывать своих детей, что я не наркоманка, не алкоголик. У меня наконец восстановился навык защищать себя. Я долго не верила, что меня вообще могут услышать. Часто бывало так, что Руслан тащил меня в машину, я отбивалась, подходили люди, а он говорил: „Да это ш***а, я ей уже заплатил, а отсасывать не хочет“. И на меня все смотрят и воспринимают так, как меня назвали. Конечно, я и сейчас чувствую себя немного вернувшейся с войны — иногда жду, что Руслан постучит в дверь. Иногда смотрю его социальные сети — чтобы понимать, надо ли мне прямо сейчас защищаться». Ева делает паузу, смотрит на Соню и Арама, делящих еду: «Но, главное, у меня сейчас есть ориентиры, знаю, как защищаться, и буду из того, что есть, строить свою жизнь».

«Мне кажется, главное — это вообще распознать, что с тобой происходит насилие и можно жить по-другому, — объясняет Яна Архипова, психолог «Аистёнка». — Я иногда сталкиваюсь на консультациях с тем, что к нам приходит женщина и начинается рассказ об очевидном абьюзе: не давал денег, запрещал работать, бил, оскорблял. Я начинаю объяснять, что это ненормально, это про насилие. Тогда женщина соглашается, говорит, что действительно когда-то читала про абьюз и всё сходится, просто много лет об этом не задумывалась, потому что „все так живут“». А с другой стороны, бывает насилие очень жёсткое, продолжает она. Женщина его распознаёт, но не может перешагнуть через страхи: стыдно, вдруг кто-то узнает, вдруг отберут детей. «От полиции обычно не ждут помощи. С первого раза действительно же никого не забирают, просто проведут беседу, а женщине потом с этим человеком жить в одной квартире», — резюмирует психолог.

Яна Архипова считает, что никто, конечно, не может быть застрахован от домашнего абьюза, но труднее распознать такие ситуации людям с непроработанными травмами из прошлого. «Например, в семье были холодные отношения и выработалась привычка заслуживать любовь, или, например, насилие было нормой в родительской семье. Если травма проработана и появляется осознанность, многие маркеры абьюзивного поведения легко считываются, и тогда риск самой попасть в нездоровые отношения значительно снижается. В основном это акцентуация партнёра на себе, запрет с кем-то видеться, призывы не работать, запирание дома на ключ в буквальном смысле. В общем, под видом заботы происходит постепенное сужение прав и свобод женщины. Самое страшное, что за годы к этому можно привыкнуть и не замечать. Одна моя клиентка совершенно спокойно рассказывала про десятилетний опыт жесточайшего насилия, эмоции были заморожены. Через несколько месяцев она набирает меня: „Яна Владимировна, вы видели это?!“ Я говорю: „Что?“ — „На улице солнце!“— „Ну да, солнце, как обычно…“

Оказалось, она много лет вообще не замечала, что происходит вокруг, эмоционально находилась в совершенно закрытом пространстве и стала постепенно из этого выходить. Я думаю, что успехом в нашем деле можно считать ситуацию, когда женщина ставит цели и начинает к ним самостоятельно двигаться. Это может быть про аренду или покупку жилья, карьеру, здоровые партнёрские отношения, самоуважение. Когда это достигается, кейс можно считать успешным».

Рассказать друзьям
2 комментарияпожаловаться