Интервью«Я не хочу оказаться в тюрьме»: Интервью Ирины Фатьяновой — соратницы Навального из Санкт-Петербурга

Когда и почему вы решили баллотироваться в ЗакС?

Я решила ещё в сентябре 2020 года. До зимы я определялась, где именно: нужно было выбрать понятный и известный мне округ, где не баллотируется никто из других известных и сильных кандидатов, чтобы не распылять голоса. В декабре я понимала, что пойду в Петроградском районе против [председателя Законодательного собрания Вячеслава] Макарова. Он не только глава закса, но и глава местного отделения «Единой России».

Какой у вас тогда был прогноз?

Когда я приходила работать в штаб, я даже близко предположить не могла, что произойдёт потом. Я сопоставляла риски, и тогда самыми страшными казались обыск, может быть, какие-то административные дела из-за акций. Но в январе стало понятно, что гайки закручиваются очень быстро. В апреле случилось то, что перевернуло всё: ФБК и штабы Навального признали экстремистскими. Я думала, что мои основные трудности в кампании будут связаны с провокациями, давлением властей, угрозами, задержаниями агитаторов — что, собственно, и было во время сбора подписей. Но в итоге у меня и у огромного количества людей в принципе не оказалось возможности выдвигаться из-за нового закона — всё это я, конечно, тогда не предполагала.

Как на вашу кампанию реагировали потенциальные избиратели?

Реакция была очень разной. Моя кампания в округе началась в феврале-марте: тогда мы ходили по району, общались с жителями и говорили, что вот будет такой кандидат. Мы провели большую подготовительную работу, так что, когда вышли в поле и начали собирать подписи, некоторая узнаваемость у меня уже была. Мы встретили очень много сторонников, хотя кто-то сначала относился скептически. Но у нас в районе было полное присутствие: невозможно было пройти даже 500 метров, чтобы не встретить сборщика, кубы, мерч. И постепенно даже люди, которые сначала придерживались нейтральной позиции, начали изучать программу, оставляли подписи, ходили с нами по соседям. Я заметила, что многие реагировали очень позитивно, когда мы говорили, что выступаем против «Единой России», против Макарова. Говорили, что очень рады, что в округе наконец-то появился оппозиционный кандидат, которого не было годами.

Но меня и моих сборщиков часто очень огорчало, что молодые люди от 18 до 30 лет с гордостью говорили, что они вне политики. Хотя, казалось бы, мы часто видим в Сети, в нашем пузыре, что происходит ровно наоборот, кажется, что есть очень много молодых, с активной гражданской позицией. При этом в группе 35+ или среди пенсионеров было гораздо больше поддержки с первого слова, готовности проголосовать. У меня есть объяснение: я считаю, что люди старшего поколения видели, как проходят демократические выборы, они в них участвовали, они видели политиков, которые борются за победу. Но с каждым годом таких всё меньше и меньше. Сейчас мы видим одного Путина, видим, что выборы фальсифицируют, поэтому, видимо, молодёжь думает, что их голос ничего не значит. Нет политиков, которые бы их «заводили».

Я предполагаю, что в какой-то момент напротив вашей фамилии всё равно появляется фамилия Навальный. Это помогало в избирательной кампании? Вы чувствовали давление пропаганды?

Вообще, на листовках предварительной кампании у меня было указано, что я возглавляла команду Навального в Петербурге, и для многих людей это был маркер: «Она связана с Навальным — Навальный политзаключённый — мы выходили за него на улицу». Когда стояли кубы и мы собирали подписи, люди удивлялись: «Как так у вас стоят кубы? Вас что, полиция не разгоняет? Наверное, вы какие-то аффилированные с властью спойлеры». А тут фамилия Навального очень чётко показывает, какие у тебя политические взгляды, какое у тебя отношение к действующей власти.

Но были и те, кто относились негативно: иногда могла пройти мимо какая-нибудь бабушка и сказать, что мы агенты Госдепа. Да, это неприятно, но мы пропускали эти фразы мимо ушей, что с ними поделать? Некоторые люди вели себя агрессивно, провоцировали: бывало, что замахивались стульями, резали ролл-апы. Но начиная кампанию, мы не ставили своей задачей переубедить таких людей. Их невозможно переубедить, они двадцать лет смотрят государственное телевидение. Наша задача — замотивировать и привести свою аудиторию оставить подпись, прийти на выборы, проголосовать за меня.

Как строилась работа вашего штаба, когда вы узнали, что вас не допустили до выборов в ЗакС?

У нас было несколько этапов недопуска. Когда ТИК провёл своё очень быстрое заседание, сборщики сказали, что продолжат работу и будут дальше собирать подписи с двойной отдачей. У нас тогда уже не было кубов, у нас не было листовок, ничего такого: сборщики ходили по городу, по квартирам и собирали подписи. Потом мы привезли подписи в Горизбирком, и нам снова отказали, меня не восстановили на выборах. Конечно, это сильно сказалось на мотивации, я и другие участники кампании почувствовали суперупадок. Люди вложили себя целиком, они видели, что есть реальная поддержка, что у меня огромный рейтинг и узнаваемость. Но мы немного выдохнули, пришли в себя и с новыми силами уже начали заниматься наблюдением на выборах. Потом каждому стороннику мы принесли по открытке и сказали спасибо за то, что они сделали, — и призвали голосовать за самого сильного оппонента «Единой России».

Сколько человек у вас было в штабе на этих выборах?

Наша команда состояла из 350 человек. На участках 260 человек — это те, кто были членами комиссии с правом совещательного голоса. Всего в нашем округе было 73 участка, и на каждом из них было как минимум два наблюдателя, на некоторых из них 19-го числа было и по пять наблюдателей. Плюс у нас были члены комиссии с правом совещательного голоса в ТИК: они могли приезжать на участок и следить за тем, чтобы там не нарушались права других наблюдателей. Три дня 30 человек — членов мобильных групп приезжали на участки и ловили за руку «вбросщиков», помогали составлять заявления, акты. Ещё 30 человек были автоволонтёрами: они возили еду и воду, развозили наблюдателей по домам. Ещё были координаторы и помощники в каждом муниципалитете: они круглые сутки были на связи с другими ребятами, помогали, если те не знали, как нужно себя вести, распространяли информацию. 30 человек занимались видеонаблюдением, вырезали видео нарушений с камер. Ещё пять человек помогали с SMM: они собирали информацию, проверяли её, публиковали.

Что вы делали во время трёхдневного голосования?

Я была членом вышестоящей комиссии с правом совещательного голоса. Не все партии хотели назначать меня от себя — спасибо партии «Яблоко», которая меня и завела в комиссию ТИК по выборам в третьем округе. Я ездила в составе мобильной группы, приезжала на самые адские, трешовые участки и добивалась, чтобы ада и треша там не было. Иногда это получалось. Забавно, что мой телеграм-канал и инстаграм читали все: в ТИК, на участках я слышала, как обсуждали мои посты. Бывало, что ТИК — ещё до того, как ребята писали жалобы, — уже звонил в комиссии и пытался урегулировать какие-то ситуации из-за моих публикаций. Хотя, конечно, надо понимать, что ТИК целиком связан с этими комиссиями.

В первый день выборов за мной постоянно ходили два каких-то пригожинских типа, бесконечно снимали меня, спрашивали, какую ещё провокацию я готовлю. Их пускали на участки даже несмотря на то, что у них не было аккредитации. Они преследовали меня на автомобиле: ездили на красный свет, пересекали двойную сплошную.

Можете вспомнить самое вопиющее нарушение — такое, которое не укладывается в голове?

У меня ничего не укладывается. До этих выборов я была членом комиссий с правом решающего голосов в УИКах в Центральном районе. Те комиссии были потрясающими, а председатели — честными: они всё делали по закону, ни в чём не противодействовали наблюдателям. Никаких претензий к ним никогда не было даже на выборах Путина, когда он набрал больше 70 процентов голосов. Я точно знала, что люди на моих участках так проголосовали, к сожалению.

Топ-3 нарушений такой. Во-первых, вбросы: некоторые из них нам удалось остановить, некоторые не остановили, но зафиксировали и подали заявление в полицию и прокуратуру. Во-вторых, карусели, выдача бюллетеней людям, которые никакого отношения к избирательному участку не имели. Меня поразило, что первые результаты с участков, где стояли КОИБы, показывали, что даже ноунеймы из «Умного голосования» обходили единороссов. Но около восьми вечера, когда начался подсчёт, в одну секунду мы начали получать вал сообщений от наблюдателей, что полиция их забирает с участков и увозит в отделы. Так случилось с 25 людьми, их увезли в отделения, хотя по закону это должен решать суд. Такого мы не ожидали, потому что появились участки вообще без наблюдателей! Потом их отпускали из участков без протоколов, потому что было понятно, что наблюдатели ничего не нарушали. Но на участки обратно их не пускали.

Так продолжалось ночь и даже утром, когда члены комиссий понимали, что не могут прикрыть вбросы. Но даже вбросов иногда не хватало и нужно было переписывать протоколы. Их потом просто рисовали, даже при наблюдателях, просто меняли данные, сотни голосов за КПРФ и другие партии перекидывали «Единой России». Когда председатели комиссий видели количество голосов за [кандидата в закс и Госдуму от партии «Яблоко» Бориса Лазаревича] Вишневского и [кандидата в Госдуму от партии «Справедливая Россия — Патриоты — За Правду» Игоря] Королёва, то им приходилось так нагло нарушать закон. Как будто какие-то 90-е, я не думала, что в Санкт-Петербурге, во втором городе страны, в XXI веке можно вот такое делать.

Как вам удавалось спать, есть, общаться с близкими?

Конечно, мы все много в чём себе отказывали. Нашей первостепенной целью был комфорт наблюдателей: мы следили, чтобы они ели, пили вовремя. Очень много было морального давления, газлайтинга и даже травли со стороны членов комиссии, и нашей задачей было обеспечить нашим наблюдателям нормальное, нестрессовое состояние. Пару раз морально мне было очень тяжело, я ревела. Вокруг меня — члены комиссии, полицейские, провокаторы; я понимаю, что дважды два четыре, а они всей толпой меня убеждают, что дважды два — пять. И ты ничего не можешь с этим сделать, а это очень сильно давит. Когда в отделении полиции я оказалась наедине с его начальником, то поняла, что ему вообще наплевать на закон. Но он понимал, что происходит.

Про еду в какой-то момент забываешь, но мы старались поддерживать друг друга и постоянно спрашивали: «Хочешь кофе? А бутерброды? Заказать тебе?» Таким образом у нас получалось что-то кушать. Спали мы мало, иногда по очереди: те, кто координировали муниципалитеты, менялись друг с другом; те, кто организовывали весь процесс, наверное, двое суток спали по часу. Тут очень важна была команда и взаимная поддержка.

 в какой момент вас задержали? Я читал, что вы снимали драку и из-за этого вас отвезли в отделение.

Нет, я ничего не снимала. Когда я приехала на один из участков, то заметила трёх мужчин, один из которых три дня водил какие-то группы по участкам. Мы подозревали, что это карусель: скинули в общий чат фотографию и написали, что, если они будут приходить на участки, то нужно проверять по журналу их паспортные данные. Я приехала на один из участков и пробыла там около получаса, а когда вышла, то встретила сотрудника полиции и экзитпольщика. Они сказали, что тут какие-то странные люди мнутся, на вид с ними стоит их куратор. Полицейский сказал, что они правда похожи на карусельщиков, что он не будет их пускать — и что если пустит, то предупредит главу комиссии.

Мы поблагодарили его, а потом один из этих ребят подходит ко мне с камерой и заводит любимую телегу: «Вы провокаторша, куда вы едете дальше, что вы здесь делаете?» Я ничего ему не отвечаю, отворачиваю голову и двигаюсь к машине. В этот момент другой человек, который стоял за его спиной, начинает с ним драться. Но они оба провокаторы с актёрской игрой на уровне «Оскара»! Они начинают что-то кричать, а в процессе драки пытаются задеть и нас. Мы с коллегой уворачиваемся, я крикнула полицейского. В этот момент один из них продолжает меня снимать, но потом полицейский вмешался и отвёл их к стене. Буквально через минуту появляются другие полицейские, и им тут же начали объяснять, что тут нападают на людей. Потом они почему-то попросили у меня паспорт, после чего сказали, что меня тоже забирают в отделение, «прицепом» к этим парням. Когда провокаторы приехали в отделение, то написали на меня заявление и их сразу отпустили. Я же сидела в отделении несколько часов. Это было похоже на цирк, я не могла поверить, что это вообще возможно.

Вас отпустили с протоколом или без?

На меня у них был подготовлен административный протокол о мелком хулиганстве, якобы я дралась и материлась. В отделении они начали проводить осмотр, чтобы оставить меня на сутки в камере. Я ответила, что не буду ничего делать без адвоката, на что они пригрозили мне физической силой. Потом сотрудница полиции начала у меня вырывать сумку. Я настаивала на том, что не буду ничего подписывать без адвоката, я требовала отдать мой телефон именно ему. Но в какой-то момент приехал Вишневский и 30 минут просил, чтобы адвоката всё-таки пустили. Ещё мне помогла огласка и бесконечные звонки в прокуратуру. Я предполагаю, что кто-то сверху сказал, что это совсем беспредел, и меня отпустили.

А протокол о «хулиганстве» вам вручили?

Нет, мне дали другой протокол — о доставлении в отделение, где уже фигурировало заявление от провокаторов.

В одном из эфиров вы говорили, что «Единая Россия» «пролетит с мандатами». Вы правда так думали?

Да, правда. Во-первых, я встречала экзитпольщиков — и даже в первые дни, когда голосовали бюджетники, по их словам было понятно, что голоса отдают не в пользу «Единой России». 19-го числа, когда в УИКах после обеда начали появляться очереди, многие люди на выходе из участков говорили, что голосовали за кандидата от «Умного голосования». На тех участках, где протоколы не переписывались, где наблюдателям удавалось отстоять голоса, мы видели разницу в два-три раза. Ещё мы видели протоколы по Москве и Санкт-Петербургу из КОИБов, которые также не были переписаны. Я человек, который верит в хорошее, — поэтому я говорила, что «Единая Россия» пролетит с мандатами. Я всю кампанию видела, как люди ненавидят «ЕдРо».

При этом есть огромный негативный опыт 2011 года, 2016 и 2020 годов, когда результаты на выборах тоже фальсифицировали. Чем мог быть вызван оптимизм в таких условиях?

Ну, невозможно жить без оптимизма, без веры. Невозможно жить, ничего не делая, если я хочу перемен. Рано или поздно это произойдёт. Мы уже видим, как люди пришли голосовать на участки, а власти пришлось пойти на массовые преступления. Были переписаны не один и не два протокола — это десятки в моём округе, сотни в городе, тысячи по всей стране. Люди, которые их переписывали, должны сидеть в тюрьме, они несут полную ответственность за это.

Как вы пришли в команду Алексея Навального? Что вы делали в штабе Навального в Петербурге?

Я начала интересоваться политикой в 2011 году, когда мой голос украли: когда я пришла на участок [на выборы депутатов Госдумы], то обнаружила, что за меня уже расписались. Тогда я жила ещё в Новосибирске, где участвовала в акциях. Я работала в сфере образования, но параллельно смотрела «Дождь» (Минюст считает телеканал иноагентом. — Прим. ред.), читала «Новую газету».

В 2019 году проводились муниципальные выборы, и я поняла, что любой человек, даже не политик, может попытать свои силы, избраться муниципальным депутатом и попробовать что-то изменить там, где он живёт. После них, спустя пару месяцев, появилась вакансия в штабе (Минюст считает штабы Навального экстремистскими, их деятельность на территории России запрещена. — Прим. ред.). В Петербурге у меня была хорошая компания, я много общалась с людьми, которые занимаются политикой, но никогда не думала, что смогу сама продвинуться дальше. В один момент мне человек 20 прислали эту вакансию и сказали, что мне нужно попробовать. Я до последнего момента, пока мне не прислали оффер, думала, что ничего не случится, что на каком-то этапе я отсеюсь. Но так случилось, что из 80 откликов выбрали меня.

В штабе я занималась наблюдением на выборах, помощью жителям. Часто петербуржцы приходили к нам, когда обходили уже все инстанции, писали письма Путину, но их проблема не решалась. Плюс мы расследовали коррупцию, искали закупки с нарушениями, писали жалобы в антимонопольные службы. Многие такие закупки удавалось отменить.

Когда у вас начались из-за этого проблемы?

Да практически сразу. К любому публичному сотруднику штаба повышенное внимание, в штаб часто приходили участковые. Если ты выходишь на пикет или акцию, то ты, скорее всего, будешь первым задержанным, кого отвезут в отдел. Но моя жизнь и работа в штабе разделилась на две части после возвращения Алексея Навального из Германии. В ночь с 16 на 17 января меня даже сняли с поезда, когда я ехала в Москву.

на каком основании вас сняли с него? Ездить по России, кажется, не запрещено.

В Петербурге это очень частая история, популярная практика, которая касается оппозиционеров. В отделениях есть КУСП (книга учёта заявлений и сообщений о преступлениях. — Прим. ред.). Если, например, у вас под окнами кто-то устроил драку, то вы звоните в полицию, и эта устная жалоба вносится в эту книгу. Соответственно, может позвонить любой и сказать: «Мне кажется, вот тот человек совершает правонарушение». У нас в Петербурге есть провокаторы, которые делают это по заданию, — и все, кого снимали с самолётов или поездов, столкнулись с этим. Про меня тогда сказали, что я готовлю какую-то провокацию в Москве, что я везу с собой «запрещённые предметы».

Когда меня с другом снимали с поезда, нас отвезли в отдел, где составили протокол с огромными ошибками — такими, что даже судья в шоке. Нас даже не осматривали, хотя якобы мы везли «запрещённые предметы». Но вообще-то на вокзале есть досмотр, там всё проверяют. Мне не задали ни одного вопроса, продержали три часа в отделе, а потом отпустили. Сейчас я сужусь по этому делу, есть очень хорошие шансы победить. Сначала я подала иск на моральный ущерб, потом я буду судиться ещё и из-за финансовой составляющей, мне пришлось покупать новые билеты. Думаю, что в октябре будет решение в мою пользу.

После этого вас несколько раз задерживали. Объясняли так же — провокациями?

Всегда по-разному. На следующий день после задержания Алексея Навального около отдела полиции в Химках, где над ним проводили суд, меня задержали случайно. Я стояла вместе с прессой, у меня была аккредитация дружественного издания, я вела трансляцию. Ничего не кричала, в толпе не стояла. Но в какой-то момент, когда отъехала машина с Алексеем, сотрудники ОМОНа начали задерживать всех рандомайзером. Меня отвезли в отдел полиции, где вменяли крики, маты, хулиганство.

Когда в Санкт-Петербурге меня отпускали из спецприёмника, то всегда везли на другой конец города — якобы для того, чтобы я ничего не организовала. Каждый раз сотрудники полиции говорят: «Оставите объяснение 51-й статьёй Конституции, и мы вас отпустим. Сами понимаете, Ирина». Вот это «сами понимаете» каждый раз как нож в сердце.

Зачем такая сложная схема с выходом из спецприёмника?

Чтобы люди не могли меня встретить, чтобы не было картинки для СМИ. Просто такая мелкая пакость. Поговаривают, что в доме напротив спецприёмника живёт какой-то высокопоставленный чиновник, его раздражает, когда там собираются люди.

Какой в Питере спецприёмник? Кира Ярмыш в 2018 году рассказывала об одном из московских — его, конечно, и врагу не пожелаешь.

В последнее время, когда человека задерживают до суда, его оставляют в отделе полиции, и вот в сравнении с камерой в отделении спецприёмник — это роскошный отель. В отделе полиции в камеру ничего нельзя брать, с некоторых пор даже бутылку воды. Ты находишься там сам по себе, у тебя есть только узкая деревянная скамейка, на которой ты спишь. Слава богу, мне передавали моё постельное бельё, но не всегда его разрешают проносить другим. Просто я была в таких отделах, где полицейские относились ко мне окей: выводили покурить, в туалет для сотрудников. Они понимали, что я адекватная.

В самом спецприёмнике нет ничего приятного: комната на двух или четырёх человек, туалет прямо в камере. Выйти наружу можно всего несколько раз в день. В Санкт-Петербурге спецприёмник находится на Захарьевской улице, и там очень дружественные дежурные. Они не занимаются ни задержаниями, ни протоколами, просто сидят на дежурстве. Вероятно, на фоне людей, которых туда отправили из-за вождения в нетрезвом виде или из-за кражи бутылки водки в «Пятёрочке», они очень уважительно относятся к политическим. Меня почти каждый день пускали в душ, хотя в правилах написано «не менее раза в неделю». В других спецприёмниках могут пользоваться этим и водить раз в неделю, а у нас было по-другому.

Думаю, что спецприёмник — это такой плохой детский лагерь, где у тебя нет никакой культурной программы. Три раза в день кормят, но я не ем ни мясо, ни рыбу, поэтому питалась только завтраками. Мне передавали передачки в полном объёме без ограничений по весу. В какой-то момент у нас весь пол был ими заставлен, мне передавали маски для лица, патчи, какие-нибудь чипсы из водорослей. Но я думаю, что ситуация в каждом регионе разная.

А часто ли так бывало, что сотрудники силовых структур, с которыми вы общались, поддерживали вас? Или говорили что-нибудь в духе «Ирина, мы, конечно, всё понимаем, но такая у нас работа»?

В моём случае это практически каждый сотрудник полиции. Конечно, это не те, что задерживали меня здесь, на Петроградке — это просто мафия, мне про них нечего сказать, это падшие люди. Но после акций даже заместители начальников рассказывали, что смотрели расследование про Путина, мы его обсуждали. Кто-то говорил: «Мы всё понимаем, но вас мало, а было бы больше, что-нибудь и изменилось бы. Мы не можем сейчас рисковать работой, быть на вашей стороне, потому что нас уволят, а вас недостаточно». Я думаю, что рядовые сотрудники полиции могут перейти на сторону оппозиции, но проблема в том, что есть силовики и военные, которые за последние годы сильно прикормлены режимом. У них высокие зарплаты, им есть от чего отказываться.

Среди обычных полицейских очень много понимающих: они говорили мне, что обижаются, когда слышат «мусора хуже…» сами знаете чего. Люди экстраполируют произвол на них, но полицейские всё равно понимают, с чем это связано. При этом полицейские в дежурной части с супермаленькими зарплатами, которые всё время смотрят телевизор, как правило, относятся агрессивно. Когда были акции, они воровали передачки, доставали оттуда печенье, ели его перед задержанными, смеялись и унижали их.

В конце августа у вас прошёл обыск, который связан с делом о перекрытии дорог на прошедшей акции. Что искали?

В официальной бумаге из суда было написано, что искали любые доказательства организации мной перекрытия дорог: карты, записи, фото, видео. По идее, они должны подтвердить, но что именно — неясно: то ли то, как я планировала, то ли как делала.

 в последнее время популярными стали ещё две статьи: «дадинская» и «санитарная». Не боитесь их?

Есть ощущение, что «санитарная» статья — самая травоядная из всех, потому что по ней нельзя получить реальный тюремный срок. То, что мы видим в Москве, — это ограничение свободы или условка. «Дадинская» статья может со мной случиться: у меня три административных дела, они все в интервале трёх-четырёх месяцев. Все мои сторонники понимают, что нарываться на «дадинскую» статью нет никакого смысла, поэтому на пикеты или что-то такое я не хожу. Я не думаю об этом в категориях «боюсь — не боюсь», потому что не делаю ничего противоправного. Но я не хочу оказаться в тюрьме, я не отбитая, у меня есть инстинкт самосохранения. И что теперь делать — перестать заниматься политикой? Я не могу так, поэтому пытаюсь всё взвешивать на весах, оценивать риски того или иного действия.

Помогали ли вы составителям списков «Умного голосования» в Петербурге?

Нет, не помогала: для меня сотрудничество с организациями, признанными экстремистскими, несёт большие риски. Причём не только для меня, но и для людей в команде. Я просто записала видео и рассказала, где, на мой взгляд, в Петербурге самые сильные конкуренты у партии власти, — и так вышло, что моё мнение совпало с рекомендациями «Умного голосования». Но на этом всё.

Как вы оцениваете его итоги в Санкт-Петербурге?

Ну, если судить по честным, не переписанным протоколам, то, наверное, в 90 процентах округов побеждали кандидаты от «Умного голосования». Что касается выборов в Законодательное собрание, то то же самое произошло в 22 из 25 округах. Успех «Умного голосования» виден по бюллетеням, но при этом были округа, где люди охотнее голосовали за другого кандидата.

В округе, где планировала избираться я, сняли не только меня: не допустили ещё и «яблочную» кандидатку Ксению Михайлову, её в последний момент вычёркивали из бюллетеней. В итоге здесь попросту не из кого было выбирать: избирались дочка Макарова Марина Лыбанёва и коммунист, который является помощником лучшего друга Макарова. Все кандидаты сплошь аффилированные, так что в итоге нашёлся только один-единственный кандидат, за которого и можно было голосовать. Он не вёл никакой кампании, но даже за него голосовали больше, чем за Лобанёву! Вот и результат «Умного голосования».

Два года назад мы наблюдали за выборами в Мосгордуму — и мы видели, как прокатили [проректора НИУ ВШЭ Валерию] Касамару, как прокатили [бывшего депутата Мосгордумы Андрея] Метельского. Люди голосовали за кандидатов, которых вообще ни разу не видели! Сейчас понятно, что пускать выборы на самотёк нельзя, что это так просто уже не сработает, — поэтому они и идут на преступления.

А как, по-вашему, в Питере так резко изменились результаты?

У нас не было электронного голосования, поэтому голоса считали вручную; где-то стояли КОИБы, которые сразу фиксируют результаты. Поэтому просто переписывали протоколы. Где-то не переписывали, а на этапе подсчёта не давали смотреть бюллетени наблюдателям и в случайном порядке раскладывали их по партиям с предпочтением «Единой России». При этом люди, которые это делали, просто не понимают, что из них могут сделать козлов отпущения в случае чего, чтобы пар выпустить.

Какое у вас в итоге настроение от этих выборов?

Моё состояние сейчас похоже на то, что было, когда меня сняли: это усталость. Эта не та усталость, которая, когда ты добиваешься своих целей, конвертируется в счастье или радость, — это просто усталость, она ни во что не конвертировалась. Я истощена эмоционально, потому что всегда всё слишком близко воспринимаю. Я много плакала от чувства несправедливости, потому что знала, что мы победили. Но мы не победили. Ведь мы могли проснуться в другом городе или в другой стране!

Сейчас мне очень сильно нужен отдых, но ближайшее время у меня его не будет — так же, как у всей команды. Вместе с депутатом Вишневским мы будем ходить в суды, отменять результаты выборов, у нас множество доказательств. Я знаю, какие у нас суды, я знаю, что добиться чего-то очень сложно, с вероятностью 99,9 процента ничего не получится. Но оставлять это без внимания нельзя, должны быть прецеденты, нужно зафиксировать всё в суде. Когда наступит прекрасная Россия будущего, эти люди должны понести ответственность, а у нас будут доказательства. Но сейчас важно дать понять, что нельзя так просто облапошить людей.

По поводу будущего мне сложно что-то сказать. Я хочу заниматься общественной и политической работой в России, я никуда не собираюсь уезжать. У меня образовался большой политический капитал, очень много сторонников. Наблюдатели сейчас винят себя в том, что не смогли спасти голоса, они увидели ужасное и как будто оказались в помойной яме. Но несмотря на это всё верят в лучшее.

Каким образом можно заниматься политикой в России сегодня? Это сложно понять: любая новая организация легко может стать экстремистской. Я вот пять лет не смогу участвовать в выборах из-за нового закона. Но мы будем находить способы, будем помогать людям и добиваться справедливости — других вариантов не остаётся.

ФОТОГРАФИИ: штаб Ирины Фатьяновой