СтильОт денди до мачо:
Все грани мужской сексуальности в моде
Почему сексуальность считается женской чертой и всегда ли так было
Заголовки статей с отчетами с мужских недель моды пестрят выражениями «гендерная амбивалентность», «дуализация моды» и им подобными. Очевидно, что мужская мода сегодня переживает мощную трансформацию, отражая изменения в обществе, — вслед за пересмотром самого понятия мужской сексуальности и гендерной идентичности. Мы решили разобраться, что это значит и как так вышло.
олеся ива
Недавно мы писали о возвращении сексуальности в женской моде, которая теперь идет в ногу с идеями феминизма, а не с долгой традицией объективации женщин. Получается, что женщины свои новые роли определили (ну или почти) и женская мода им последовала. Возникает вопрос: а что же происходит с мужской сексуальностью, идентичностью и модой? Как эти понятия взаимосвязаны и что собой представляют сейчас? Амбивалентность мужской моды демонстрирует, что очевидного и однозначного ответа пока нет — и история вопроса чрезвычайно увлекательна.
Одежда, так или иначе, — воплощенная мысль и образ, окутывающие человека. Несмотря на историческую функциональность, потребность укрыть и защитить тело, одежда на протяжении веков была важным элементом невербальной коммуникации. Через нее мы выражаем свою идентичность и настроения, считываем намерения и социальные роли окружающих. Через одежду и, в частности, моду мы, осознанно или нет, выражаем свою сексуальность, которая является естественной частью нашей личности. Вопрос гендерной идентичности сегодня ставится особенно остро — но нельзя забывать, что мы осознали его важность в результате долгой борьбы за свои права и свободы.
Любопытно, что наиболее яркие эксперименты с гендером и новой сексуальностью мы видим сейчас на мужских неделях мод, а не женских. Можно даже сказать, что для женской моды это отчасти пройденный этап. На протяжении последних пяти лет она сильно заигрывала с традиционным «мужским стилем», андрогинностью и асексуальностью, а теперь резко взяла курс на пересмотр традиционной сексуальности, переосмысливая вещи, подчеркивающие женственность, фигуру и открывающие тело. Примечательно что мужская мода взяла похожий курс. Сегодня мужская мода позволяет себе больше экспериментов, отражающих ситуацию в обществе и за которыми скрываются более фундаментальные вопросы, чем маркетинг и тренды сезона.
Есть разные типы представлений о том, как должна выглядеть мужская сексуальность. Можно грубо обозначить два полюса: «природный» и «культурный», — оба термина в кавычках. Первый подразумевает подчеркнутую маскулинность: мышцы, агрессивное поведение, образ сильного самца. Согласно этой точке зрения, одежда, утончающая мужские черты и не являющаяся достаточно грубой, воспринимается как асексуальная. На втором полюсе всё наоборот. Здесь чем «аристократичнее» и изысканнее образ, тем он сексуальнее. В этом случае главную роль играет вкус в одежде. Он должен быть как можно более рафинированным. Это разделение условно. Мир слишком сложно устроен, чтоб эти типажи встречались в чистом виде. Важно помнить, что сегодня мужская сексуальность сильно связана с финансовым благополучием и наличием свободного времени: чем больше того и другого, тем больше времени есть для того, чтоб задумываться о сексе как об эстетическом феномене, а не только как о первичной биологической потребности.
Поразительно, но в 2015 году мужская сексуальность или, по крайней мере, ее публичная демонстрация, остается малоизученной территорией. Как ее определить? В чём она выражается? Что общего у нее с женской сексуальностью, а в чём различия? Понятия мужской сексуальности в том ключе, в котором принято понимать и описывать женскую, в массовой культуре почти не существует. О ней не пишут, и тема выглядит табуированной. Сексуальность как черту, тем более подчеркнутую, до сих пор принято приписывать женщинам — хотя, разумеется, она свойственна всем вне зависимости от пола.
Так, мужская сексуальность стереотипно увязана в нашем сознании с абстрактными понятиями, характеризующими человека: маскулинностью, силой, решительностью, успехом, умом, властью. Женская сексуальность при этом всегда выражалась в наглядной, физической форме, воспевающей женское тело и его изгибы и движения, даже когда на девушке мужской костюм. Думая о женской сексуальности, многие из нас, скорее всего, представят Мэрилин Монро в платье по фигуре с глубоким декольте или аналогичный образ: в истории женской одежды определяющим фактором сексуальности всегда была степень открытости и закрытости тела. Что же было в мужской?
Сегодня мы редко видим мужчину в юбке, хотя именно их мужчины носили долгое время в разных древних культурах: от античности и китайской империи, народов Индии и Ближнего Востока. Впрочем, в древности одежда несла в первую очередь функциональность и являлась индикатором социального статуса, а не определяла гендерную идентичность. Античность — хороший пример: туники носили все. Даже в XIV веке, откуда берет свое начало современная система одежды, а отличия в мужской и женской моде стали более ярко выраженными, вещи были преимущественно андрогинны. Вспомните средневековые универсальные упелянды. Интересно, что в это время женщины носят массивную одежду, от греха подальше скрывающую тело, а мужчины, напротив — облегающие лосины и туники с вырезом на груди. Более того, в XV веке длину ног мужчины уже подчеркивали заостренными ботинками и стали носить гульфики, предшественники трусов.
Зарождение эротизма в мужской моде мы видим в конце XVII века с развитием идей маньеризма, настроение которого отчасти находит выражение и в одежде, например в распахнутых воротниках рубашек. Появляется идеал рафинированного мужчины, а мужская одежда приобретает более феминный (по крайней мере, на современный взгляд) вид: тугой, приталенный силуэт, огромные жабо и манжеты, обычно в несколько слоев кружева, а шейную ленту и вовсе завязывают пышным бантом. Эти идеи разовьются в XVIII веке уже на волне дендизма, и мода будет возвращаться к ним не раз: образ изысканного джентльмена вернется и в 60–70-е года прошлого века и в итоге появится на современных показах.
Интересно, как проявление мужской сексуальности, находящейся в области подсознательного, проявлялось в модных деталях. Например, Марсель Пруст всегда носил бутоньерку с орхидеей — эта привычка восходит аж к XVI веку, а в конце XIX века, в эпоху декаданса и символизма, бутоньерки олицетворяют скрытую сексуальность и чувственность. Цветы становятся символом пробуждения чувств и сладострастия, а Пруст в неоконченном романе «Жан Сантей» описывает мастурбацию, сравнивая ее с красотой ирисов и сирени.
Другой пример вещи с сексуальным подтекстом — мужской пояс. Антропологи и историки костюма приписывают поясу пограничный смысл, так как он обозначает линию морали, рамки допустимого, разделение на верх (душу, дыхание и разум) и низ (воду, инстинкты и половые признаки). Пояс завершает наряд и может стать орудием убийства. Мужчина без пояса — мужчина без штанов. Расстегнутый пояс — это символ секса. Другой пример — обувь, а в частности, сапоги. В мужской моде, как позже и в женской, сапоги олицетворяют секс — они исторически связаны с укрощением природы, лошадей и военными достижениями, а ботинки — с преодолением расстояний и препятствий. Так что обувь является фетишем с незапамятных времен. Но есть и более неоднозначные вещи: к примеру, носки воспринимаются как антисексуальный элемент, а гольфы — как сексуальный. Не потому ли, что волосатые мужские икры на протяжении долго времени были принято закрывать? Впрочем, сегодня даже носки становятся модным предметом — достаточно вспомнить последний показ Гоши Рубчинского с белыми носками, натянутыми поверх брючных штанин.
В Средние века, как принято считать, европейская цивилизация не особо заботилась о внешности. Дискурса сексуальности не было как такового. В эпоху Возрождения телу уделялось уже больше внимания, так как интерпретировали античность. Мы воссоздаем представления о сексуальности по оставшимся нам картинам, которые, стоит помнить, были в обороте только в элитных кругах. Речь там была скорее о социальном статусе, чем о сексуальности. В XIX веке викторианские эстеты щеголяли вычурными нарядами, и сексуальность здесь всё еще вторична. Викторианская Англия в условиях подавления сексуальности выработала специфический мужской ответ — эстетизм. Как можно более вычурная одежда в соседстве с утонченными манерами мыслилась пиком мужской сексуальности и прекрасно сочеталась с оргиями в борделях. Имея дело с историей культуры, стоит помнить: дискурс сексуальности возникает только в ХХ веке. Мужская одежда стала восприниматься как знак не просто социального статуса, но и сексуальности недавно. Сексуальность — черта культуры позднего капитализма. При этом естественная сексуальность сохраняется в культурах, не затронутых индустриальным капитализмом.
Именно XX век подарил нам ключевой переворот в моде и восприятии своей сексуальности. Так, например, десятилетие 1920-х, по сути, сформировало мужскую и женскую моду, какими они дошли до наших дней, а гендерные роли стали претерпевать заметные изменения. В начале XX века в моду вошел спорт и возродился античный культ тела, добавившись к ценностям, ассоциирующимся с мужской привлекательностью. В начале XX века в Англии и в Америке проходят первые соревнования по бодибилдингу: мышечная масса становится олицетворением маскулинности. Движение бодибилдеров станет невероятно популярным к 50-м годам. Достаточно вспомнить рекламные плакаты гуру бодибилдинга Чарльза Атласа, который продвигал свою программу физических упражнений под слоганами: «Я сделаю из тебя нового мужчину», «Эй, задохлик, мы видим твои ребра». То, что под одеждой, становится важнее одежды. В это время формируется новый идеал мужчины — мачо, который не скрывает свои мышцы под одеждой. Плакаты Атласа можно считать первыми прообразами мужской поп-сексуальности, которая и поныне присутствует в массовом сознании, а также рекламе духов, трусов и острых соусов.
Проявление сексуальности в моде напрямую связано с ролями, установленными обществом. В мире с доминирующей гетеросексуальной моделью, где женщины выступали сексуальным объектом, а мужчины — потребителями, о мужской сексуальности речи не шло. Мужчин впервые объективировали другие мужчины в гомосексуальном контексте, доказательств чему полно как в живописи, так и в литературе — стоит вспомнить хотя бы Жана Жене с его восхищением ворами, моряками, проститутками и контрабандистами. В экранизации его «Кереля», снятой в 1982 году Фассбиндером, наглядно видно, чем же так сексуальны тельняшка и фуражка.
По мере детабуизации секса сексуальность как черту постепенно стали приписывать и мужчинам, и женщинам. Наибольший вклад внесла массовая культура и бунтарские молодежные субкультуры. Голливудский шик, появление гламурных мужских и женских идеалов, которые несут в себе определенный заряд — всё это обозначило вполне конкретные точки на оси традиционной сексуальности, которую мы видим в образах секс-символов того времени и их нарядах, будь то шелковое платье на Джин Харлоу и меха или однобортный костюм-тройка Кларка Гейбла. Американская индустрия моды и готовой одежды стремительно отреагировала на запрос общества, запустив в производство и широкую продажу копии нарядов из фильмов.
Интересно, что одновременно с этим в России, напротив, развиваются идеи андрогинной моды. Родченко и Степанова предлагают униформу человека будущего, который, по их мнению, должен носить комбинезон. Стандарт конструктивистов — универсальный мужской костюм, который бы давал тепло, свободу движений — характеризовался простым кроем и экономным расходом ткани. Появляется даже идея создания одноразовой бумажной одежды для крестьян. Родченко и Степанова опередили время — ведь, по сути, их идеи предвосхитили современную моду. Но речь о сексуальности тут, разумеется, не шла. Дизайн был поставлен на службу функциональности и утилитарности — почти как сейчас. Индустриализация требовала таких усилий, что сама сексуальность и разговоры о ней выглядели чем-то избыточным и, по сути, неуместным или даже невозможным.
На Западе меж тем набирала обороты сексуальность, выраженная через манеры и одежду. Одним из первых проявлений влияния городского уличного стиля и субкультур на мужскую моду можно назвать появление в конце 30-х годов костюма зут — моду на него задали джазовые музыканты, а затем подхватили остальные мужчины. Тем не менее определяющей границей рождения новой моды и разговора о новой сексуальности следует считать 50-е и их поколение «бунтарей без причины». Как в середине века писал в книге «Plenitude» канадский антрополог и писатель Грант Дэвид МакКракен, «в 50-е ты или часть мейнстрима, или Джеймс Дин». Иконы 50-х с их неприкрытой сексуальной харизмой и властью, данной кинематографом, продолжили наделять одежду и другие предметы гардероба сексуальным подтекстом. Марлон Брандо в белой майке-«алкоголичке» и широких брюках эротизировал образ простого пролетария; потом кто только не носил такую майку как сексуальный предмет — от первых рэперов до Пита Доэрти.
Энергия 50-х по инерции переросла в движение 60-х и 70-х. Хотя 60-е нам запомнились сексуальной революцией и движением нудистов, нагота воспринималась, все же, как проявление естественности и первородной чистоты, единения с природой. В этом духе выступили Джон Леннон и Йоко Оно, снявшись полностью обнаженными, при этом их современник Джим Моррисон даже в кожаных брюках выглядел вызывающе. В 1969 году тираж пластинки Леннона и Оно «Unfinished Music No. 1: Two Virgins» изъяли на таможне за непристойную обложку, а Моррисона арестовали за демонстрацию пениса и симуляцию орального секса на концерте в Майами. За проделку ему полагалось шесть месяцев заключения, от которых рок-идол сбежал в Париж.
В следующем десятилетии законодателем мод стала лондонская молодежная сцена и целый поток новых раскованных субкультур, каждая из которых по-своему понимала сексуальность. «Штаб-квартирой» панк-движения 70-х служил магазин Sex на Кингс-Роуд, где Вивьен Вествуд и Малькольм Макларен продавали платья из латекса, бандажи, рваные сетчатые чулки, мусорные мешки, собачьи ошейники, пирсинг, грубые ботинки Dr. Martens. Одновременно на сцену вернулся феминный мужской образ — своеобразная реинкарнация эпохи дендизма. Секс-символ и солист Roxy Music Брайан Ферри, например, считал самыми элегантными людьми женственных мужчин с их тонким вкусом и выверенной манерой одеваться. Сам же Брайан носил белый смокинг и говорил о себе исключительно как об «орхидее на тусклой земле» (Пруст, привет).
Из всей волны глэм-рока (откуда появился и Ферри) ярче всех новую сексуальность демонстрировали Марк Болан и, конечно же, Дэвид Боуи. О заигрываниях с гендером и не только лучше всего говорит обложка альбома «Diamond Dogs», где Боуи изображен с собачьим телом и явственно заметными гениталиями. Ролан Барт сравнит другой его канонический образ — Зигги Стардаста — с Парсифалем, своей жертвой возродившим человечество. Дэвид Боуи тогда был «more than a man — an idea»: за ним последовала толпа андрогинных мальчиков с диким макияжем, в туфлях на платформе, обтягивающих комбинезонах и боа из перьев.
Андрогинность в отдельных кругах была в моде и раньше. Много раз упомянутые британские эстеты конца XIX века попросту не мыслили категориями «женственность», «мужественность», когда речь шла об одежде. По нынешним меркам они вполне андрогинные. Хотя современное желание выбирать одежду без оглядки на стереотипы и гендер понятно, то, что сегодня мужчины примеряют женские вещи, — это тенденция эмансипаторная и в патриархатном дискурсе воспринимается как нечто гомосексуальное. При этом гомофобия вредит как гомосексуалам, так и открыто мыслящим гетеросексуалам, которые не могут свободно выбрать себе одежду. Стоит мужчине надеть вещь, которую предписывают женщинам, он испытает на себе всю мощь гомофобной агрессии.
70-е дарят мужчинам возможность метаморфоз. Еще одной важной фигурой этого времени станет арт-директор Esquire Жан-Поль Гуд, идеи которого во многом определят моду 80-х. Гуру стиля того времени предлагал мужчинам бороться с сексуальными комплексами через одежду. Сам Гуд был небольшого роста и вместо высоких каблуков носил ботинки и кроссовки со специальной конструкцией, включающей скрытую платформу. По его мнению, рядовой американский мужчина одевался отвратительно. Вместо привычных нарядов он предлагал носить пиджак с плечиками, подчеркивать талию, а также сочетать тренировочные штаны из флиса с объемным пиджаком. В своей рубрике с советами в Esquire он рассказывает, как мужчинам улучшить свою внешность с помощью разнообразных хитростей: платформ, плечиков и даже зубных протезов, — утверждая новые принципы моделирования мужского силуэта.
На смену утонченности, рафинированности и гендерной неопределенности приходит конформизм и традиционализм 80-х годов, понимающий мужскую сексуальность как «власть» и «силу»: атрибутами мужской привлекательности становятся успешная карьера и физическая форма. Это расцвет явления, которое на Западе называется power dressing — манеры одеваться демонстративно, по дресс-коду, подчеркивая одеждой свой социальный статус. Пока женщины отвоевывают свое право быть полноценными игроками в мире бизнеса, банкиры с Уолл-стрит задают маскулинный тон в моде. Телевидение, реклама и популярные сериалы вроде «Полиции Майами» транслируют образы мужчин-мачо в бежевых костюмах, лоферах на босу ногу, с закатанными по локоть рукавами пальто. Ближе к концу десятилетия эти же силуэты начнут использовать дизайнеры женской одежды и обуви — очевидно, что женщины в стремлении доказать свою состоятельность перенимали мужские визуальные коды.
Мода 80-х эксплуатировала и другую крайнюю интерпретацию мужской сексуальности — силу, выраженную в объеме бицепса. Пиджаки с гипертрофированно широкими плечами словно были созданы для того, чтобы хорошо садиться на героев эпохи. Самое массовое из искусств — кинематограф — транслировало образ крепкого парня, способного постоять за себя и перед которым не может устоять ни одна женщина. Неудивительно, что главными секс-символами эпохи стали парни с крепкими кулаками, во главе которых стояли Арнольд Шварценеггер, Сильвестр Сталлоне и Дольф Лундгрен.
Главными, кто объединил оба материальных прочтения мужской состоятельности — выраженной в денежном и мышечном эквиваленте, — были хип-хоперы. В 80-е вслед за песней «My adidas» сникеры и золотая цепь на шее становятся новой униформой, символизируя успех, рэперы осваивают люксовые бренды. По их следам большинство модных марок 1990-х и начала 2000-х обратится к простой, проверенной и эффективной формуле «секс продает» — дизайнеры и маркетологи начинают эксплуатировать мужскую сексуальность для продажи как мужских, так и женских вещей. Предельно эротизированный мужской образ — частый двигатель торговли в то время: достаточно вспомнить, как с ним работали Calvin Klein, Versace, Roberto Cavalli и D&G. В английском языке даже появился специальный термин — hunkvertising, обозначающий объективацию мужского тела в рекламе.
Мужчина в трусах и с голым торсом в рекламе воспринимается как гомосексуальный, потому что до последнего времени в практиках изображения мужского тела его не принято было репрезентировать как сексуальное. Социальный статус играл гораздо большую роль, чем физиологические параметры. Условно сексуальным, скорее, считается та самая рубашка и костюм, потому что сексуален статус, а не тело как таковое. Акцент на мужской телесности в гетеросексистских кругах ассоциируется с гомосексуальностью — прежде всего в силу своей маргинальности. Другой вопрос, как соотносится образ российских мужчин в обтягивающих розовых кофтах 90-х с их традиционалистскими взглядами. Это специфический феномен, и он связан с процессами скорее политическими в широком смысле, чем с гендерными. Это пример адаптации к распаду СССР и появившемуся на прилавках магазинов одежды разнообразию.
Объективация мужчин — это, конечно же, признак не уравновешенности полов в правах, а детище маркетинга и капитализма. При этом в сознании большинства вид обнаженного мужского тела воспринимается либо в гомосексуальном ключе, либо как сатира. Хороший пример — реклама Old Spice с Исайей Мустафой на белом коне или горячие итальянцы в рекламе соусов Kraft. Журналист и автор статьи «Hunkvertising: The Objectification of Men in Advertising» Дэвид Джанатасио говорит, что объективация мужчин воспринимается ими с юмором, потому что никто из них не допускает, что женщины и вправду могут так представлять себе мужчин в своих сексуальных фантазиях.
Вивьен Вествуд однажды сказала, что мода упирается в то, что в конце концов вы окажетесь голым. Последние показы с мужских недель мод это мнение интерпретировали буквально. От оголенных торсов, прозрачных и сетчатых вещей, до «того самого» показа Рика Оуэнса. Рик выпустил моделей в балахонах, демонстрирующих обнаженные пенисы. Особенно восприимчивым к показу оказался российский интернет: «Куда катится мир и зачем вообще этот показ?», «В Европе пытаются сломать ценности и общепринятые нормы поведения», «Коллекция никакая, видимо создатели это осознают, поэтому показали гениталии моделей», «Какой кошмар — Это мода???? Это уродство!!!». В самом мягком случае — «Безвкусица».
Реакция на показ показала уязвимость общества. Как ни крути, мужское обнаженное тело до сих пор является табу. Сьюзи Баббл пишет: «Шоу обеспечило себе мощное информационное покрытие. Однако я убеждена, что этот жест был про свободу. Вещи Рика Оуэнса смотрелись бы странно, если бы из-под них торчало нижнее белье». Гай Трибэй из The New York Times прокомментировал показ так: «Несмотря на то, что в культуре, фильмах и искусстве мы привыкли к изображению гениталий, оказалось, нас легко шокировать, а показ Рика Оуэнса останется в истории. Такую полемику о гендере, как после показа, мы встречаем редко. Показав нам плоть, мистер Оуэнс намекнул, как скудны наши знания о том, что мы называем маскулинностью».
Мужской пенис — это табу современной европейской, американской и российской культуры. Изображение обнаженного фаллоса воспринимается как порнографическое, то есть непристойное и запрещенное, осуждаемое. Представления о том, что такое порно, менялись во времени. Впрочем, до нынешнего момента эти представления определяли именно мужчины как главные потребители соответствующей продукции. Известная феминистка Андреа Дворкин писала, что сам секс определяется как то, что мужчина делает со своим членом. Таким образом, обнаженный пенис на подиуме воспринимается как грубое воплощение секса. Высокая мода тесно связана с сексуальностью, но правила этого рынка подразумевают долю театральности, такое сокрытие тела с помощью одежды, чтоб оно при этом воспринималось как «красивое» и «сексуальное». Мужское обнажение здесь — авангардистский шаг, который на бурную реакцию как раз и рассчитан.
Рик Оуэнс сам говорит, что обнажение — это самый простой и базовый жест человека. Но нагота сбивает с ног, в ней действительно заложена огромная мощь. С одной стороны, для Рика голое тело модели сродни голому телу античной скульптуры. С другой — его жест можно было оценить как троллинг. Однако, похоже, Рик все-таки борется за нормальное восприятие мужских гениталий. И здесь он не одинок. Недавно на презентации коллекции весна-лето — 2015 Acne угощали людей канапе в виде пенисов, а год назад Вальтер Ван Бейрендонк украсил обувь изображениями пениса. Христиане тем временем продолжают бунтовать против украшений Tom Ford в виде крестов-пенисов, которые продают в разных размерах за $790.
Говоря о полуголых моделях на показе Оуэнса, многие забыли о том, что сам кастинг был очень андрогинным — большинство моделей выглядели феминно. Здесь мы обнаруживаем еще одну важную черту мужских показов — ту самую гендерную амбивалентность. Дизайнеры выпускают на показе и девушек, и мужчин и говорят нам о том, что мода едина для всех. Двойные показы прошли у Prada, Raf Simons, Saint Laurent, Givenchy, Moschino, N° 21, Kenzo. Так, Раф Симонс показал совершенно одинаковые образы для девушек и мужчин.
Однако любопытнее всех выступила коммерческая марка Gucci. Ее новый креативный директор Алессандро Микеле выпустил моделей обоих полов в андрогинных нарядах: различить, кто есть кто, было трудно. Мужчины и девушки носили прозрачные блузы с бантами, широкие брюки и кружевные топы. Gucci всегда транслировали сексуальность в моде, и этот показ был индикатором происходящего в 2015 году. Правда, российская аудитория, особенно женская, снова отреагировала болезненно. На woman.ru пишут: «Геи управляют миром», «Какой ужас. Я просто в шоке. Хоть бы до нас это не дошло», «Где мужественность? У нас в России точно бы затюкали», «Их цель — уменьшение рождаемости». Словно в ответ на это единомышленники Gucci по любви к роскошной сексуальности — Versace — позволили себе в новом сезоне образ классического метросексуала 2000-х, который теперь носит платье-кардиган в обтяг и белые колготки.
Многие критики от Анжело Флакавенто до Сюзи Менкес отмечают, что большинство марок, включая Hermès или Saint Laurent, эксплуатируют образ изысканного юноши, который предпочитает нейтральную и удобную одежду, а не брутального мужчины. Возможно, совпадение, а возможно нет, но 2015 год словно реанимирует 1970-е с их андрогинностью и феминизацией мужчин и женщин. «До невозможности худые, высокие и вневозрастные модели становятся инструментами, подталкивающими нас к покупке», — пишет Флакавенто. На общем фоне выделяются показы Umit Benan, Pigalle, а также ряд лондонских показов, которые всегда славились разнообразием красоты: Astrid Andersen, KTZ, Nasir Mazhar, Grace Wales Bonner. Здесь мы видим образ субкультурного брутального парня, чаще скуластого и бритого, который одинаково мужественно выглядит и в клешах, и в сетчатой майке.
Возвращение в строй подчеркнутой женской сексуальности как демонстрации своей силы можно расценивать в контексте «помадного феминизма», предполагающего, что женщины вправе распоряжаться собственной сексуальностью и подчеркивать ее как угодно. Возможны ли такие же разговоры касательно сексуальной свободы мужчин? Есть ли за что им бороться? Выходит, что да: сегодня мужчины также закованы в рамки стереотипов. Им еще предстоит побиться за право демонстрировать свое тело и обнажаться для рекламы без боязни выглядеть идиотами или нарциссами, за право носить банты и блузы как в XVII веке, если так хочется. По сути, всё это проявление мужской смелости, которая была сексуальной во все времена.
Жан Кокто носил четыре пуговицы на рукавах расстегнутыми — и в начале XX века это выглядело бунтарским жестом. «Нет смелости без неподчинения правилам», — говорил он. Сексуальность в чистом виде — это отсутствие комплексов: уметь как раздеться, так и, наоборот, одеться. Не секрет, что для многих надеть безразмерную одежду — не менее смелый жест, чем публично показать свое тело или хотя бы его часть. В своей статье для i-D Грег Френч пишет, что «сексуальность мужской моды заложена в сексуальной свободе. В том, чтобы нарушать правила: носить брюки с юбками, смешивать монохромные и яркие цвета. Нет ничего более сексуального, что просто быть собой. Я выберу скорее свободу самовыражения, чем накачанный пресс». С этим нельзя не согласиться и не вспомнить главного героя фильма Дэвида Линча «Дикие сердцем» в исполнении Николаса Кейджа. Когда ему говорят, что он похож на клоуна, он отвечает: «Знаешь, эта куртка из змеиной кожи. Для меня это символ моей индивидуальности и веры в личную свободу, парень».
Выходит, что мужчинам, веками закованными в традиционных ролях, есть чему поучиться у женщин, которые прямо сейчас отстаивают право быть собой и выглядеть как захочется. В первую очередь — смелости изучать и транслировать свою сексуальность не только в консервативном, «маскулинном», ключе. Возможно, вслед за этим и на мужских показах, и в рекламе тоже начнет появляться разнообразие мужской красоты. Такие примеры, как участие 67-летнего Михаила Барышникова в рекламе Rag & Bone или кастинг мужского показа Umit Benan, уже дарят на это надежду. Как говорится, long way to go.
Иллюстрации: 1, 2, 3, 4, 5, 6 via Wikimedia Commons, Getty Images/ Fotobak(1), Acne, Rag & Bone
Комментарии
Подписаться