ИнтервьюПочему Нестор Ротсен посвятил модную коллекцию матерям Беслана

Ты посвятил коллекцию матерям бесланских школьников — почему ты выбрал эту тему? Ты, наверное, был совсем маленьким, когда случилась трагедия?

Мне часто задают этот вопрос — мол, я не мог сделать такую коллекцию, поскольку слишком юн — но для меня остаётся загадкой, при чём здесь возраст. Окей, я не сидел перед телевизором в те дни теракта, а даже если сидел, уже этого не помню. Но я не забываю саму трагедию, мне не дают забыть, я лично был на встрече с матерями Беслана — спасибо Театру.doc за такую возможность (в театре поставили спектакль «Новая Антигона», в основу которого легли задокументированные события: жестокое задержание и суд над женщинами, надевшими в день траура футболки с надписью «Путин — палач Беслана». — Прим. ред.).

Я изучил большое количество материала, выслушал жертв теракта — но всё равно: «Ему тогда было четыре года, как он может, он даже не помнит». А вам, которым было двадцать, тридцать или сорок, и вы смотрели в те дни выпуски новостей, — вам можно? Но у этих рассуждений нет ничего общего с реальностью. Для меня выбор был совершенно очевиден. Я не приемлю пытки, подбрасывание наркотиков, дискриминацию — ужасные и популярные вещи в России. И есть планка, опускаясь ниже которой ты просто-напросто нащупываешь дно. Для меня это случилось, когда избили матерей Беслана. Многие ко мне подходят и рассказывают о своих впечатлениях, когда увидели эту новость, и как их, как и меня, изнутри выкручивало. И мне кажется, то, что действительно вызывает в тебе бурю эмоций — положительных, отрицательных, протестных, неважно, — должно находить выход, выливаться во что-то. Например, в коллекцию.

Как, на твой взгляд, индустрия моды должна реагировать на политические дрязги, на социальные конфликты? Как это провернуть, чтобы трагедия не превратилась в цирковое представление?

Я сейчас скажу, наверное, очевидное, но я очень скептически отношусь к феминистскому тренду в масс-маркете. Или в Dior. Я не понимаю, какой тут феминизм, если эту футболку шила гражданка Бангладеш на семнадцатом подряд часу работы и в любой момент здание её фабрики могло обвалиться. Просто потому, что эта футболка обязана оказаться на прилавке, а уж выживет ли её исполнительница — дело десятое. Это такая неискренняя, непроработанная вещь, которая усугубляет возможность — или невозможность — поднятия серьёзных тем, потому что мода строится на противоречиях.

То есть к моде, к индустрии вообще много вопросов. С другой стороны, она даёт возможность свободно выражать себя. Так что если автор действительно постарался провести большую работу по изучению проблемы — и это понятно даже при поверхностном взгляде на коллекцию, — то, конечно, мода может и должна вскрывать конфликты. Но это не про худи #grlpwr или Яevolution. 

Мне кажется, что большинство известных дизайнеров перестали лезть в социально-политические дебри, поскольку покупатели люкса предпочитают жить в мире розовых пони. И что новое поколение — те, кому сейчас шестнадцать-восемнадцать лет, — наоборот, готово поднимать неудобные темы, хоть в социальных сетях, хоть в творчестве. 

Это так и не так одновременно. Среди митингующих, среди тех, кто не поддерживает действующий режим, есть люди разных поколений. И наоборот, иногда слепая любовь к Путину среди молодёжи сильнее, чем любовь бабушки из соседнего подъезда. Точно так же и в творчестве. Да, намного больше среди моих ровесников людей со свободными взглядами. Просто не нужно нас переоценивать: если молодых людей всё время прижимать к ногтю, мешать в выражении своих мыслей, отгораживать от честной информации, значительная их часть тоже может оказаться в удобном нейтралитете. 

Мне очень сложно говорить от имени всего поколения, потому что это всё равно что считать, что все представители ЛГБТ-сообщества — либералы. Или все в Техасе — консерваторы. Моё поколение такое же разнообразное, как и любая другая группа людей, объединённая  условными параметрами. Возраст — условность. Есть ребята, у которых абсолютно гедонистская позиция — «просто чиллят» и всё тут. Мне с такими общаться ужасно тяжело. Но есть ребята, которые поддерживают меня, работают больше меня, знают больше меня, путешествуют по всему миру и живут на миллион процентов. Есть ребята, которые за власть, за царя, жуткие милитаристы. Есть анархисты. В моём детстве ещё не было такого количества техники — а сейчас пришло поколение, которое держит планшет с самого детства. Я, например, друзей младшей сестры своей подруги уже совсем не понимаю — о чём они думают, как с ними общаться. А у нас разница в пять лет всего.

Почему ты решил заняться именно дизайном одежды? Учитывая, что ты работаешь с современным театром — почему не путь социального искусства, перформанса например?

Я действительно люблю моду, одежду, пытаюсь делать шаги в развитии себя как конструктора, портного. Мне элементарно нравится пришивать-нашивать-конструировать-моделировать. И даже в этой коллекции не было просто футболок и каких-то элементарных вещей. Да, силуэты были простые, но в каждый была вложена работа, каждая вещь рассказывает о чём-то. Я не знаю, как будет дальше, но знаю, что пока мне всё это очень интересно, и новых тем у меня много.

Конечно, это своего рода социальный перформанс, но лишь частично. То, как восприняли эту коллекцию, — это про форму проекта. Это про то, что многие в зале плакали, потому что не знали или потому что забыли. Многие осудили меня за «пиар на крови». Но моя цель — заставить говорить о теракте. Об ошибках, о виновных, о людях. О матерях, которых избили. О журналистах. Это лишь мой способ раскрыть важные для меня темы. И комментарии — это часть проекта. Часть того, что мода, как ты говоришь, может восприниматься излишеством или цирком. Хотя мне, естественно, странно думать о моде как о цирке. Посмотрите просто на людей. Сколько парней ходит в цвете миллениалов (оттенок розового, который называется «millennial pink». — Прим. ред.), хотя буквально пять лет назад меня за такое в школе просто толкали в стену. 

Я помню, когда ты учился в школе, то рассматривал разные варианты для профильного обучения — почему ты выбрал МХПИ?

Я давным-давно ходил туда на курсы шитья. Мне хотелось получить базу навыков по шитью, конструированию, макетированию — здесь с этим всё отлично. С творческой частью, увы, сложнее, но мы, студенты, пытаемся повлиять на это. В МХПИ я всегда себя чувствовал как дома, наверное, из-за постоянной поддержки руководства и действительно хороших людей, с которыми я учусь. Это не реклама — просто так сложилось.

Отделение дизайна в Высшей школе экономики первое время, когда у меня был миллион вариантов, меня совсем не устраивало. То, что они делают сейчас, — это уже хорошо. Про «Британку» промолчу. Как и про МГТУ им. Косыгина. Но везде всегда будут талантливые ребята, которые где бы ни учились, пробьются, и те, которые не пробьются, даже если будут учиться в Сент-Мартинсе. Хотя меня, конечно, расстраивает отсутствие профессионалов. Нет престижа у профессий вроде портного или конструктора. У нас вообще нет института репутации. 

Ты вообще очень рано начал. Какими были твои первые проекты?

Я рано начал, но это были эмоциональные и абстрактные работы. Мне не нужен был весомый аргумент, чтобы вдохновиться. И это к лучшему, потому что сейчас у меня большой опыт — как-никак занимаюсь модой уже семь лет. Параллельно мне интересна фотография, но скорее как проектная работа. Я дико счастлив быть частью Театра.doc — снимать их спектакли и работать с дизайнерами. Но я не могу заниматься этим постоянно, поскольку в фотографии для меня наступает момент, когда вдохновение пропадает. 

Как ты оцениваешь состояние российской моды? За какими дизайнерами следишь?

Я лучше расскажу про любовь к украинской моде, к украинским дизайнерам. Конечно, там есть такие же, как и везде, марки, которые просто используют накатанные форматы, но есть много и очень крутых ребят. Антон Белинский — мой любимый. Я думаю, что Гоша Рубчинский сильно ему проигрывает, хотя и кажется, что они на одной стороне. Лиля Пустовит — это уже классика. А Бевза? А Lake Studio? А Pascal? Фёдор Возианов ещё. И Жан Грицфельдт. Там большая часть дизайнеров «poor, but cool». Хотя и в России у меня есть любимые и дорогие Ксения Серая или Антон Галецкий, который сейчас совсем не на виду. Помню коллекцию, которую он посвятил репрессиям ЛГБТ в фашистской Германии. Это было спорно с этической точки зрения даже для меня, но это было невероятно красиво.

Моя близкая подруга Milke, например, меня тоже очень вдохновляет, потому что мы работаем бок о бок с утра до ночи и стараемся помогать друг другу во всём. Часто мы просыпаемся, берём стакан кофе и шьём с самого утра до позднего вечера. Думаю, что только фанатичной работой можно что-то изменить в индустрии, которой, по сути, у нас пока нет. 

А сам ты что носишь?

Недавно был на показе Юлии Николаевой — вот у кого я бы одевался. Но вообще для меня самое приятное — это вещи из секонд-хендов. Они абсолютно живые для меня, да и материалы раньше были заметно качественнее. Плюс цена. В моём гардеробе огромные пальто, огромные рубашки, огромные штаны. Мне может понравиться что-то из совсем модных штук, но носить я их не буду, не моё.

Я совершенно не в теме того, что любят мои ровесники — это же ведь тоже очень неоднородно. Кто-то стоит в очереди за кроссовками, а кто-то ездит на «Уделку» и радуется пальто, которое старше обладателя в четыре раза. Кто-то любит моду настолько, что готов не есть, лишь бы накопить на ремень Gucci, а кто-то вообще считает, что мода — это удел буржуазии и есть дела поважнее.

Индивидуальность — вот что важно. Или не важно — потому что у Алёны Шишковой в инстаграме шесть миллионов подписчиков. Это я сегодня узнал от другой младшей сестры другой подруги. Я не отличаю некоторых популярных людей друг от друга, а для кого-то это смысл жизни — получить от них автограф. Это всё в копилку аргументов о том, что даже в моём поколении все люди разные.

Обложка: Пресс-служба