ГероиниСьюзен Сонтаг:
Больше чем писатель,
мыслитель и символ
История одной из важнейших фигур XX века и её бесконечного поиска себя
С одной стороны, Сьюзен Сонтаг представлять, кажется, не нужно, с другой — настольные книги её авторства были только недавно переведены на русский язык. То, что вторую половину XX века печаталось в ведущих журналах, попадало в каждый книжный и изучалось в западных университетах, с большим опозданием наконец приходит к нам. В Россию Сьюзен Сонтаг попадает в статусе памятника (исключение — документалка HBO, которую 10 октября покажут в рамках ЛГБТ-кинофестиваля «Бок о бок»), но западная культура запомнила её живым изменяющимся человеком и сильным мыслителем, который старался охватить в текстах всю культуру без исключения и деления на высокое и низкое.
Текст: Алиса Таёжная
В первую очередь Сонтаг была часто цитируемым автором и тем, кого принято называть публичным интеллектуалом — пишущим, активно выступающим человеком с чётко артикулированной позицией, широкими интересами и открытым взглядом на мир, в котором нет ничего второстепенного. Уверенная, внимательная и громкая, она с молодости была сторонницей открытых дискуссий и непосредственного опыта вместо интерпретаций. Именно Сонтаг писала об экспериментальном искусстве 60-х, одной из первых американских критиков очаровалась режиссёрами новой волны и опровергала собственным примером все гендерные стереотипы.
Напрямую не ассоциируя себя с историей феминизма, Сонтаг тем не менее воплощала феминистские идеалы задолго до того, как они охватили Европу и Штаты: она попросту не допускала для себя возможности быть на вторых ролях и жить в тени другого человека. В отличие от многих авторов, Сонтаг не боялась медийного внимания и не избегала телевидения: она охотно давала интервью, писала колонки для глянца и любила публичные дискуссии. Сонтаг заступит на территорию театра, когда будет ставить Ибсена в Италии и адаптирует для сцены вагнеровского «Парсифаля». Она — регулярный автор The New Yorker и литературный критик, автор четырёх романов и четырёх экспериментальных фильмов, знала лично половину ключевых героев современной культуры — от Энди Уорхола до Иосифа Бродского.
Сонтаг начала писать ещё подростком и уже в первых публичных текстах затрагивала темы, которые будут волновать её всегда. В школьном эссе она будет рассматривать различия последствий Второй мировой войны — для США, никогда не переживавших разрушение своих городов, и Европы, где бомбардировки не пощадили никого. Позднее она не только станет активным антивоенным спикером, но и напишет среди прочего в эссе «О фотографии» и «Смотрим на чужие страдания» о документах войны, которые позволяют нам наблюдать за историей, оставаясь отрешёнными и закрытыми.
Во время войны во Вьетнаме Сонтаг была одной из немногих, кто готов был отправиться в азиатскую страну, чтобы увидеть чужие страдания собственными глазами, а не из документальных фотоотчётов и передовиц американских газет. К теме смерти, жертв и тревоги она будет возвращаться в своих эссе «Болезнь как метафора» и «СПИД и его метафоры» — они отразят боль Сонтаг от длительной борьбы с раком и скорбь по ближайшим друзьям, умершим во время эпидемии СПИДа. Во время войны в Югославии Сонтаг примет решение приехать в Сараево, чтобы поставить Беккета в разрушенном бомбардировками театре — в городе остаются минные поля и ещё ведутся бои.
Уверенная и громкая, она с молодости была сторонницей открытых дискуссий
↑ В документалке «Глядя на Сьюзен Зонтаг» 2014 года выпуска закадровый текст читает актриса Патриша Кларксон — звезда другого хита HBO «Клиент всегда мертв»
Сонтаг прожила долгую и неспокойную жизнь — один брак, один ребёнок, четыре художественных книги, сотни статей об искусстве, кино и обществе, несколько городов, три смертельных заболевания, девять долгих романов. Не говоря открыто о своей сексуальности и романтических отношениях, она без метаний приняла свою бисексуальность и всю жизнь училась принимать собственное тело. Она влюблялась часто, сильно и всегда только в тех, кто открывал ей новый мир и другую среду, на которую Сонтаг обращала свои писательские амбиции. Муж Филип, преподаватель старше неё, актриса Харриет, драматург Ирэн, аристократка Карлотта, учёный Эва, художник Джаспер, а затем художник Пол, поэт Иосиф, актриса Николь, балерина Люсинда, фотограф Энни — в каждого из этих людей Сонтаг прорастала, погружаясь в дело их жизни.
Из новых отношений Сьюзен выносила размышления о таланте, природе искусства, свободе и одержимости — и превращала их в эссе. Сонтаг никогда не прекращала делить свою жизнь с бесчисленным количеством людей: общаться и переписываться, поддерживать большую сеть знакомых, приятелей и друзей, следить за их открытиями и интересами было для неё естественно. В том числе под влиянием друзей, возлюбленных и совместных открытий появились её тексты о кэмпе и хэппенингах, Сартре, Камю, Годаре и современном театре. В книге Энни Лейбовиц «A Photographer’s Life» были документированы последние 15 лет жизни Сьюзен Сонтаг и отношения двух зрелых, состоявшихся и очень разных женщин, которые Лейбовиц после смерти Сонтаг долго колебалась назвать любовью.
Жизнь Сонтаг охватила 70 лет американской истории с 1933 года, но её образ не исчез из культуры после её смерти, а получил новое измерение. Разбирая записи, тетрадки и бесчисленные блокноты Сонтаг, её сын Дэвид Рифф принимает решение опубликовать небольшую часть того, что было написано матерью в дневниках только для себя: заметки на полях, список книг к прочтению, случайно брошенные фразы друзей и многие страницы самоанализа, критики и самых личных откровений. Так публичная фигура одной из главных женщин XX века приобрела ту прозрачность, беззащитность и многомерность, на которую намекало, но не выразило целиком её творчество. Невероятная Сонтаг из энциклопедии стала после публикации дневников осязаемой, мятущейся, человечной и такой знакомой каждому думающему человеку в своих стремлениях, страхах и тревоге.
Жизнь Сонтаг охватила 70 лет американской истории, но её образ не исчез из культуры после её смерти
«Самые великие произведения кажутся исторгнутыми, а не воздвигнутыми», — пишет Сьюзен Сонтаг в своём дневнике в 1964 году. Ей 31 год, за год до этого вышел её первый роман, а теперь — сборник её эссе о кинематографе «Заметки о кэмпе», она преподаёт философию в Колумбийском университете и уже шесть лет в разводе. С первых дней своей интеллектуальной жизни она принимает за тождество произведение искусства и мучительность, с которым оно приходит в мир. Исторжение, трудные роды слов и отношений с переходного возраста не покидают её: параллельно с эссе и выступлениями, новыми романами и старыми привязанностями, дружбой и мучительным одиночеством всю жизнь Сьюзен ведёт подробные дневники, в которых собраны сомнения настоящего и планы на будущее. В сомнениях — постоянно обновляемый список собственных недостатков, заметки об ощущениях в каждую минуту времени и констатация постоянно меняющихся чувств. В планах — водопады имён писателей и режиссёров, которых надо постичь, пока не поздно. Времени нет, размениваться на плохих авторов и посредственные знакомства не имеет смысла, бесстрашие — в том, чтобы «писать в полный голос» и артикулировать перемены в себе стремительно, не оглядываясь.
Сын Давид Рифф пишет в предисловии к опубликованным дневникам: «Перед нами дневник, в котором искусство воспринимается как вопрос жизни и смерти, где ирония считается пороком, а не добродетелью, а серьёзность — величайшим из благ. Такие воззрения выработались у моей матери рано». С 15 лет до 71 года Сонтаг беспощадно препарировала действительность, будь это ханжество знакомых или самолёты, пролетающие башни-близнецы насквозь, но оставалась жёстким критиком и редактором для самой себя. Какие-то открытия колледжа останутся с ней на всю жизнь, но вопрос о собственной состоятельности будет мучить её в семьдесят так же, как и в двадцать. И если в двадцать ей будет хотеться преподавать в университете перед аудиторией внимательных глаз, то в пятьдесят она будет думать о том, как встать в истории в один ряд с Прустом и Беньямином.
Беспокойство и тревога прожить жизнь зря и успеть малую часть задуманного будут толкать её в спину — к переездам, новым романам и непривычным занятиям. «Заново рождённая», — за жизнь она скажет себе несколько раз, подмечая колоссальные перемены, рост и смену приоритетов, но при каждом новом препятствии будто обнуляясь. Параллельно с книгами, отношениями, дружбами и материнством будут писаться непритязательные списки «что нравится/что не нравится», категоричные нападки на антиподов и партнёров и постоянные напоминания, что единственным ценным для писателя является нерв и свобода быть верным себе. И чувство собственной уникальности: перефразируя Достоевского, Сонтаг признаётся, что боится только одного — что её страдания будут недостойными её самой.
Строгая чёлка, открытая улыбка и проницательный взгляд карих глаз: с мечтами о Нобелевской премии Сонтаг поступает в 15 лет в колледж. Её детство в компании младшей сестры и вечно отсутствующей матери утомляло её ощущением одиночества: белая ворона с типично еврейской фамилией Розенблатт, Сьюзен в 11 лет читала дневники французских писателей и сочиняла пьесы, не могла вписаться в круг одноклассников из Талсы и Калифорнии и тосковала по жизни в большом городе и наставникам, за которыми хочется следовать.
«Я хочу писать, я хочу жить в интеллектуальной атмосфере, я хочу жить в культурном центре, где у меня будет возможность часто слушать музыку, — всё это и еще много больше», — в дневниках Сонтаг полно доказательств того, что называется клише «пытливый ум»: стоит ей на секунду почувствовать расслабленность, будущая писательница бьёт себя по рукам и собирает новые списки неохваченных писателей и непрочитанных романов. Самое яркое ощущение подросткового возраста — большой книжный магазин с любимыми авторами и книгами про всё на свете. Писатель — тот, кого интересует всё — раз и навсегда решает Сонтаг и обескураживает однокурсников своим упрямым энтузиазмом, просто и смело написанными колонками и абсолютной уверенностью в признании со временем её заслуг. Одна из знакомых едет со Сьюзен в гей-кварталы Сан-Франциско, чтобы показать ей жизнь без чопорности и чувства вины за сексуальный опыт.
В истории о её замужестве за преподавателем и человеком куда старше удивительна не разница в возрасте и не ранний брак, и даже не то, что решение о свадьбе было принято через неделю после знакомства, а то, как Сонтаг говорит про эти отношения: «Мы говорили семь лет подряд». Разговор прервался, когда у Сьюзен и Филипа Рифа уже был маленький ребёнок, а Сьюзен успела открыть в себе бисексуальность, выдохнула с облегчением и завела первый роман с девушкой. «Я знаю, чего хочу в жизни, ведь всё это так просто — и одновременно так сложно мне было это понять. Я хочу спать со многими — я хочу жить и ненавижу мысли о смерти… Плевать я хотела на всякого, кто коллекционирует факты, если только это не отражение основополагающей чувственности, которую взыскую я... Я не намереваюсь отступать и только действием ограничу оценку своего опыта — неважно, приносит ли он мне наслаждение или боль». За свою жизнь Сьюзен Сонтаг пережила романы с мужчинами и женщинами, поддавалась их влиянию и боролась с их властью над собой, продолжала разговаривать и записывать. Наслаждение и боль почти всегда были обоюдными — пожилые лица когда-то влюблённых в Сонтаг людей рассказывают о колоссальной харизме и жестокости озвучивать некрасивые мысли, когда душа просила бури. Беспокойство Сонтаг было мыслительным и физическим: несколько раз за жизнь она меняла Париж на Нью-Йорк и наоборот, оказывалась во Вьетнаме и Сараеве, а параллельно писала художественную прозу, пока её упрямо называли культурологом и публицистом.
Задолго до второй волны феминизма Сонтаг парировала, когда её называли «ladywriter», и, оставаясь очень простой в своих вкусах и неизменно эффектной, говорила о том, что в современных девушках её беспокоят мысли о том, что надо носить, а не о том, как надо думать. Будучи долгое время самой младшей почти в любой взрослой компании, она чётко отслеживала властные отношения между людьми и попытки покровительства. Прошлые партнёры в интервью говорят о патологической боязни Сонтаг созависимых отношений и привязанностей, которые уравнивали чувство и полное обладание. Дневники и воспоминания близких регистрируют постоянный конфликт Сонтаг между желанием любить и быть любимой на пределе и потребностью в личном пространстве, в воздухе вокруг себя и праве на свободные отношения.
«Моя невротическая проблема изначально связана не с собой, а с другими людьми. Поэтому мне всегда помогает писательский труд, иногда он даже выводит меня из депрессии. Именно тогда, когда я пишу, я ощущаю свою независимость, свою силу, отсутствие у меня потребности в других людях», — пишет Сонтаг в 34 года, сокрушаясь то об исчезающем стиле, то о том, что её труд напоминает бешенство пишущей машинки, которая производит товар, а не мысли. Жадность Сонтаг до людей и событий подтверждается сотнями похожих по интонации автобиографических записей, в которых она препарирует поиск истины и постоянные заимствования у близких: «Я понимала большее и укладывала полученное в большую систему, к которой они не имели доступа». Самолюбие в характере переходило в самолюбование, уверенность в себе — в самоуверенность, и, умея регистрировать и замечать эти превращения, Сонтаг никак не могла их остановить. «Пережитое не учит человека — так как суть вещей постоянно меняется», — и Сонтаг продолжала болеть теми же чувствами с новыми людьми, чувствовать тошноту от своих новых текстов и ненавидеть когда-то отчуждённую и холодную мать спустя много лет, как та умерла.
То же ощущение гнёта и ужаса Сонтаг раз за разом переживала в борьбе с раком, который дважды уходил и снова возвращался, хватая её за горло. Ни одна написанная ею критическая статья, ни одна книга не могла сравниться с болью собственного тела от многократной болезни. «Тело сейчас говорит громче, чем я когда-либо говорила», — напишет Сонтаг, когда получит свой первый диагноз: рак груди. Позже будет саркома матки и в самом конце жизни — рак крови. «Смерть — противоположность всему, что существует», — она подведёт черту под своей жизнью и карьерой писателя, который как раз и обязан любить, понимать и поглощать всё, что существует, чтобы передавать это другим.
После нескольких лет похорон ближайших друзей и борьбы с собственными болезнями она пишет эссе о стигматизации больных и массовом отношении к диагнозу как наказанию за грехи образа жизни. Стыдиться нечего, а умирать действительно одинаково страшно — будь ты счастливая домохозяйка, вечно неудовлетворённая писательница или университетский преподаватель. Домыслы и мифы о болезнях как о наказании не облегчат страх перед встречей с собственным лечащим врачом.
Сонтаг одной
из первых констатировала тот мир, в котором мы безвозвратно очутились
Была бы довольна мной нынешней моя молодая копия? На этот вопрос не каждый пожилой человек ответит спокойно и отрицательно. Сонтаг без напряжения говорит: «Нет», — несмотря на послужной список романов и знаковых эссе, которые она успела написать. Успела — потому что в её дневниках есть ещё сотня неразвитых идей и не продолженных наработок. В текстах о фотографии и мастерстве режиссёров новой волны, в колонках об американском образе жизни и эйджизме Сонтаг обозначала ценность свободного выбора и человеческой жизни, которая проходит между душной банальностью окружающих и ужасом перед неминуемой смертью. Она безапелляционно заявляет, что белая раса и есть рак человечества, и говорит о том, как наблюдение за страданиями других по фотографиям превращает сочувствие в механику и атрофирует человеческую память и анализ. Картинка вместо мысли, секундное впечатление вместо опыта — Сонтаг одной из первых констатировала тот мир, в котором мы безвозвратно очутились в современности.
Непосредственность восприятия и умение чувствовать — то, за что цепляется Сьюзен в своих текстах и размышлениях чаще всего. В первом сборнике эссе Сонтаг выступает с аргументом: «Интерпретация делает искусство ручным, уютным». В рассказе о Сонтаг в первую очередь невозможно сделать ручной и уютной её саму. Любой человек — какой угодно, но не ручной и уютный. Настоящее зыбко и не даётся в руки никому. Зачем эти 70 лет памяти, впечатлений, самобичевания, страсти и преодоления? Мы склонны пользоваться синекдохами и говорить о гигантском через удобное и простое частное — чтобы не бояться мира и себя в нём. Среди цитат, выписанных в блокнот Сонтаг, находится фраза Уильяма Йейтса, с которой Сонтаг боролась и неоднократно подтверждала собственным примером: «Человек способен воплотить истину, но не познать её». Рефлексия Сонтаг с внезапными озарениями и годами жизни по инерции, амбициями и цикличным самоанализом лучше всего показывает, как она исторгала, а не методично выстраивала тексты, со всех сторон подступаясь к истине и постоянно теряя её из виду — как каждый человек.
Фотографии: HBO
Комментарии
Подписаться