С двух сторон«Осыпали нас радужным рисом»: Артём и Аня рассказывают о своём лавандовом браке

 Я открытый гей, Аня моя лучшая подруга, мы близки уже много лет. Наша свадьба была, по сути, реакцией на начало войны. В те дни многие начали задумываться о переезде из России, а у нас с Аней у обоих были варианты по релокации: я предложил ей расписаться, чтобы при удобном случае один мог вытащить второго за границу. Правда, в итоге мы не воспользовались возможностями друг друга и находимся сейчас в разных странах.

Была ещё одна причина для брака, актуальная для российской действительности: возможность быть рядом, если с одним из нас что-то случится. В прошлом у нас уже был такой опыт: после отравления Навального мы выходили на протесты и я попал в спецприёмник на 12 суток. Аня очень мне помогала — и морально, и передачками с вещами, но это не так-то просто, когда по документам вы друг другу никто.

Мы расписались 16 апреля. Торжественной церемонии у нас не было, но мы позвали близких друзей. Это был фестиваль кринжа в загсе: мы оба были в костюмах, Аня надела мерчовую футболку Олеси Герасименко с надписью «ху**о и ладно». Помню, я сказал друзьям, что обязательно должен быть рис, но не белый, — и они осыпали нас радужным рисом.

Мы сразу договорились, что разведёмся, когда кому-то из нас будет мешать штамп в паспорте, например для переезда или ещё каких-нибудь формальных вещей. В остальном наших потенциальных партнёров не должен смущать факт о браке. Для нас это буквально первый фильтр на адекватность.

В каком-то смысле наш брак отображает ситуацию в России. Я из маленького города и знаю о некоторых женатых мужчинах, которые практикуют секс с мужчинами. Они закрыты публично, при этом все всё знают. Поэтому иногда я использую свою историю как реклейминг: вот смотрите, я женат, но не для того, чтобы скрывать свою ориентацию, а потому что брак — это юридический инструмент.

Моя семья знает, что я гей, и понимает, как устроен наш с Аней брак. А вот её родители довольно долго не знали про женитьбу — до тех пор, пока наша школьная учительница не поздравила маму Ани со свадьбой дочери, встретив на улице. Далее была реакция, которой мы и боялись. Я полетел в Калининград, чтобы поговорить с родителями Ани лично. Но до конца они ситуацию так и не приняли, больше мы это не обсуждали.

Я привилегирован: мне не пришлось сталкиваться с откровенным насилием в жизни. Но, конечно, у меня был опыт бытовой гомофобии: в России слова «пидор» и «пидорас» имеют остро негативную коннотацию и это не могло не влиять на меня в школе, университете. Я долго рефлексировал, поэтому довольно поздно принял себя окончательно: в 20 лет у меня случились первые отношения, и потом, благодаря этому опыту и терапии, к 23 годам я успокоился и открылся среди близкого круга. Публичный каминг-аут я сделал совсем недавно в соцсетях.

Гомофобия — это не всегда что-то явное. С агрессией в мой адрес я знаю, как справляться, но когда мне спокойным тоном люди с хорошими лицами заявляют «просто будьте со своим партнёром дома, и всё у вас будет хорошо», мне очень сложно сдерживаться. Или когда я слышу от кого-то: «Я не против гомосексуальных отношений, но без детей: у ребёнка должны быть папа и мама». Для меня это самый тягостный вид гомофобии. И если и есть в моих жизненных поступках какой-то квир-активизм, то я направляю его на то, чтобы показать, что я такой же человек, как и все.

Для меня открытость — это про безопасность, про то, чтобы показать людям, что я есть. Я планирую семью, строю карьеру, хожу по магазинам, придумываю, чем занять себя по вечерам. Мне важно, чтобы люди вокруг поняли, что новый закон «о пропаганде» сделает меня невидимым — человека, которого они знают, любят, читают, с которым пьют кофе на работе.

Последние восемь лет я жил в Питере, но так или иначе рассматривал вариант переезда. Потихоньку задумывался о семье: я считал, что в России до 2022 года это было ещё возможно при определённом социальном статусе и уровне достатка. После 24 февраля стало понятно, что старые схемы больше не работают. Поэтому я начал продумывать переезд за границу, предупредил босса, что ухожу, и начал передавать дела. А потом началась мобилизация, и я довольно быстро уехал. 21 сентября меня уже не было в России.

Сейчас я в Таиланде. Путь сюда был довольно длинным. Сначала я выехал в Беларусь, больше недели прожил у друзей, ожидая билетов в Ереван. Выбрался в Литву, потом был в Германии, Стамбуле, виделся с друзьями. В итоге приехал в Таиланд, чтобы осесть на пару месяцев, отдохнуть от переездов. По сути, я сейчас нахожусь где-то между старой жизнью и новой, но как она будет выглядеть и в какую страну меня занесёт, я пока не знаю.

 С Артёмом мы знакомы с первого класса. Мы общались в школе, но не были близкими друзьями — наша дружба началась примерно на втором курсе универа, когда мы случайно встретились в общей компании и поняли, что разделяем ценности и взгляды друг друга.

Наконец-то в моей жизни появился человек, с которым можно было разговаривать о важных для меня вещах. Я была очарована. Мне было очень классно с Артёмом, в какой-то момент я даже захотела романтических отношений с ним. Прошло полтора года, мы стали близкими друзьями. Потом я уехала в США по программе Work & Travel, и в первый же вечер после моего возвращения Артём рассказал мне, что уже полгода встречается с парнем.

Я тяжело переживала эту ситуацию. Проблема была не только в невзаимности, но и в том, что мне было не с кем поделиться подробностями. Это был тяжёлый период, он длился где-то год, пока Артём не начал становиться более открытым, а я не поменяла окружение и не начала терапию. Мне тогда казалось, что мои чувства — это только моё дело, не хотелось перекладывать на Артёма ответственность за них, поэтому я долгое время не поднимала с ним эту тему. Мне удалось справиться, потому что рядом появлялись новые люди, а в жизни происходили интересные события.

Сейчас наши отношения значат для меня очень много: я чувствую себя в них безопасно, комфортно, Артём для меня родной человек. Это вроде дружеские отношения, но мы реально семья. У нас есть локальные шутки, общие привычки. А ещё многие говорят, что мы похожи!

Думаю, мы заключили брак просто для того, чтобы почувствовать себя немного спокойнее после начала войны. Несмотря на то что мне страшно и непонятно, я знаю, что у меня есть человек, который всегда меня поддержит.

Если описывать нашу свадьбу в формате шоу «Четыре свадьбы», то это звучит так: бюджет — 10 тысяч рублей, стиль — «2022 год», фишка — жених-гей. Расписывались мы без официальной церемонии, но пригласили всех друзей, которые были в тот день в городе. Ни у Артёма, ни у меня на тот момент не было своих партнёров, и мы до сих пор шутим, что наш брак существует, пока кто-то из нас не найдёт себе мужа. Но я действительно задумывалась о том, как бы я себя повела, если бы у меня был партнёр, и рада, что мне не пришлось выбирать между кем-то и Артёмом. Тогда мне хотелось безусловной поддержки, которую, как мне казалось, я могу получить только от Артёма. Скорее всего, я бы выбрала его.

Моя мама, кажется, окончательно так и не приняла наше решение. У нас с ней никогда не было расхождений во взглядах, в том числе на войну, поэтому для меня было удивительно, что у неё такие консервативные взгляды на институт брака. Когда она узнала, что мы поженились, она месяц со мной не разговаривала. Ей казалось, что Артём меня использует. Но когда началась мобилизация, разногласия уже казались неважными.

Я переехала в Грузию по работе. Было сложно решиться, я не хотела уезжать из России, но почти все мои близкие и друзья уехали из страны, и я поняла, что теперь мне будет не так тяжело. В этот раз мне пришлось выбирать, куда поехать, с Артёмом или с нынешним партнёром. Я выбрала партнёра.

ФОТОГРАФИИ: личный архив героев