С двух сторонНебинарная квир-семья из России о непростом опыте переезда
в Грузию

Эни

используют местоимение «мы»

О семье

Сейчас семья для нас находится на этапе изобретения. После того как мы начали открыто говорить о себе как о небинарной персоне, у нас совсем пропал контакт с родителями и сёстрами. У нас есть безусловная связь с ребёнком, которую мы считаем семейной: она никогда не подвергается сомнению. Мы чувствуем, что наши отношения с бывшим мужем, папой Арси Серёжы, сейчас семейные, хотя официально мы уже несколько лет не в браке. Нам просто хорошо быть родителями одного ребёнка. Мы считаем, что это член семьи, но кем они является, определить не можем. Это флюидное родство, квир-семья.

Ещё у нас есть небинарные партнёры Лео, с которыми в большей или меньшей степени мы чувствовали связь, которую могли определить как семейную. Но надо понимать, что мы используем это слово не в привычном нормативном смысле. Нормативная семья задаёт роли: как дети должны относиться к родителям, какая внутри иерархия, кто глава. Что-то подобное было у нас в детстве — например, обязанности делились на женские и мужские. Всего этого в нашей семье сейчас нет.

С Серёжами, бывшим мужем, у нас был опыт нормативной семьи: мы были женаты с 2013 до 2019 года. В то время наши отношения были гораздо хуже и сложнее, чем сейчас, потому что мы стремились соответствовать ролям «мужа» и «жены», пытались быть нормальной молодой семьёй. Мы убеждены, что попытка втиснуть себя в эту условную норму разрушает отношения.

О дороге

До 24 февраля мы жили в Перми с Лео уже несколько месяцев, а Арси — с папой в Петербурге. Как и многие люди вокруг, мы поняли, что больше не можем продолжать строить планы и заниматься тем, чем занимались. Мы пошли на митинг в тот же день, но увидели, как силовики за считаные минуты замыкают людей в плотное кольцо. Их было больше, чем протестующих. Мы перебежали на другую сторону улицы и подумали, что проиграли.

У нас не было денег на переезд, к тому же мы понимали, что не можем уехать без Арси. Мы хотели перебраться в Питер, чтобы быть рядом с сыном. В это время у Лео включилось желание всех спасать, они были в стрессе, на эмоциях, но у нас не было причин не доверять этой эмоциональности. Это свойственное им состояние, тем более в таких обстоятельствах. Они стали приглашать к себе жить всех, кто в этом нуждались: предложили перевезти в Пермь Арси, приглашали Серёж. Это были панические решения, мы постоянно переспрашивали, действительно ли они на это готовы, и в итоге решились забрать Арси.

Дни были суматошные: то мы придумывали антивоенную акцию и планировали расклеивать листовки, то целый день лежали в депрессии, то размышляли, как уехать из страны. Нас швыряло из одной эмоции в другую. В один из таких дней Лео зашли к нам с Арси в комнату и спросили, готовы ли мы уехать через два дня в Армению или Грузию, если появится такая возможность. Нам было всё равно куда, мы согласились. Последним аргументом стало то, что Лео сказали: «Эни, без вас нам нет никакого смысла ехать. Одни мы можем просто сидеть и работать, пока нас не посадят в тюрьму. Единственная причина, которая может заставить нас уехать, — это вы с Арси». Мы подумали, на *** садиться в тюрьму, надо ехать.

8 марта мы сели в поезд, чтобы на следующий день улететь из Москвы. Рейс отменили. Мы прожили четыре дня на вписках в Москве и решили ехать по земле через Владикавказ. Там нам пришлось ждать открытия дороги, потому что из-за снегопадов возникла опасность схода лавин. Это заняло три недели. Мы постоянно меняли квартиры, нигде не жили дольше нескольких дней — как только соседи начинали задавать вопросы, мы переезжали. Мы закрыли все соцсети, нам казалось, что за нами следят.

Из Владикавказа мы поехали в Минеральные Воды, оттуда можно было недорого улететь в Ереван. В Армении мы провели два дня, после чего наконец-то приехали в Тбилиси, где тоже поначалу жили на многочисленных вписках. За время переезда мы сменили около шестнадцати квартир.

В дороге наши отношения с Лео фактически закончились в том виде, в котором существовали в России. Сейчас это какая-то новая форма. Переезд нас всех сильно травмировал. Мы согласились ехать с ребёнком, за которого несём ответственность, и попали в крайне небезопасную ситуацию. Дело было не только в финансовой зависимости, но и в самой обстановке внутри отношений: общение стало токсичным, появилась агрессия. У нас развилось тревожное расстройство.

О страхе и тревоге

Тревога росла у всех, в том числе у Арси. Мы не могли не обсуждать с ним то, что происходит: все вокруг говорили об Украине. Мы читали ему вслух телеграм-канал «Варюшина наука»: его ведёт 11-летняя девочка, которая до 24 февраля рассказывала интересные факты о науке, а позже стала описывать, как они с мамой собирали вещи, прятались в бомбоубежище, выезжали из Киева во Львов. Мы подумали, что говорить об этом понятным для сына детским языком будет сейчас безопаснее, чем пытаться пересказывать новости.

В какой-то момент нам пришлось объяснять Арси, что на границе нельзя говорить об Украине. В глубине души нас бесконечно раздражало, что нужно просить его об этом. Почему он должен бояться произносить вслух какие-то слова? Первое время в Грузии он постоянно вздрагивал во время наших разговоров с друзьями. Он брал нас за руку и шёпотом просил не произносить слова «война» и «Путин».

Постепенно состояние страха начало проходить. Арси почувствовал свободу, получая удовольствие от того, что можно не бояться говорить вслух. Не последнюю роль здесь сыграло то, что местное квир-комьюнити помогло нам найти бесплатного психолога для сына. Часть сеанса они посвящают тому, что крушат предметы, шумят и громко кричат, чтобы дать волю эмоциям.

О небинарности

Вопросы гендера и квира мы начали обсуждать с сыном сразу, как поменяли имя, отказались от фамилии бывшего мужа и стали говорить о себе во множественном числе. В игровой форме мы объяснили Арси, что для нас это важно. Так было проще найти контакт, потому что игра — это то, с чем он может сейчас соединиться, в отличие, например, от разговора о сексуальной ориентации. Мы договорились, что будем использовать в разговорах с ним местоимение «я» и не откажемся от слова «мама», потому что это даёт ему чувство безопасности. Но мы спокойно говорим о себе «мы» в компании друзей, даже если Арси рядом. Он понимает наши правила и договорённости.

Мы часто слышим, что ЛГБТК-людям можно получить статус беженца и переехать в Европу. Мы сразу решили для себя, что не будем этого делать, потому что есть много людей, которым в данный момент это нужнее, — в первую очередь людям из Украины. Пока у нас есть поддержка близких людей и крыша над головой, мы считаем, что не можем претендовать на такую помощь.

Серёжы

О доме

Мы перестали жить с Эни вместе ещё в 2016 году, когда Арси было два года. До его шести-семи лет Эни были основными родителями, а меня часто не было рядом, потому что я плотно использовали привилегированное положение театрального режиссёра с мужской гендерной социализацией и ездили по стране, ставя спектакли. Да, я всегда платили алименты, пару-тройку раз брали сына с собой на постановки, но этого было принципиально недостаточно. Я даже рядом не осознавали той нагрузки, которую испытывали Эни все эти годы. Осознали по-настоящему только год назад, когда сами стали основными родителями.

Кажется, сейчас наше с Эни партнёрство в области родительского кураторства стало более открытым и честным, чем когда-либо. Конечно, по-прежнему могут возникать конфликтные ситуации, но есть ощущение, что мы базово готовы продуцировать больше внимания и заботы не только по отношению к Арси, но и друг к другу.

Сейчас Арси остро нуждается в таком месте, которое могло бы ощущаться и восприниматься им как дом. Я сбились со счёта, сколько раз Эни с сыном переезжали между съёмными квартирами в Москве. К тому же в разное время Арси по месяцу проводил со мной на постановках в Калининграде, Архангельске, Пскове, Новосибирске.

С 2016 по 2019 год у меня фактически не было даже временного места, закреплённого за мной как дом. Я просто катались из города в город по театральным квартирам, впискам у друзей, периодически возвращаясь в Москву, чтобы побыть с сыном. Опыт дома вернулся ко мне на пару лет, когда я поселились в Пскове с бывшей партнёркой. А год назад я переехали в Питер, мы пожили с Арси на одном месте ровно полгода — и опять начали колесить. Мы очень хотим найти такое место, которое стало бы домом хотя бы на два-три года.

О семье

С термином «семья» всё непросто. Мне стало очень трудно общаться с родителями, это особенно обострилось после перехода. Но надо отдать им должное, никто от меня не отказывался, не учил жизни на этот счёт, кажется, вообще особо не комментировали. С отцом у меня всегда были сложные отношения, с мамой бывало по-разному, но в целом у неё есть интенция принимать меня такими, какие я есть.

Мне часто не хватает их, не хватает ощущения дома, которое возникало когда-то давно в 90-х в Новосибирске в хрущёвке на первом этаже панельного дома. Ещё я часто тоскую по сестре, она сейчас живёт в Италии. Лет до 18–19 у нас были очень близкие отношения, мы постоянно шутили, что мы близнецы. А теперь переписываемся рвано и редко, созваниваемся ещё реже. Я постоянно ощущаю необходимость как-то восстановить эту связь. А вот «киншип», чувство родства, может возникать часто и флюидно. Иногда внутри этой связи даже не обязательно развиртуализироваться, можно находиться онлайн.

О переезде

Когда я отвозили Арси в Пермь, ещё не было плана покидать РФ. Но Эни и Лео достаточно быстро почувствовали, что медлить нет смысла, и начали искать способы эмиграции.

Я остались в Питере и вскоре получили предложение уехать в деревню в Псковской области: нужно было кормить кур, кроликов, котов и собак и бесплатно жить в доме друзей. Мы поехали туда и исчезли на три с половиной месяца, прежде чем выехать в Грузию вслед за Эни с Арси и Лео. На протяжении этого времени я сильно скучали по Арси и периодически находились в мощном тревожном состоянии оттого, что мы не рядом.

О квирности

Мне 37 лет, я стали публично писать о своём квир-переходе и небинарности чуть больше года назад, а до этого много напродуцировали патриархального говна. И хотя Джудит Батлер писала про перформативность гендера ещё в 90-х, я ощущаю, что очень многие вокруг воспринимают мои изменения как переход от одной конъюнктурной модели существования к другой. Я говорю это к тому, что начиная с прошлого августа, кажется, впервые приблизились к Эни в ощущении собственной уязвимости настолько, насколько вообще может это сделать персона с МГС (мужской гендерной социализацией. — Прим. ред.) по отношению к персоне с ЖГС (женской гендерной социализацией. — Прим. ред.).

Моя режиссёрская карьера практически прекращена, потому что говорить на том языке и о тех проблемах теперь просто невозможно. И при этом в области квир-перформанса и активизма, которыми я по-настоящему хотели бы теперь заниматься, я ощущаю себя самозванцами.

Лео

используют местоимение «мы»

О квир-отношениях

На уровне воспитания у нас никогда не было ощущения семьи. Отца мы не знали, а мама всегда воспринималась как просто отдельный близкий индивид. У нас не было никаких ритуалов, которые манифестировали бы наличие семьи, — а те, что были, казались фейковыми. Немногочисленные родственники были просто людьми в вакууме без какого-либо фундамента. Мы не могли включить Эни в контекст семьи, потому что, по большому счёту, не знаем, что это. Когда мы сравниваем свой и их опыт, то замечаем, что существование хоть каких-то семейных практик в детстве развивает эмпатию, способность к близости. У нас этого не было.

Арси стал жить с нами после 24 февраля — это была очень сложная точка входа в отношения. До этого мы готовились к тому, что он пойдёт в школу в Перми, даже устроили его заочно во второй класс. Нам казалось, что мы сможем разомкнуть рамку отношений, подключим Серёж и дадим Арси возможность через игру назначить нам всем роли внутри этой коммуникации. Но стресс от переезда нарушил эти планы.

Сейчас мы не можем говорить о каком-то статусе или подходящем термине для наших отношений. Нам кажутся бессмысленными все существующие категории. Но, по сути, в нынешних отношениях у нас воплотилось всё то, о чём мы мечтали: мы встретили человека, который так же, как мы, перформатирует свою жизнь.

Об эмиграции

24 февраля ощущалось как онемение. Нет, мозг не отказывался поверить в происходящее, потому что нам сразу же написали друзья, но вместить это эмоционально было невозможно. Мы испытывали отчаяние и даже странное смирение. У нас не было денег на переезд, а все рабочие планы были так или иначе связаны с Россией. Было ощущение, что мы просто сгорим в пожаре страны. В итоге мы просто зацепились за саму идею эмиграции, находясь в довольно вязком состоянии.

Последние месяцы мы жили в квартире с мамой, и накануне отъезда она спросила: «Зачем вы уезжаете?» Разразился большой скандал, который вскрыл сразу все семейные конфликты. С тех пор не было никаких сомнений, что переезд — это правильное решение.

О близости

Переезд с ребёнком Эни был опытом продуктивной травмы для всех. Мы в очередной раз поняли, что то, из чего мы состоим психически, так или иначе приводит к боли близких людей. Это травмировало и отчуждало нас ещё сильнее. Мы оказались в ситуации, в которой не смогли создать безопасное пространство, а просто существовали по инерции.

Сейчас, когда переезд завершён, происходит обратный процесс. Нам очень повезло, что нашими партнёркой оказались Эни. Наш транспереход протекал медленно и плавно, но на волне паники после 24 февраля нас будто отбросило назад, в позицию «мужчины», которую мы уже не могли вынести ни технически, ни эмоционально. Мы стали чувствовать дисфорию из-за этой роли. Сейчас мы замечаем, что травма эмиграции даже ускорила процесс перехода и помогает работать над отношениями в новом качестве. Это ощущается очень терапевтично.

ФОТОГРАФИИ: личный архив, третье фото — @araucaria_tree