С двух сторон«Вы один человек?»: Софья и София Ковалёвы —
о свадьбе в Дании и жизни
в США

 Мы в отношениях уже пять лет, а вчера, 29 марта, была годовщина свадьбы — три года. Я только сегодня обратила внимание на календарь, совсем забыла о дате в марте из-за известных событий.

Наши имена в документах пишутся немного по-разному, в английском языке тоже: я — Sofia, а она — Sophia. Мы познакомились в фейсбуке, а там мы их писали одинаково. Раньше самым простым способом для меня попасть на свою страницу было вбить имя в поиск. Так я постоянно встречала какую-то другую Софию, с которой у меня есть общие друзья. Мы встречались в комментариях у общих друзей. Кто-то меня спрашивал, зачем мне два аккаунта. «А вот вторая Соня Ковалёва в фейсбуке — это не ты?» — «Нет, это другой человек».

Через некоторое время Соня мне написала, и я была очень взволнована. В тот момент я жила и работала в Москве, а Соня училась в Америке и иногда приезжала в Россию. Поэтому наши отношения отчасти были на расстоянии.

Я работала переводчицей с японского, какое-то время в 2014 году жила в Японии. Я хотела остаться, но это было сложно из-за визовых вопросов. После этого я трудилась в московском бюро японского телеканала. Эта работа меня совершенно разбила и измучила. Помню, как тогда во время чемпионата мира по футболу мы днями ездили из города в город, по ночам я рыдала Соне в юбку, утром вставала и ехала в новую командировку. Тогда я уволилась и начала думать о том, что делать дальше. В японских фирмах платят больше, чем в российских, но их рабочая культура изматывающая. Тогда у меня начался серьёзный депрессивный эпизод, который я до сих пор лечу. Сейчас я не работаю — не только из-за здоровья, но и из-за визового запрета. Думаю поступить учиться и найти новую профессию.

Отношения на расстоянии были сложными, но только отчасти. И у меня, и у Сони были странные графики, поэтому в каком-то смысле нам было проще стыковаться. Но в какой-то момент на общение у нас был только час, потому что графики совсем не совпадали. Я могла проснуться в Москве и поехать на работу, а Соня в Калифорнии уже ложилась спать. Иногда оставаться на расстоянии было трудно. За несколько недель до нашей свадьбы Соня перенесла сложную операцию, ей было тяжело и плохо, а я ничем не могла ей помочь.

В сентябре 2018 года мы сделали фото с радужным флагом на Красной площади, а через несколько часов меня попытались убить за него. Соня тогда улетала в Нью-Йорк, мы понимали, что надолго расстаёмся, и пошли гулять с радужным флагом. Быстро достали, быстро сфотографировали, быстро свернули. Потом во мне сыграло какое-то сочетание счастья и отчаяния, я достала его ещё раз и повязала плащом на плечи. Так от Кремля мы дошли до памятника Грибоедову на Чистых прудах, а там какой-то парень решил, что хочет сорвать с меня этот флаг. Таким образом он чуть меня не задушил. Потом была драка — мы с Соней против нескольких мужчин. Тогда они никак не могли определиться: это два мужика или две бабы? И так и так плохо, но как всё-таки? Они выдвигали разные версии, кем мы являемся, но ни одна из них не соответствовала их ожиданиям.

Мы отделались в моём случае просто сильным шоком, а у Сони была шишка. Но до этого мы всё-таки прошли несколько километров, держась за руки. Можно, конечно, сказать, что Россия гомофобная страна и не надо ходить с радужным флагом. Но с другой стороны, такой подход нормализует места, где тебя могут побить за то, кто ты есть. Это нормализует идею, что хоть где-то можно нападать на людей с ЛГБТ-символикой. Этот флаг был куплен Соней в главном гей-районе Сан-Франциско, и он очень крепко сшит: его не порвали, мы его отбили и теперь он висит у нас в комнате.

У нас довольно долгая история женитьбы и переезда. Мы решили заключить брак, когда Соня в 2018 году уехала из России. Решили в ноябре, поженились в конце марта в Копенгагене, а в августе я уже была в США. Мы заполнили на сайте копенгагенской ратуши форму, собрали документы — нам нужна была справка из ЗАГСа, что у нас не оформлен брак в других странах. Потом нам предложили выбрать свободные даты. Сама процедура очень простая: небольшая церемония и выдача свидетельств, которые потом можно отнести в американское посольство для супружеской визы как доказательство брака.

Я в тот момент ещё не делала публичный каминг-аут: только мои близкие друзья знали обо мне. У многих на свадьбах много гостей, большие застолья — у нас же были две ближайшие подруги в костюмах единорогов, которые успели быстро оформить визы. У меня была только одна-единственная свадебная мечта: быть в чёрном платье. Дома у родителей висела картина под названием «Свадьба тореадора», где невеста как раз была в чёрном платье. Я подумала, что тоже так хочу!

Свадьба была очень волнительной, я совсем не верила, что это происходит. Я была очень счастлива! Помню, как мы стояли перед ратушей и смотрели на радужный флаг. Мне, человеку из России, на здании ведомства он казался чем-то невероятным, чем-то из другой жизни. Мы фотографировались под ним, и я понимала, что я из того мира, где нужно каждую радугу прятать в рюкзак. А попала в тот мир, где он висит на здании мэрии.

Самой главной сложностью для меня был каминг-аут перед родителями. До этого из родственников знал мой брат — я рассказала, потому что знала, что он нормально отреагирует. Но когда я сказала маме, что хочу с ней поговорить, то сильно волновалась. В этот день она налила мне тарелку борща, а я выложила ей всё, что происходит. Мама меня поддержала, порадовалась за меня, так же воспринял эту новость отец. Мои родители замечательные, хоть я и не знала, чего ожидать. Они даже не обиделись, что я не рассказала про свадьбу!

Потом я в какой-то момент написала о себе в фейсбуке. Опубликовала, оставила телефон в раздевалке бассейна и пошла плавать. Час я совсем не думала об этом, но потом увидела, что большая часть людей восприняла каминг-аут нормально и поддержала меня. Через месяц после этого я сложила свои вещи в два чемодана и полетела в Сан-Франциско.

Американское посольство принимает документы на визу, если у вас заключён гомосексуальный брак. Но проблема в том, что в Москве туда практически невозможно записаться, а визу выдают после собеседования с сотрудником посольства. Поэтому я собеседовалась в Екатеринбурге. Там никаких проблем не было. Единственный вопрос звучал так: «Почему у вас два одинаковых имени в документах? Это ошибка? Вы один человек?» Но это в нашем случае уже стандартный вопрос. Никакой гомофобии там не было, никаких других вопросов не возникло. В итоге я получила супружескую визу: в США студентам можно жить вместе с членами семьи. 

Я не успела на прайд Сан-Франциско, он проводится в июне. Но я приехала в США незадолго до прайда Silicon Valley. Меня не покидало ощущение паники и ужаса, я не могла поверить, что мы вместе, что мы в безопасности. Этот прайд в США не очень любят, потому что он считается очень коммерческим: там колоннами идут большие компании. Но для меня это было иначе, я думала: «Невероятно, большие компании в стране поддерживают ЛГБТ-сообщество». Это был мой первый прайд, поэтому я до сих пор очень нежно к нему отношусь. Это были невероятное осознание, ощущение свободы: я никогда не думала, что это случится в моей жизни. Там же я видела в конце шествия группу взрослых женщин, которые поддерживали тех ЛГБТ-людей, от которых отказались родители. Меня это очень сильно удивило: на прайде себя празднует не только квир-сообщество, но и его союзники.

Сначала мне тяжело было использовать слово «жена», иногда тяжело до сих пор. Хотя ничего плохого здесь не было, никакой гомофобии в нашу сторону я не видела.

После свадьбы я приезжала один раз в Россию, хотела навестить друзей. Это случилось прямо накануне пандемии. Сейчас мы решили, что приезжать в нынешнюю Россию будет сложно. Я решила, что буду высказывать во всех соцсетях своё отношение к ***** [спецоперации], буду писать тексты против неё. Буду ходить на протесты и публиковать фотографии, призывать донатить в украинские организации. Конечно, это безопаснее делать, если ты за границей. Но после такого нам приезжать обратно будет небезопасно.

Я думаю, что сейчас переехать в США было бы сложнее — в том числе и из-за COVID-19. Въехать в европейскую страну за свидетельством о браке, потом записаться на собеседование в посольство там же… думаю, это всё не было бы так просто. Поэтому мы планируем оставаться в США.

Я обнаружила, что здесь — во всяком случае, там, где живём мы, — нормально быть эмигрантом. Здесь только 70 процентов людей говорят дома на английском. Здесь в любом госучреждении или даже в аптеке предоставят перевод с любого языка. В России есть огромная проблема расизма — и для меня то, что происходит в США, — огромный контраст с тем, что происходит в России.

Здесь я поняла, что можно быть человеком сразу двух культур, у тебя может быть двойная идентичность. Можно быть китайским американцем, русским американцем, вьетнамским американцем, кем угодно. Мне гораздо приятнее жить в обществе, где есть такое разнообразие.

 Я переехала в США почти сразу после института — Московского института электроники и математики. Там я занималась программированием и видеотехнологиями, а мой диплом был посвящён разработке технологии, которая позволяла бы отслеживать наземный транспорт на карте, чтобы показывать время его прибытия на табло на остановках. Вместе с командой мы дошли до тогдашнего министра связи РФ, который очень откровенно сказал, что наш проект замечательный, но все деньги «попилены» на ГЛОНАСС, поэтому уйдут тем, кому положены. В тот момент я подумала, что мне тут больше ловить нечего. Как раз тогда на федеральном уровне приняли закон о «гей-пропаганде» — а я же постепенно приходила к мысли, что я не смогу счастливо жить без трансгендерного перехода.

Я решила, что буду поступать в американскую аспирантуру. Меня тогда вдохновило, что впервые на массовом уровне появились онлайн-курсы: я проходила и сдавала сразу несколько стэнфордских. Я видела огромный контраст между печальным состоянием всего того, что окружало меня в Москве в плане технической компетенции и технических задач, и тем, что было в США. В России вся инновация заключается в том, как где-нибудь залатать какие-нибудь дыры. В итоге я прошла в университет Carnegie Mellon, где и училась. Я получила стипендию, поэтому мне не пришлось в обучение вкладывать свои деньги. Это очень сильно помогло: я, например, могла позволить себе дорогие курсы английского языка. Таким образом я и оказалась в США.

Не прошло и года с тех пор, как случился Крым. Я вообще была не очень уверена в том, что после этого когда-нибудь смогу приезжать в Россию, не то что жить. Но оказалось, что смогла. К большому удивлению всех окружающих, в России мне удалось всего за два года поменять в документах данные об имени и поле. Я даже добилась того написания имени, которого хотела.

Мне было необходимо приезжать каждый год, потому что американская миграционная система предполагала, что все студенты и специалисты технической области из России, Китая, Ирана и других стран — потенциальные шпионы. Поэтому мне нужно было перепродлять визу и получать разрешение на учёбу. Я бы могла и не ездить, это было бы даже легально, но мне тогда нельзя было бы летать за границу, а я хотела ездить на международные конференции. А когда я занималась сменой документов, то мне приходилось сидеть в Москве по полгода. Я тогда работала удалённо и по ночам участвовала в созвонах.

У меня была проблема, когда моя внешность не соответствовала представлениям о том, как должны выглядеть люди того или иного пола. С американскими сотрудниками консульства всё было в порядке, а вот с российскими сотрудниками, которые помогали оформить документы, они появлялись постоянно. Они постоянно придирались: «У вас в паспорте пол мужской, а фотография какая-то слишком женственная. Давайте другую».

Когда я приехала в Москву, то хотела просто встретиться со всеми, кого знаю и с кем дружу. Я не знала, как написать Соне, но нашла креативное решение. Соня — переводчица с японского; я не знаю этот язык идеально, но могу написать на японском с предложением встречи. На что Соня ответила сразу: «Это перевести или отредактировать?» Я сказала, что предлагаю встретиться. Это было пять лет назад.

Для меня самое тяжёлое в отношениях на расстоянии — это когда близкому человеку было плохо, а я ничего не могла сделать. Я могла поддержать словами, могла отправить какое-то количество денег, но такая возможность реально появилась, только когда я начала работать в Google. Аспирантская стипендия не позволяла это сделать: она была слишком низкой даже для того, чтобы квалифицироваться для местной программы доступного жилья. То есть это слишком мало денег, чтобы получать поддержку для тех, у кого мало денег. Банально, но когда тяжело и уже ничего толком не скажешь, то можно только обнять и дать на плече поплакать, но и этого не получалось. Это чувство оцепенения от беспомощности, когда у близкого человека происходит что-то тяжёлое.

На следующий день после драки в Москве я улетела в Нью-Йорк, а флаг взяла с собой. Интересно: в один день мы были в страшной опасности из-за него, а уже через 24 часа я была в месте, где никакой опасности не было — или хотя бы можно обратиться в полицию, если тебе что-то угрожает. В Москве, конечно же, в полицию мы не обращались: нам бы вряд ли там помогли.

В Нью-Йорке я была с этим флагом у бара «Стоунволл». Там две дрэг-королевы брали у посетителей интервью для их активистского проекта. Я им рассказала, что вчера этот флаг был на Красной площади и мы за это чуть жизнями не поплатились. Их это очень впечатлило. Потом я сидела и мирно пила колу, а рядом со мной две очень взрослые лесбиянки спорили, нормально ли не предупреждать и оставаться на ночь у гетеросексуального друга. Думаю, что они, скорее всего, застали те времена, когда в Нью-Йорке было так же, как в Москве.

Несмотря на то, что с той дракой мы отделались лёгким шоком, я для себя поняла, что если Соня захочет, то я всецело за то, чтобы быть вместе. Я приехала в США до того, как однополый брак был причиной для эмиграции, я это праздновала вместе со всей страной.

В Сан-Франциско проводят несколько прайдов. Silicon Valley несколько более демократичный, чем прайд в Сан-Франциско: туда спокойно могут прийти все кто угодно. Прайд в Сан-Франциско огромный, там собирается чуть ли не 15 процентов населения города. Чтобы туда попасть [колонной], нужно согласовывать с организаторами. На другой стороне залива Сан-Франциско есть округ, который в целом беднее самого Сан-Франциско. В том числе поэтому там оказываются люди, которых преследуют за трансгендерность больше, чем за гомосексуальность или пансексуальность. Там проходит максимально жёсткий прайд, который считает своим долгом напомнить, что они против мейнстрима. Они против истеблишмента, они за квир-радикализм. Прайд в Сан-Франциско же — про сферическую гомосексуальную пару в вакууме, чтобы все были белыми, цисгендерными с ипотекой на дом с лужайкой и золотистым ретривером. Очень причёсанный прайд.

Я знаю людей, которым буквально положено политическое убежище, но они получали его долго и с огромным количеством проблем. И им едва его давали. Я не буду никого отговаривать и утверждать, что не надо сюда приезжать: если люди находятся в такой ситуации, что им нужно бороться за свою жизнь, то, конечно, пусть едут туда, куда считают нужным. Я со своей стороны стараюсь помогать всем. Но честно говоря, я думаю, что американская иммиграционная система — полнейшая жопа. В таком состоянии она уже довольно давно. Если сравнивать её сейчас с тем, что было в конце 80-х, когда сюда приехала бо́льшая часть нынешней русскоязычной диаспоры, это будет небо и земля: сейчас намного хуже. Она ухудшалась всё время, а конкретно администрация Трампа её почти уничтожила. Кроме того, американские рабочие визы жёстко привязаны к работодателю, а не к работнику: их сложно назвать чем-то, кроме крепостного права.

Скоро мы будем подавать документы на вид на жительство. В данном случае российское происхождение — это привилегия: у нас, наверное, этот процесс займёт около года, а у граждан, скажем, Индии — 20 лет, и всё это время они не могут выезжать за пределы США. Поэтому есть очень много историй, как квалифицированные работники не могут прилететь в родную страну и, скажем, попрощаться с умирающими родственниками: если они вылетят из США, то они «слетают» и больше никогда не смогут вернуться в Штаты.

Я иногда думаю, что здесь страна совсем не та, что была даже тогда, когда приехала я. Цены на жильё поднялись примерно в полтора раза. Транспортная ситуация ухудшилась, социалка ухудшилась. Климат ухудшился! Раньше зима в Сан-Франциско была сезоном дождей, а лето — сезоном жары. Сейчас же зимой дождь идёт раз в месяц, а летом — нескончаемые лесные пожары, из-за которых тяжело дышать. Я вижу, насколько изменился климат, и я в шоке от этого. Но я здесь уже успела построить жизнь и не хочу начинать заново где-то ещё. Есть надежда, что здесь тоже всё будет хорошо — или мы как минимум можем попытаться сделать хорошо. В России же я вряд ли могла что-то сделать — или это просто не стоит тех страданий.

Без американского гражданства я не могу голосовать на выборах, но могу прийти на заседания местного городского совета. Например, если мне кажется, что они что-то неправильно планируют, то могу в отведённое время выступить с речью, и это может к чему-то привести. У меня здесь больше политических прав, чем в России. США действительно хотят быть тем местом, куда могут приехать все, где есть демократия. Статуя Свободы, один из самых узнаваемых символов США, в том числе памятник эмиграции.