ЖизньЧто происходит после 24 февраля в НКО, которые борются с домашним насилием

Так называемая «спецоперация» больно ударила по некоммерческим организациям: благотворители рассказывали, что теряют пожертвования, а люди — что не могут перечислить деньги. Были вынуждены уйти и западные компании, которые часто спонсировали работу НКО. Как сейчас выживают и работают организации, которые помогут пережить домашнее или сексуализированное насилие? Об этом Wonderzine рассказывают их директорки и сотрудницы.

 Есть два обстоятельства, которые сильно влияют на ситуацию, но тем не менее не выбивают из колеи. У нас сокращаются пожертвования, у нас нет возможности уверенно планировать следующие месяцы — нет понимания, надо ли нам сокращать количество сотрудников, количество помощи.

Ещё мы вынуждены, как и все, намного аккуратнее подбирать слова — для нас огромная сложность в том, что мы выступаем и против событий в Украине, и против насилия. Поэтому нам приходится подбирать завуалированные формы, зачастую рискуя существованием организации, возможностью помогать дальше. И мы понимаем, что мы должны, с одной стороны, быть устойчивы, чтобы люди могли прийти и получить помощь, с другой — не нарушать собственные представления о добре и зле и говорить важное. Так что мы не могли остаться организацией, которая тихо сидит и ждёт, когда всё закончится.

Сейчас сложно планировать большие проекты: нет крупных партнёров, мы не можем целенаправленно выстраивать стратегию, как привлекать внимание людей. Все либо обсуждают *****, либо не хотят говорить о ней совсем. Никто [из потенциальных партнёров] не хочет говорить ни о чём рисковом, двояком, сложном. Туда уже включаются не только права ЛГБТК: поправки в Семейном кодексе тоже не воспринимаются большинством людей как то, что имеет отношение к их жизни, правам и возможностям. Без громких проектов нет медийности, нет известности, чтобы люди знали, куда можно идти со своей бедой. И это тоже сложность.

Статистика [по числу обращений] у нас пока не растёт, ничего существенно не изменилось. Но важно понимать, что мы московская организация, вся помощь у нас оказывается офлайн, кроме обращений по телефону: там мы обычно перенаправляем людей на региональные организации. А большинство людей, на которых прямо повлияла «спецоперация», не из Москвы или других крупных городов. Так или иначе, у **** долгое эхо. Поэтому большинство людей, которые в ней участвуют, ещё не вернулись домой. Последствия будут позже.

Люди очень сильно боятся говорить обо всём, что связано с *****, поэтому рассказать, что у них есть проблемы из-за *****, тоже требует определённой смелости. Если бы эта тема не была так цензурирована государством, то можно было бы легко рассказать о проблемах тому или иному члену семьи. Другое дело, когда об этом совсем никому нельзя говорить, люди становятся невидимыми и незаметными. Они не могут называть проблемы своими именами. Кроме того, мы понимаем, что если мы говорим о жёстком насилии, то политические воззрения там имеют далеко не первостепенный характер. Зачастую люди, которые уже находятся в отношениях с насилием, не стремятся отстаивать свои политические взгляды, свои права, поскольку они давно находятся в подавленном состоянии и не умеют себя защищать.

С 24 февраля увеличилось число SOS-случаев в программе экстренного размещения. Отмечаем рост числа людей, которые экстренно сбегают с детьми ночью в никуда. Но они часто даже психологу или юристу не рассказывают о военной тематике, потому что важно сначала себя сейчас спасти. Кроме того, они могут бояться и специалистам рассказывать, не зная, какая у них будет реакция, потому что нельзя называть вещи своими именами. Насилие не может не расти в такие сложные периоды, но также растёт уровень латентности этих преступлений. Многие люди закрывают глаза на физическое, психическое насилие, потому что им страшно быть в неизвестности, страшно быть в одиночестве. Поэтому они намного больше терпят, чтобы знать, что будет завтра происходить с квартирой, едой, детьми и так далее.

Обращений от мужчин за всё время было очень мало: мужчины не считают, что они вправе обращаться за помощью. Мужчины часто не боятся за своё физическое состояние, чтобы куда-то бежать среди ночи. Зато авторам насилия сейчас намного меньше хочется исправлять своё поведение.

Зачастую люди, которые уже находятся
в отношениях с насилием, не стремятся отстаивать свои политические взгляды,
свои права, поскольку они давно находятся в подавленном состоянии и не умеют себя защищать

Я занимаюсь проблемой гендерного насилия столько лет, и у меня нет сомнений, что **** и насилие связанные вещи. В одном из фильмов Fem Is как раз рассказывается, как войны связаны с гендерным насилием.

Когда мы начали делать «Лабиринт», ко мне стали обращаться женщины из разных стран. Люди не понимают, что делать, куда идти с детьми, что делать со статусом беженца. С непониманием, насколько люди рискуют быть депортированными. Человек в чужой стране не понимает, что делать и куда идти, начиная с базовых вещей: как обратиться на иностранном языке, как ведёт себя полиция. Если женщина была вынуждена бежать из страны, то оказываем психологическую помощь; там, где нужно, придумываем план безопасности, как выйти из ситуации. Каждая по-своему сложна: где-то это могут быть отношения на новой земле, где-то — отношения со старым партнёром. Поэтому «Лабиринт» был создан именно для этого.

Я уехала со своим молодым человеком, у меня долгое время не было возможности пользоваться карточками — и я, финансово независимый человек, попала в зависимость. К счастью, в моей ситуации нет насилия, но экономическая зависимость — это самая плодородная почва для того, чтобы отношения становились иерархичными, где часто начинается то или иное насилие. Поэтому я всегда ставила себя на место тех людей, для которых создаются те или иные программы.

Несмотря на то что эта помощь кажется специфической, это неправда: она касается и меня, и моих подруг, и всех-всех женщин, которые могут оказаться в такой ситуации. Чем меньше денег, связей и возможностей, тем сложнее и больше их лабиринт, потому что им не поможет никто из их друзей. Сейчас ключевая задача — рассказать о нас людям, которым нужна наша помощь: это волонтёрская инициатива, у нас нет больших возможностей, чтобы все о нас узнали. Сейчас будем продумывать, как сделать так, чтобы о нас узнали. Мы готовы к большому количеству обращений.

Мой прогноз не уникальный: мужчины возвращаются с ПТСР, с ним никто не работает, они распускают руки, нет денег, люди не могут друг от друга уйти, а государство никак не хочет помогать. Сейчас всё это будет усугубляться семейными ценностями и скрепами. Поэтому сейчас будут всё больше бить — и всё меньше об этом говорить. И ещё больше это всё будет нормализовано: страна в состоянии ***** по-другому относится к жизни и здоровью человека.

И, конечно же, будет у нас то, что было с Афганистаном и Чечнёй. Я помню это с детства, когда считалось, что [отслужившему в горячих точках] мужчине можно всё, потому что он такой бедный-несчастный прошёл войну. Поэтому с правовой точки зрения на них сложно будет заводить уголовные дела, которые и так практически невозможно завести. Мы погружаемся в сложный период, когда помощи будет всё меньше, а насилия — всё больше. И намного больше запретов говорить о чём-либо.

 В этом году у нас примерно столько же запросов, сколько и год назад. Мы не можем сказать, что обращений стало больше, — это во многом связано с тем, что в прошлом году, в 2021-м и в 2020-м, мы вырабатывали максимум из возможного, это предел. Больше 10 тысяч обращений в год мы обработать не можем. Как мне кажется, пока рано давать оценку. Мы понимаем, что должно пройти определённое время, чтобы мы смотрели на последствия. Сейчас мы можем говорить только о том, что обращений не стало меньше. Риторика обращений тоже не изменилась — понятно, что нашим клиенткам больно и страшно. Наше поле — это женщины, которые пострадали от партнёрского и сексуализированного насилия, это всегда очень кризисные случаи.

У нас есть фандрайзинг, в том числе волонтёрский. Именно поэтому мы сейчас не провисли по поддержке от частных доноров и рекуррентов. Параллельно с этим в марте наша кампания запущена на «Добро Mail.ru». Наше решение и позиция — продолжать работать. Клиентки, которых мы принимаем, в основном из Санкт-Петербурга, онлайн консультируем и женщин из регионов. Мы никуда не можем перенести наши сервисы, поэтому нам было важно их поддерживать.

Что произошло грустного для нас? Мы много времени выстраивали взаимодействие с бизнесом. Многие компании ушли из России, кто-то поставил на стоп взаимодействие и поддержку НКО — не только нас. Именно потому что ситуация нестабильная, сейчас не до корпоративной социальной ответственности. Опираться только на фандрайзинг не получится, от доноров приходит не так много денег. Устойчиво мы будем работать до конца года, а что будет дальше — будем смотреть. Вообще, очень радуемся, что у нас есть много онлайн-сервисов, так что совсем без помощи клиенток мы не оставим. Но сейчас мы не сократили ни одно направление работы кризисного центра.

Мало звучит слов про *****. Мы понимаем, что наши клиентки могут занимать разную позицию, но у нас есть глобальная позиция — помогать пострадавшим. Плюс прошло не так много времени. Те, кто со стороны России принимают участие, ещё просто не вернулись. ПТСР со всем букетом всего жёсткого наступает через полгода после травматического события. Мы все пока находимся в остром стрессе. Для ПТСР характерны флешбэки, острая агрессия — тогда, условно, будет гораздо чаще проговариваться слово «война».

ПТСР со всем букетом всего жёсткого наступает через полгода после травматического события. Мы все пока находимся в остром стрессе

Возможно, на общих телефонах доверия будет больше запросов. Когда я 20 лет назад начинала работать на общегородском телефоне доверия, то как раз туда обращались по поводу ПТСР с чеченской войной. Сейчас многие, звоня на горячую линию, боятся использовать слово «война», все боятся обсуждать ту или иную свою позицию, не видя лица человека. Когда мы приходим к врачу, с ним тоже не обсуждаем свою позицию. Мы не хотим ставить клиентку в неудобную позицию и сами не уходим в эту область обсуждения.

Когда стоит вопрос в первую очередь о физической безопасности, выживании, какой-то более-менее стабильности, человек сначала решает их — и только потом обращается за помощью по экзистенциальным вопросам или с ПТСР. Нам, как психологам с горячей линии, тоже было непонятно, что с ними делать: психологи с телефона доверия не могут работать с ПТСР, с ним должны работать психотерапевты и психиатры.

Мы не знаем, какие сервисы будут появляться, [когда закончится война]. Мы всё понимаем про отсроченную перспективу, но сейчас я могу рассказать, что мы будем делать до октября. Никогда за всё время работы я не была в таком нестабильном положении. Мы просто не работали в подобных условиях. Но если мы повесим баннер «Кризисный центр против войны», то мы проработаем один день.

Российская власть никак не помогает. У нас закончился президентский грант — мы только что написали по нему отчёт. Нам помогает муниципальная служба Санкт-Петербурга — наше помещение мы арендуем у Комитета государственного имущества по какой-то самой низкой ставке, за что большое спасибо. На следующий президентский грант будем подаваться осенью, решение будет, наверное, до конца года. Проблема домашнего насилия, насилия над женщинами никогда не была приоритетной. Мы получали четыре президентских гранта подряд, и мы — одна из немногих организаций, которая оказывает прямую помощь женщинам и которая получала грант.

Сейчас ничего не могу прогнозировать, всё зависит от того, какая повестка кажется приоритетной. Что-то подсказывает, что не наша. А донатят гораздо меньше людей, чем число тех женщин, которым нужна помощь.

 Прежде всего стоит сказать, что и до 24 февраля женские НКО не получали достаточного финансирования. Это одна из драматически недофинансированных областей некоммерческой и благотворительной деятельности. Поэтому организаций так мало, а предложений помощи меньше, чем потребностей в ней. Постоянная, непрерывная работа по предоставлению сервисов помощи требует участия большого количества специалистов и стоит дорого.

В нашем секторе было много надежд на поддержку бизнеса. Российский крупный бизнес активно включился в достижение целей устойчивого развития и ориентировался на участие в рейтингах ESG. Искоренение насилия в отношении женщин — одна из задач цели устойчивого развития № 5 «Гендерное равенство», также в задачи этой цели входят, например, ликвидация любой дискриминации, экономическое равенство женщин, лидерство, доступ к управлению.

По итогам 2020 года, согласно исследованию корпоративной благотворительности, 57 процентов опрошенных коммерческих компаний готовы были финансово поддерживать организации и инициативы в области достижения гендерного равенства. Это всего лишь 14-е место из 21 направления корпоративной благотворительности. Тем не менее наблюдался постоянный рост интереса: в 2019 году были готовы вкладываться 46 процентов компаний, а в 2018 году — 30 процентов.

В 2021 году, по моим наблюдениям, интерес общества к вопросам гендерного равенства, в том числе интерес к помощи пострадавшим от насилия, вырос ещё больше. Но после 24 февраля ни о каких рейтингах ESG для российского бизнеса речи не идёт. Закрыты иностранные представительства компаний, для которых участие в благотворительности и идеи гендерного равенства были частью корпоративной культуры. Многие организации пересмотрели бюджеты на благотворительность и грантовую поддержку и экономят. На этом фоне при самом плохом сценарии центр «Сёстры» не получит в 2022 году до 45 процентов запланированных крупных поступлений. То есть мы должны будем сократить объём запланированной работы.

Закрыты иностранные представительства компаний, для которых участие
в благотворительности и идеи гендерного равенства были частью корпоративной культуры. Многие организации пересмотрели бюджеты
на благотворительность и грантовую поддержку и экономят

В 2021 году 55 процентов пожертвований мы получили от простых людей, а также малого и среднего бизнеса. Это небольшие, но ежемесячные поступления от нескольких тысяч человек, десятка ИП и организаций. В этом направлении мы пока не можем говорить о драматических изменениях — мы видим скорее замедление прироста поступлений, чем их уменьшение в количественных показателях. Тема профилактики насильственного поведения и помощи пострадавшим волнует всё большее количество людей, они готовы вкладываться в решение проблемы насилия. Сейчас такие поступления — это 90 процентов денег, которые мы получаем, но они не покрывают все наши расходы.

Мы приняли кризисные меры, и у нас была накопленная за несколько лет финансовая подушка безопасности. Нам удалось ужать бюджет на 30 процентов, но всё равно поступления не покрывают все расходы, а подушка безопасности тает. Дальнейшее сокращение расходов уже будет болезненным или даже критичным. Придётся сокращать объёмы помощи, притом что количество обращений постоянно растёт.

  Запрос, связанный с насилием со стороны вернувшегося военнослужащего, пока был только один. Мы уверены, что уровень насилия действительно возрастает, но пока у нас недостаточно данных, чтобы подтвердить это. Это может быть связано с тем, что мы не собираем сведения от пострадавших и они сами решают, какую информацию сообщить нам. То есть мы можем просто не знать, что работаем именно с военным кейсом, если пострадавшие не захотят сказать об этом.

В целом обращений стало больше, но к нам обращаются не только те, кто пострадали он сексуализированного насилия недавно, — часто это запросы, связанные с эпизодом насилия несколько лет назад.

По нашим наблюдениям, на фоне масштабного государственного насилия в разных сферах и множества оправданий насилия по телевизору, со стороны родственников и знакомых у пострадавших сейчас в целом ухудшается самочувствие, возвращаются переживания, связанные с опытом сексуализированного насилия в прошлом. Ещё некоторые неосознанно проводят параллели между своим опытом и сексуализированным насилием в новостях, между тем чувством потери контроля над своей жизнью и переживаниями в настоящем. Экономический кризис, эмиграция (своя или близких) и общая нестабильность — всё это тоже вносит свой вклад.

Появились запросы, связанные с давлением со стороны родственников, психологическим или экономическим насилием в случае несогласия с политической позицией. Многие жалуются на ухудшение своего состояния в связи с *****. Но в целом основная часть запросов по прежнему не связана с политической ситуацией напрямую.

Мы фиксировали несколько обращений украинок, но не по нашей теме и перенаправляли их в профильные организации, где можно найти помощь. Из тех, кто обращался к нам именно по поводу сексуализированного насилия, никто не называла себя беженкой.

ФОТОГРАФИИ: PrettyVectors — stock.adobe.com