Жизнь«Папа — из России, мама — из Шепетовки»: Этнические украинки о жизни в России

Настя

 Я родилась в 2000 году в Севастополе в Украине. Моя мама появилась на свет там же, а бабушка с дедушкой — в украинских сёлах. Про своего отца я ничего не знаю, поэтому определяю себя только по маминой семье. Также у нас много родственников в Украине — как по линии мамы, так и по линии отчима.

В Украине получают паспорт в шестнадцать: на момент Крыма мне было тринадцать лет, я жила со свидетельством о рождении. Поскольку в России паспорт выдают в четырнадцать, я его получила сразу в 2014 году. Можно было в шестнадцать лет выехать в Херсон и сделать украинские документы, как поступили некоторые мои подруги. Однако на тот момент мои родители поддерживали пророссийскую политику и сочли украинский паспорт лишней вещью для меня. Сама я тогда ещё не могла самостоятельно принимать решения и опираться на своё критическое мышление, так что воспроизводила паттерны поведения родителей.

При этом моя близкая школьная подруга выступила против событий в Крыму, на референдуме её семья проголосовала против присоединения. Постепенно она открывала мне глаза на то, что происходит. Также в 2016 году в тюрьму посадили знакомого моей семьи по делу «крымских диверсантов» — это абсолютно политический процесс. Тогда я начала менять свою точку зрения.

Я знаю украинский язык и могу на нём свободно говорить — может, я буду забывать какие-то слова и заменять их русскими, но смогу поддерживать разговор. В семье я воспитывалась на русском, но учила украинский в школе: у нас было равное количество предметов на обоих языках. Украинская культура, которую я сейчас в себе чувствую, заложена в меня как раз в школе, во многом благодаря урокам украинской литературы.

Со временем связь с Украиной стала пропадать. Сейчас я чувствую оторванность от украинской культуры — я с 2017 года живу в Москве, но ощутила это ещё в Севастополе. Например, я не ездила в Украину больше десяти лет. При этом одно из лучших воспоминаний из моего детства — летние каникулы у троюродной сестры Нины в Киеве. Конечно, я продолжаю слушать музыку на украинском, читать статьи про украинское кино, но это всё равно не то — лишь 10 % в сравнении с тем контентом, который я потребляю на русском языке. У меня кризис идентичности: с одной стороны, я стала меньше ощущать себя украинкой, но и русской стать не смогла. Не понимаю, кто я. Не могу найти себя в новой жизни, а старых связей мне не хватает.

Проснувшись 24-го числа, я первым делом увидела телефонный пуш от мамы: «Сними себе немного налички, всё очень страшно, как в 2014-м». Я в шоке позвонила маме, на что она мне ответила: «Началось». Она сказала, что бомбят якобы только военные объекты, но я не могла понять, зачем их в принципе нужно бомбить.

У меня кризис идентичности: с одной стороны, я стала меньше ощущать себя украинкой, но и русской стать не смогла. Не могу найти себя в новой жизни, а старых связей мне не хватает

Сказать, что было тяжело, — вообще ничего не сказать. Было отвратительно. Было чувство, будто кто-то умер, будто произошло огромное горе, и ничего не способно заглушить эти эмоции. Весь день я рыдала и бесконечно читала новости. Прийти в себя мне помогли только подруги из Крыма, также живущие в Москве, — даже то, что мы обсуждали новости, дало мне понять, что я не одна. Моя подруга плакала в моих объятиях, мы не верили, как это вообще могло произойти. Затем вечером начались протесты, и всю ночь мы вместе звонили в ОВД, требуя допустить к нашей знакомой адвоката.

Кроме близких, в первое время меня поддерживало участие в антивоенных акциях. Сейчас я уже больше недели пью антидепрессанты, поэтому чувствую себя получше — я могу хотя бы что-то делать. Однако ощущение смерти близкого человека не ушло. Иногда становится очень плохо: я просто лежу, плачу и смотрю в стену. Помогают походы на суды Doxa, где я встречаю единомышленников и ощущаю поддержку. Люди — это спасение.

Также мне удалось помочь сестре Нине. Её мама выехала в Польшу из дома под Киевом в первые дни войны. Однако папа находился в Карпатах, где проходил лечение от онкологического заболевания. Нина прилетела из США вывезти его — в итоге ему удалось выехать в Польшу, где затем пришлось искать больницу, врача, жильё. В это время я была на связи с Ниной, координировала помощь и распространяла информацию. Также Нине было важно, что я публично выражала своё несогласие с происходящим — как в соцсетях, так и на улице.

Я не могу строить никаких планов даже на неделю — только на день-два вперёд. Очень страшно, что теперь может произойти что угодно. Ехать сейчас в Грузию или Армению я не хочу — мне кажется это неэтичным с деколониальной точки зрения. Наплыв эмигрантов из России неизбежно приводит к искусственному росту цен на жильё и продукты в популярных направлениях. Одним словом, место в эмиграции сейчас нужнее людям, преследуемым из-за политических взглядов, и я не поддерживаю тех, кто уехал из страны без больших на то причин.

Вряд ли в Украине захотят, чтобы российские граждане помогали отстраивать города страны — но если у меня будет возможность помочь на месте, я буду рада. Если бы мне разрешили, если бы меня пустили в страну, я бы обязательно поехала.

Ещё сейчас мне хочется быть ближе к своим крымским корням. В Москве я чувствую постоянные ограничения, мне это не нравится. В Крыму, как ни банально, даже ощущение бескрайнего морского горизонта дарит свободу.

Марина

 Я родилась в Москве в семье русской мамы и папы-украинца. Папа приехал в Москву из Черкасс в 1989 году, поступил в Бауманку и остался здесь. Все его родственники живут в западных и центральных регионах Украины. По абсолютному большинству корней и культуре я идентифицирую себя как украинку. По маминой линии родственников мало, так что всё детство я проводила у бабушки с дедушкой в Украине, а с шестнадцати лет сама ездила в Киев каждый год. Наверное, это мой любимый город, я знаю его как свои пять пальцев.

Я читаю и говорю на украинском постольку, поскольку слышала его в семье, знаю историю и все доковидные экспозиции галереи Пинчука. Так как до войны мне не ограничивали возможности находиться в Украине и свободно общаться с родственниками, я не особо чувствовала выключение из культурного контекста. Вдобавок я не смотрю госканалы, поэтому следила только за украинской позитивной повесткой и внутренней политикой России.

Мне повезло жить в пузыре единомышленников, поэтому в России я практически не сталкивалась с дискриминацией из-за своей этничности. Конечно, иногда люди шутили про мои украинские фамилию и отчество, но для меня это единичные случаи. Были всевозможные приколы про стереотипные украинские вещи вроде сала и горилки, но меня это никогда не задевало — я люблю это, это прекрасно и это часть моего культурного кода.

24 февраля мне позвонил папа и сказал, что ему звонила моя сестра — они живут в Киеве в шаге от Майдана, но проснулись от звука взрывов. У неё диабет, два ребёнка двенадцати и двух лет, собака, попугай и муж, которого не выпустили из страны.

Когда я услышала это, то испытала ощущение беспомощности и невозможности ничего сделать. Это настолько страшное ощущение оцепенения, что первые дни я просидела на полу, не понимая, что делать дальше. В итоге моя сестра с детьми смогла выехать — они сначала были в лагере в Румынии, теперь в Вене. Однако сжирающее чувство «ничего не можешь» не покидает меня — ужасно слышать о семейном горе и понимать, что я никак не могу им помочь.

Мои родственники были на Майдане. Моя сестра была на Майдане. Они настолько старались создать то, чем Киев был до 24 февраля, что это вызывало у меня восхищение

В Москве я встречала людей, которые принципиально хотят говорить «на Украине» вместо «в Украине», потому что они так привыкли. Якобы Украина — это «на окраине». Недавно у меня был опыт разговора с человеком, считающим, что война необходима. Я ответила, что я украинка и вся моя семья сейчас в опасности, они могут умереть. Увы, в итоге мало кто меняет своё мнение. Я не могу быть толерантной в такой позиции, и она меня вводит в полное отчаяние. Мне очень страшно, что люди действительно могут так думать и настолько перевирать историю.

Мы с мужем планируем в течение ближайшего месяца уехать из России и больше не возвращаться. Когда мы думаем, куда переезжать, первым на ум приходит именно Киев. Очень больно осознавать, будет ли такая возможность — и когда. За то время, что я ездила с 2016 года до начала пандемии в Киев, я увидела, наверное, то, что в истории когда-то называлось «итальянским чудом» — только оно было украинским.

После Майдана я видела сильную и вдохновлённую нацию, которая верит в себя и в своё будущее. Мои родственники были на Майдане. Моя сестра была на Майдане. Они настолько старались создать то, чем Киев был до 24 февраля, что это вызывало у меня восхищение. Как можно сделать такой прекрасный сервис, как можно так радоваться, так верить и не бояться делать так много. Наверное, это самое прекрасное, что отличает украинцев от того, что я вижу в России у большого процента населения.

Я думаю отказываться от российского гражданства и подаваться на гражданство Украины. Я не готова ассоциировать себя с тем, что происходит. Я чувствую одновременно и стыд, и вину, и беспомощность, и неготовность отказаться от базовых прав на безопасность.

Я хочу иметь возможность видеться со своей украинской половиной семьи. Я не смогла познакомить её со своим мужем — очевидно, что парень призывного возраста не мог бы приехать в Украину. Помимо этого, я хочу пересечь границу, чтобы иметь возможность громко, очень сильно высказываться и донатить, помогать. Потому что здесь у меня есть ощущение, что того, что я делаю в «ОВД-Инфо» (Минюст считает «ОВД-Инфо» иноагентом. — Прим. ред.), недостаточно. История с Россией должна для меня закончиться.

При всём количестве ненависти и агрессии с обеих сторон — с позиции Украины она, очевидно, продиктована страхом и многими другими факторами — я слышу слова поддержки из Украины и максимальные объёмы нежности в сторону меня и каждого, кто хоть каким-то действием, словом, жестом не поддерживает тот ужас, который происходит. Спасибо.

Ирина

 Мой случай, на мой взгляд, достаточно типичен для многих людей, кто связан с Украиной. Папа — из России, а мама — из украинской Шепетовки в Хмельницкой области. Родилась я ни в одной из этих стран — а именно в немецком Потсдаме, чем всегда очень гордилась. Это было довольно экзотично — родиться не в Советском Союзе, а где-то за границей. Провела там всего год, а после Германии родители приехали в Москву. При этом, поскольку мама была украинкой, она всегда хотела больше жить в Киеве. Всё-таки это её родина.

Сама же я тоже чувствовала себя больше украинкой, чем русской. Украина для меня — это мама. Самые лучшие воспоминания у человека связаны, как правило, с детством, а оно прошло у меня в Украине. Каждое лето мы приезжали к бабушке в Шепетовку: сколько бы мне ни было лет, я всегда ждала ночи, когда мы на поезде въезжали в Киев. Я специально просыпалась, чтобы посмотреть, как поезд едет по огромному мосту через Днепр. Для меня это было целое событие. Потом я засыпала и утром оказывалась в другом мире: совсем иной воздух, совсем другое небо. Менялся ландшафт за окном — белые хатки, пирамидальные тополя и ощущение тепла, бабушки, дома. У нас был свой большой дом, много родственников, друзей. Прожив месяц в Украине, я практически начинала говорить на украинском. Та жизнь была очень комфортной и естественной для меня.

В дальнейшем я жила и работала в Москве, но Украина никогда не уходила от меня. С одной стороны, я очень люблю Москву и хочу, чтобы жизнь в городе и стране наладилась. С другой — я никогда не чувствовала разрыва с Украиной, поскольку человек всегда связан с корнями и со своими родителями. Сейчас тем более.

Украина для меня — это мама. Самые лучшие воспоминания у человека связаны, как правило, с детством, а оно прошло у меня в Украине

К сожалению, во взрослом возрасте я часто слышала негативное, пренебрежительное обращение к украинцам. Меня обижало превосходство, с которым русские порой обращались к украинцам. Было ощущение доминирующей нации. Считалось, что украинцы якобы хуже русских — почему, я не могла этого понять. Как это может быть? Для меня это было противоестественно.

24 февраля я не могла поверить в происходящее. Это было невозможно. Это разрывало мне сердце. Было ощущение конца света — как будто напали на мою маму, на мою семью. Правая рука начала воевать с левой. И в то же время — ужасная боль, стыд, потому что ***** — самое страшное, что есть на свете. Мои родственники не находятся в непосредственной зоне боевых действий, но из-за постоянной тревоги они вынуждены прятаться в подвалах.

***** страшна не только смертями и разрушениями, она убивает душу людей. Как тех, кто непосредственно находится в зоне боевых действий, так и тех, кто находится в России. Такие чувства не покидают меня до сих пор. Просто человеческая психика достаточно гибка и привыкает, к сожалению, и к плохому. Но нельзя жить без надежды, и я верю, что это каким-то образом закончится.

Мне очень хочется приехать в Украину. Более того, мне не просто хочется туда приехать в гости, но я хочу каким-нибудь образом помочь стране — не знаю, чем конкретно, но я бы сделала всё необходимое. Я очень скучаю по Украине. Однако я не уверена, что доживу до момента, когда смогу каким-нибудь образом туда приехать и мне не будет стыдно за случившееся.

Маргарита

 Я родилась и выросла в Украине. До 2002 года я проживала в Донбассе, Луганской области, в шахтёрском посёлке Фащевка. Заработать в посёлке было невозможно: зарплату постоянно задерживали или не давали вовсе.

В мае 2002 года я окончила одиннадцатый класс, и было принято решение, что мне нужно ехать поступать в институт в Москве. В Москве оказалось, что поступать мне можно только как иностранке за совершенно другие деньги, которых тогда у моей мамы просто не было.

В итоге я поступила в институт в Саранске. На последнем курсе института я вышла замуж и забеременела, что повлекло за собой смену гражданства. Россия позволяет иметь двойное гражданство, поэтому спустя некоторое время я стала гражданкой РФ, оставаясь при этом гражданкой Украины.

Оторванности от украинской культуры я никогда не чувствовала, украинские песни, книги и национальная кухня — всего было достаточно в Москве. До 2014 года я спокойно ездила на территорию Украины и общалась с друзьями. Принимали родственников у себя дома и общались постоянно. Однако устроиться на работу с украинским паспортом было непросто, в том числе получить медицинские услуги или другие привилегии. Поэтому я старалась получить гражданство как можно скорее до рождения ребёнка, чтобы с документами не было проблем в дальнейшем.

Сейчас главное — прекращение всего того ужаса, который длится больше месяца. Должны перестать страдать люди

Первое, что я сделала утром 24 февраля, — написала своей близкой подруге в Харьков. С тех пор моя жизнь разделилась на до и после. Мы переписываемся почти каждый день. Я написала всем, кому смогла: родным, друзьям, знакомым. Все мои родственники, которые проживают в Украине, сейчас не нуждаются в моей помощи: говорят, что находятся в безопасности, насколько это возможно. Недавно приезжала моя родная тётя из Донбасса, но уехала обратно, потому что скучает по дому и не хочет жить вдали от него.

Тем не менее невозможно представить, что чувствуют люди, находящиеся там. Сейчас я уже почти не читаю новости, чтобы не вгонять себя в состояние паники. Стараюсь общаться только с теми, кто разделяет мою позицию по поводу всего этого. Не вступаю в споры и стараюсь не обращать внимания на невежество других.

Я надеюсь, что скоро всё закончится. Но сложно что-то сейчас планировать дольше чем на сутки. Сейчас главное — прекращение всего того ужаса, который длится больше месяца. Должны перестать страдать люди.

Я никогда не думала о возвращении в Украину. Мой муж и мои дети — граждане России, поэтому вопрос никогда не стоял. Но если Россия продолжит агрессивную политику, то, наверное, будет логично сменить страну проживания ради будущего своих детей.

Я не готова растить детей в стране, которая за фото в интернете грозит тюрьмой. Вряд ли любой думающий человек этого хочет. Я воспитываю детей как людей мира, где нет ничего важнее человеческой жизни и свободы. Мы верим в лучшее.

ФОТОГРАФИИ: Dinga — stock.adobe.com (1, 2, 3)