Star Views + Comments Previous Next Search Wonderzine

ЖизньПрощание с 2021-м: Героини Wonderzine подводят итоги непростого года

«Прожить и не развалиться на куски»

Прощание с 2021-м: Героини Wonderzine подводят итоги непростого года — Жизнь на Wonderzine

Этот год для многих был непростым. Наши героини стали лицами его главных событий. Кто-то потерял близких из-за коронавируса, а кто-то стал мишенью травли и дискриминации. Кого-то уволили из-за охоты на ведьм, а кто-то ушёл сам в знак протеста. Кто-то весь год провёл дома под арестом, а у кого-то арестовали члена семьи. Тем не менее жизнь редко состоит из только тревожных событий — как правило, они чередуются с хорошими новостями, достижениями и удачами, многие заново открывают себя. Женщины, которые прожили сложный, но важный год, поделились с нами его итогами.

Анастасия Рекшинская

менеджер образовательных продуктов, экс-игрок элитарного клуба «Что? Где? Когда?»

Аня Щемелёва-Коноваленко

дизайнер и художница

Алла Гутникова

редакторка Doxa, политзаключённая

Дарья Серенко

писательница, политическая и феминистская активистка

Ирина Волкова

электромеханик
Московского
метрополитена

Ксения Миронова

корреспондентка
телеканала «Дождь»,
невеста Ивана Сафронова

Оксана Васякина

поэтесса, писательница

Анастасия Рекшинская


Менеджер образовательных продуктов, экс-игрок элитарного клуба «Что? Где? Когда?»

Решение уйти из клуба «Что? Где? Когда?» (из-за скандала с игроком Михаилом Скипским, которого в конце 2020 года обвинили в домогательствах к школьницам. — Прим. ред.) было очевидным с самого начала, но всё равно не получилось простым и приятным, так что я не смогла принять его так быстро, как некоторые другие игроки. Трудно было и потому, что мой уход — второй в команде — сильно увеличивал шансы на её полное расформирование сразу после удачного сезона и выигранного финала года (так в итоге и вышло). И всё же, несмотря на все против, мне было гораздо легче, чем многим: стоявшая на грани распада команда сумела с уважением отнестись к моему решению, многие близкие люди поняли и поддержали. Кроме того, я продолжаю играть в спортивное ЧГК, и этого у меня и тысяч других людей никто не сможет отнять. Хотя телекомпания «Игра» прикладывает усилия, про это можно прочитать тут и тут.

Когда начали освещать скандал со Скипским, сначала показалось, что ничего нового никто не узнал. Я играю в спортивную версию «Что? Где? Когда?» с пятнадцати лет, и уже тогда, пятнадцать лет назад, старшие ребята как могли — в основном, правда, в форме неприличных шуток и сплетен — призывали держаться подальше от питерского тренера. Когда разразился скандал, из частных разговоров стало ясно, что подобные предупреждения передавались и в нескольких следующих (да и предыдущих) чегэкашных поколениях. Если это не касается лично тебя, ты привыкаешь к этой информации и живёшь с ней, не переосмысляя. Но вот случается взрыв, и выясняется, что то, что для нас было скорее поводом для хихиканья, стало для других девочек глубокой травмой.


Глядя на счастливые лица людей в телевизоре, спрашиваешь себя, стоил ли этот тихий протест места за зеркальным столом

Глядя на счастливые лица людей в телевизоре (перестать смотреть эфиры я пока не смогла), порой спрашиваешь себя, стоил ли этот тихий протест места за зеркальным столом. Особенно с учётом того, что главное желание — изменить что-то в рамках существующей в клубе системы — так и не сбылось. Большая часть знатоков кулуарно настаивала на какой-то разумной публичной реакции со стороны клуба, но добилась только демонстрации силы. Кто-то после этого ушёл. Их места быстро заняли, а отсутствие объяснили плохими результатами. Хотелось, чтобы ЧГК стало примером того, как взрослые и умные люди должны вести себя в сложных случаях. Увы, оно стало антипримером, замолчав и спрятав.

Но те, кто для себя эту тему закрыть не смог, нашли другую точку для приложения усилий — небольшой питерский фонд «Тебе поверят». В его названии та самая двойная боль, с которой сталкиваются люди, пережившие насилие. Ребята делают невероятную работу: не только оказывают бесплатную психологическую поддержку обратившимся, но и учат родителей слышать и защищать своих детей. Не боятся говорить об этой ужасно сложной и болезненной проблеме вслух, а это единственный действенный способ её решения. Небольшой благотворительный турнир, который мы провели для «Тебе поверят», — капля в море по сравнению с объёмом расходов фонда. И если вы можете поддержать его работу — это будет ценный и эффективный вклад в защиту детей от насилия. За прошедший год многие участники интеллектуального движения последовали этому призыву: проводили благотворительные соревнования, перечисляли гонорары в пользу фонда. Видеть это и понимать, что каждый такой поступок — осязаемая помощь кому-то, кто в ней нуждается, — бесценно.

За прошедший год ещё несколько подобных кейсов стали публичными. То, что некоторые частные компании, дорожащие своей репутацией, начинают на них реагировать, внушает осторожный оптимизм. Для меня этот год всё равно останется тяжёлым. Не только из-за ощущения разочарования в своих силах изменить что-то важное, но и из-за накопленной усталости, отказа от привычного графика поездок в пандемию, невозможности видеться с близкими так часто, как хотелось бы. Зато удаётся уделять гораздо больше времени работе — я сумела запустить большой проект для «Яндекс.Практикума», начала учиться в очередной магистратуре, попробовала невероятное разнообразие проектов и точно поняла, на что не хочу тратить своё время. Но ЧГК в число таких занятий однозначно не попадёт.

Аня Щемелёва-Коноваленко


Дизайнер и художница

Этот год очень сильно меня изменил. Хотя я считаю себя ответственным взрослым человеком, который уже много лет не живёт с родителями, работает и платит налоги, в этом году уровень моей ответственности повысился ещё сильнее, а ощущение «взрослости» как будто выкристаллизовалось.

С начала пандемии я очень переживала за бабушку и деда, да и в целом за всех, особенно после новостей из Италии весной 2020-го. Тревожилась за маму с папой — мама в начале мая ещё и ногу сломала, а это означало контакт с медицинскими учреждениями. Вся моя семья живёт в Беларуси, где (особенно в начале пандемии) ситуация была пугающей. Масок не хватало, а по телевизору дословно говорили «Вы видите вирус? Я не вижу!». Было сложно находиться на таком далёком расстоянии от близких и не тревожиться. А приехать в какой-то момент стало практически невозможно.

На новый, 2021 год я загадала два желания. Одним из них было, чтобы этот год не принёс мне боли. 29 декабря 2020-го я открыла глаза, потянулась за телефоном и увидела сообщение от мамы — она написала, что бабушка этой ночью ушла. Ей было девяносто три, она умерла в доме у моего брата во сне и в кругу семьи. Галина Ивановна всегда говорила, что хотела бы уйти во сне и больше всего на свете не хотела быть «обузой». Бабушку госпитализировали с болью в сердце за две недели до смерти, а выписали её оттуда совершенно другой — осунувшейся, исхудавшей, с температурой, она почти не могла говорить. Она была самым жизнерадостным человеком на свете, любила праздники, веселье и обожала макияж. Даже в ту злосчастную госпитализацию взяла с собой косметичку и чёрный карандаш для глаз. Да, ей было за девяносто, и раньше мне казалось, что, если уходит пожилой человек, это не так больно. Но это очень больно. Я вижу её во всём, и не проходит ни дня, чтобы я не вспоминала бабушку. Перед уходом она передала моему брату тетрадь с записями и воспоминаниями о своей жизни, чтобы «Аня когда-нибудь написала из него сценарий». Мне так горько, что пока я боюсь даже открывать эти записи — просто физически не могу сейчас их читать. Но знаю, что обязательно прочитаю и разберу, как она просила.

Следом за бабушкой ушёл дед, это произошло 14 января 2021 года, ему было девяносто семь. Последние несколько лет он боролся с раком, и, конечно, мы все понимали что рано или поздно это произойдёт. Но какая разница, сколько человеку лет, если он тебе дорог? На похоронах дедушки мама была без отца — он к тому моменту уже лежал в больнице с коронавирусом. Почти все, кто прощался с бабушкой, заболели ковидом, а отца положили в больницу. Сначала лежал в обычной палате, потом перевели в реанимацию. Я ни на секунду не сомневалась, что всё будет хорошо: отец не имел серьёзных хронических заболеваний, был крепким, а ещё просил, чтобы ему приносили мяса и вкусной домашней еды. Аппетит — хороший признак.


Перед уходом бабушка передала моему брату тетрадь с записями и воспоминаниями о своей жизни, чтобы «Аня когда-нибудь написала из него сценарий»

Вечером 19 января позвонила мама и сказала, что отец только что умер. Помню, что мне не хватало воздуха, хотелось кричать от ужаса, который охватил тело и сознание. Врач очень жёстко и холодно говорил с мамой по телефону. Сказал: «Это случилось быстро, отец боролся за жизнь, но увы». И добавил «Вскрытие делать будете?» В то время самолёты Москва — Минск летали несколько раз в неделю, поэтому мы с мужем купили билеты на рейсовый автобус на следующий день. Я понимала, что не могу лечь спать, и просто села работать: написала коллегам, что мне нужно какое-то время побыть с семьёй и что за ночь я всё подготовлю по текущим проектам. Работа очень отвлекала, я просто как робот сидела за ноутбуком. Дорога туда была сложной, но не такой сложной, как день похорон. Когда мы зашли в зал прощания и я увидела гроб с отцом, то поняла, что это правда, не сон и не шутка. Гроб был со стеклянной крышкой — нововведение для тех, кто прощается с умершими от ковида. Папа был в своём любимом костюме, в котором ходил на важные встречи и презентации проектов заказчикам. Это был самый страшный день в моей жизни.

Почти что в один момент я потеряла бабушку, деда и отца, а моя мама — обоих родителей и мужа, с которым они были вместе больше тридцати лет. Ко всему прочему мама восстанавливалась после операции на ноге и передвигалась с палочкой. У родителей есть пёс, который считал хозяином отца, и для него всё происходящее было очень сильным стрессом: какие-то новые люди выводят гулять, дома тоже все грустные, а хозяина нет. В первые дни, когда отец уехал в больницу, пёс лежал в коридоре на его тапочках и ждал. Всем было очень плохо. Меня отвлекало огромное количество задач по дому, дела с документами, ветеринарка для пса. Я даже покрасила стены у мамы в кухне и выдраила весь хрусталь и фарфор в шкафах — так я боролась с тревожностью. Самым травматичным после похорон было отвечать на звонки с телефона папы. Он был архитектором, у него были текущие проекты, задачи и договорённости. Мама попросила, чтобы я ей с этим помогла — у неё не было сил повторять, что «Саши больше нет». И вот в трубке звонкий деловой мужской голос просит «Александра Григорьевича к телефону», а ты отвечаешь и слышишь, как голос меняется. Становится ошарашенным, а потом начинает вспоминать, когда последний раз его видел и какие планы у них были. И так много-много раз. Мне очень часто снится папа: как будто он остался жить на даче и занимается там домом, садом и розарием — это было его любимое занятие.

Моя психотерапевтка предупредила о стадиях, которые я буду проходить. О том, что, возможно, у меня может случиться рецидив давно ушедшей депрессии. И в начале лета депрессия вернулась. В момент, когда боль от утраты как будто бы начала чуть отпускать, меня накрыло настоящим цунами из апатии, слёз и состояния, когда ты не можешь встать с кровати. Я ощущала себя так, как будто с меня сняли кожу, но понимала, что происходит, предпринимала меры. И к настоящему моменту я нахожусь уже в более стабильном состоянии. Работа с психотерапевтом очень важна в ситуациях смерти близких — помогает прожить этот опыт и не развалиться на куски.

Ещё удивительно, что такие семейные истории могут как сближать, так и разобщать членов семьи. Я знаю, что некоторые родственники с папиной стороны винят нас с мамой, но, возможно, это их способ пережить утрату. Я не осуждаю: думаю, им больно не меньше, чем мне.

Настоящим чудом и светом для меня стали мои друзья. Я осознала, как много в моей жизни сердечных людей, готовых прийти на помощь. Как важно не бояться просить и принимать помощь. Ещё этот год стал для меня очень продуктивным в рабочем и творческом плане. Думаю, постоянное желание творить и что-то создавать — это форма эскапизма. Противостояние смертности, желание остаться в моменте.

Моё главное пожелание себе на 2022-й банально: не тратить жизнь и время на людей, с которыми плохо, на работу, которая не интересна, и проводить больше времени с теми, кого любишь ты и кто любит тебя.

Алла Гутникова


редакторка DOXA, политзаключённая

До ареста я была очень активной: учёба на культурологии, преподавание, журналистика, модельная и актёрская работа, лаборатории, школы и фестивали. Сейчас я заперта в четырёх стенах и обречена на бесконечные и бессмысленные бюрократические процедуры — сначала в Следственном комитете, потом в судах. Чувствую, что зависла в лимбе. Я не в тюрьме, но и не на свободе. Я политзаключённая, но нахожусь дома с любимым, ко мне могут приходить друзья и подруги, фотограф_ки и художни_цы, журналист_ки и документалист_ки. Я постоянно думаю о тех, у кого меньше поддержки и огласки, о тех, кто отбывает реальный срок или ждёт приговора в СИЗО. Мне запрещено пользоваться интернетом, отправлять и получать корреспонденцию, так что сейчас я не могу писать политзаключённым. Хочется, чтобы все, у кого есть такая возможность, пользовались ею.

В этом году я должна была защищать диплом, но в итоге защищают меня — от уголовного преследования по политическим мотивам. В 2021-м я три с половиной месяца жила на свободе и восемь с половиной месяцев под домашним арестом. Сто четыре дня на свободе и двести шестьдесят один день под домашним арестом. Это такая варка на медленном огне. Скучная, тягучая и мучительная.

Конечно, есть соблазн отнестись к домашнему аресту как к ужесточённому карантину. Несколько раз (в перерывах между допросами, чтением 212 томов уголовного дела и судами) мне начинало казаться, что я нашла равновесие и всё под контролем. Но мне тут же напоминали, что я всё ещё на коготке у ястреба: то Армена (редактор Doxa Армен Арамян. — Прим. ред.) задержали на выходе из СК и увезли в неизвестном направлении, то ФСИН попросила перевести нас с Володей (редактор Doxa Владимир Метёлкин. — Прим. ред.) в СИЗО за опоздание на восемнадцать минут после двойной свадьбы.


Сто четыре дня на свободе и двести шестьдесят один день под домашним арестом. Это такая варка на медленном огне. Скучная, тягучая и мучительная

Да, в этом году у меня было много нового опыта: первый обыск, первый допрос, первая уголовка (до этого меня задерживали на митинге), первая обложка, первая регистрация брака (чтобы муж мог прийти на финальный суд и имел право на свидания в случае реального срока). Не зная, чем развлечь себя дома, я стала амбассадоркой секс-шопа Tizzi, начала экспериментировать с внешностью — побрилась налысо, потом покрасила отросшие кудри в синий. За время ареста у меня было больше сорока фотосессий, я снялась в нескольких документальных фильмах и игровой короткометражке об абьюзе, дала множество интервью, записала подкасты для «Медиазоны» и бюро «Новая Искренность». При помощи доверенного лица я всё это время веду инстаграм «алла передавала», в котором считаю дни заключения и пытаюсь осмыслить этот опыт.

Вся эта бурная деятельность — один большой копинг-механизм. Когда у тебя забирают твою учёбу, работу, привычную социальную жизнь, крадут контроль над настоящим и надежду на будущее, ты остаёшься один на один с собой и своим одиночеством, несмотря на всё внимание и поддержку. Это страшно.

Меня спасает забота возлюбленного и близких. Слова поддержки от незнакомых людей, маленькие очаровательные подарки. Бесплатная психотерапия от правозащитного центра «Открытое пространство». Двухчасовые утренние прогулки. Феминистское издательство No Kidding Press (я прочла пятнадцать их книг и не планирую останавливаться). И, наверное, главное, что приносит мне радость и успокоение, — это письмо. Спустя два месяца после обыска в Doxa вышел мой первый автофикшн, а недавно «Ф-письмо» опубликовало мою поэтическую подборку. Надеюсь, в следующем году я найду силы на большой текст. И стану свободной.

Дарья Серенко


писательница, политическая и феминистская активистка

За 2021 год я пережила пять массовых кибератак со стороны альтрайтов, женоненавистников, «Мужского государства» (организация признана экстремистской. — Прим. ред.). Тысячи угроз, комментариев с оскорблениями, сливы моих домашних адресов, кибернападение на моих партнёров по работе и всех, кто со мной связан, физическая слежка за мной и фотографирование меня на улице, как я вхожу в подъезд своего дома, слив адрес шелтера для активистов «Фемдача», соосновательницей которого я являюсь, сотни попыток взлома, попытка взять на меня микрозаймы и микрокредиты, сотни звонков по ночам, порнофейки с моим лицом… Меня часто спрашивают «За что? Почему? Что ты такого сделала?», но это некорректный вопрос. Подобной ненависти нельзя найти обоснование: я могу говорить что угодно, высказываться в защиту кого угодно и всё равно столкнуться с такой же реакцией. Просто потому, что я активистка и женщина. Первая атака была в феврале за акцию в поддержку женщин-политзаключённых и Юлии Навальной (цепь солидарности), последняя из атак, которая случилась в конце ноября, была из-за моего поста против ксенофобии и мигрантофобии.

Мне не нравится, что многие теперь говорят обо мне только как о пострадавшей, что интервью хотят брать в основном об этом, что редуцируют меня и мой опыт, мою работу. Так и работает травля: она тебя искажает, отравляет пространство вокруг тебя. Если вы хотите поддержать человека в ситуации такого кибербуллинга, спросите его о чём-то другом: о его проектах, текстах, активистской работе. К моменту, когда я давала пятнадцатое интервью про эту ситуацию, мне хотелось исчезнуть.

Так вышло, что моя книга малой прозы, цикл «Девочки и институции», вышла ровно в разгар последней травли со стороны ультраправых. Поэтому она теперь для меня навсегда будет переплетена с этим опытом. Что, конечно, удивительно подсвечивает её политические смыслы. Это книга о людях, работающих в государственных учреждениях культуры и образования. В основном о женщинах, проживающих и формирующих свою коллективность внутри государственной воронки. Доносы, докладные, документооборот, фейковые отчёты и цифры, абсурдные и анекдотичные ситуации, восстание машин, цензура, лиричный и скорбный хор работниц — всё это я переживала не только на страницах книжки, но и в реальной жизни. Я работала на департамент культуры города Москвы около четырёх лет. Несколько раз теряла работу из-за своего гражданского и феминистского активизма, несколько раз переживала буллинг на работе из-за того, как живу свою жизнь в свободное время.


Если вы хотите поддержать человека в ситуации такого кибербуллинга, спросите его о чём-то другом: о его проектах, текстах, активистской работе

Мне повезло, что я научилась справляться с подобными ситуациями лучше, чем могла бы. В этом мне помог наш проект «Фемдача» — шелтер для активистов, которые оказались в ситуации эмоционального выгорания. Мы основали его в 2020-м году вместе с активистками Соней Сно, Роксаной Киселёвой и Герой Жирновой. Приняли около семидесяти пяти человек, заботились о них, обеспечивали им консультации с психологами, готовили на всех, вели практики самопомощи, обеспечивали быт и безопасность, чтобы активисты могли отдохнуть и восстановиться. Это первый стационарный проект такого рода в России. Сейчас мы ищем финансирование на второй сезон шелтера, потому что политическая ситуация ухудшается и всё больше активистов нуждаются в подобной помощи. Мы подавались на несколько премий, где награждают социальные проекты, но нигде не выиграли. Это для меня важный показатель: видимо, многие организации считают, что журналисты, благотворители, активисты и правозащитники должны быть неутомимыми и работать без продыху. Многие до сих пор не понимают важность такого проекта, как наш.

На «Фемдаче» я научилась вовремя обращаться за психологической помощью, организовывать свой отдых, ощущать, когда мне необходим инфодетокс. Научилась просить о поддержке других людей и стала больше делиться своими переживаниями о происходящем. Во время очередной атаки у меня всегда есть план: что мне делать, а чего не делать, как себе помочь, кому писать.

После «Фемдачи» мы с моей напарницей Софией Сно возглавили предвыборный штаб независимого кандидата Алексея Миняйло и далее работали в нескольких штабах до самого конца выборов. Это был чудовищный и прекрасный опыт близости к политическому в ситуации, когда ты точно знаешь, что доступа к этому политическому у тебя нет. Я много узнала о том, как работают российские политтехнологии и политический менеджмент. Поняла, какой кандидаткой я сама хочу быть, а какой — не хочу. Своими глазами видела, как одни политики, позиционирующие себя независимыми, врут и идут вразрез с декларируемыми принципами и как другие остаются верными себе, несмотря на то, чем это для них оборачивается.

За этот год я очень сильно выросла. Когда несёшь ответственность за жизнь и здоровье других (шелтер), когда получаешь угрозы не только в свой адрес, но и в адрес своей семьи, когда руководишь пусть и маленькими, но политическими процессами, ты сталкиваешься с ситуациями крайнего отчаяния, опустошения и одиночества. Но потом учишься с ними жить, работать и справляться. Искать свои точки опоры, восстанавливать силы, брать ответственность за своё состояние. Я стала более циничной, яростной и строгой, не растеряв при этом своих ценностей, навыков и надежды. Считаю это победой.

Ирина Волкова


электромеханик московского метрополитена

Я работаю в метро не так давно. Раньше трудилась в РЖД, но хотелось попробовать себя в новом направлении. Прошло меньше года, и в мой выходной меня пригласили на разговор с начальником. Я давно слышала разговоры о слитой базе Навального (в апреле произошла утечка базы данных с электронными адресами сторонников Алексея Навального, а в мае в московском метро начались массовые увольнения людей, чьи имена были обнаружены в этой базе.— Прим. ред.), но считала, что меня в ней нет и быть не может: ни разу не ходила на митинги, нигде не участвовала. И хотя это должна была быть обычная аттестация, что-то мне подсказывало, что нужно включить диктофон. Не зря.

Я готовилась отвечать на рабочие вопросы, но это не потребовалось. Речь сразу же зашла об увольнении, хотя до этого не было никаких нареканий. Начальник сообщил, что на моё место нашли более квалифицированного сотрудника и поэтому мне нужно уволиться тем же днём. Поставил ультиматум: либо я подписываю увольнение по соглашению сторон, либо меня увольняют за прогул, которого не было. Он явно не хотел говорить, в чём реальная причина увольнения, но к концу разговора я настояла и он ответил: «Ваше участие в митинге. Есть все доказательства, видеофиксация». Я расплакалась и вышла из кабинета, потому что это было неправдой. Я нигде не была. Не понимала, почему мне не готовы дать даже двух недель на поиск работы, почему нужно увольнять одним днём. Неоднократно повторялось, что приказ будет подписан сегодня же. Пришлось всё-таки подписать соглашение.

Я была ошарашена. Понятия не имею, как оказалась в базе. Позже знакомый подсказал, что по той же причине в мае уволили не только меня, а около ста работников метро. Я начала искать их контакты, связываться, вышла на независимый профсоюз. Мне разъяснили, как действовать дальше, вселили надежду, что можно выиграть суд, потому что мои права нарушены. Мы подали иск, и началась борьба. Суды всё время откладывались, а деньги заканчивались. Я даже встала на учёт в службу занятости, но это ни к чему не привело — за четыре месяца меня так и не устроили. В августе должна была быть беседа между двумя сторонами — мной и метрополитеном, но её не было. Суд назначили на сентябрь, а затем перенесли ещё на месяц. Было сложно сидеть без работы, поэтому я просматривала разные вебинары, пыталась научиться новому, но попытки восстановиться тоже не оставляла. Хотелось побороться за правду. Раньше мы неплохо общались с коллегами, но, когда всё это случилось, со мной поддерживал контакт только один человек.


Я была ошарашена. Понятия не имею, как оказалась в базе. Позже знакомый подсказал, что по той же причине в мае уволили не только меня, а около ста работников метро

На очередное заседание явился сам начальник депо. Я была очень удивлена, думала, что он не придёт. В суде он откровенно лгал: говорил, что это не он на записи, что вообще со мной не общался и я уволилась сама. Я сделала расшифровку и экспертизу записи, и суд мне поверил. Двадцать девятого октября вышло постановление о том, что меня нужно восстановить, а также выплатить мне компенсацию за вынужденный прогул. Это была победа! Я радовалась даже не тому, что снова вернусь в депо, а справедливости.

Первого ноября я уже вышла на работу. Меня допустили сразу же, но нужно было сдать экзамены — на сегодняшний день я всё сдала. Отношение изменилось, чувствую особое внимание к себе: за моей работой следят, внимательно проверяют каждый шаг. Если раньше я спокойно работала, то теперь всё чаще возникают вопросы. Я считаю, что каждый человек имеет право на ошибку, если он её признаёт и устраняет, нормально воспринимаю критику. Моя работа заключается в том, чтобы выявлять неправильные действия локомотивных бригад, неисправности подвижного состава. Однажды в ночную смену (а такие смены всегда непростые) я допустила ошибку — неправильно указала фамилию сотрудника локомотивной бригады. За это меня лишили пяти процентов премии. Такую ошибку может допустить любой человек, они случаются нередко, и, как правило, за них не наказывают финансово. С другой стороны, пять процентов — небольшая сумма, а указать на ошибку — нормально. Это большая редкость, но случалось и до меня. Но дело вот в чём: спустя полтора месяца после суда я написала заявление в метрополитен, чтобы мне выплатили положенную компенсацию. Действовала строго в рамках закона, но мне всё равно сделали замечание: мол, почему я сразу обратилась к начальнику метрополитена и не попыталась решить вопрос внутри депо. А на следующий день потребовали объяснительную за допущенную ошибку. Лично я не вижу смысла обращаться к руководству депо, потому что решение по выплатам всё равно будет приниматься в управлении метрополитена. Которое, кстати, на днях подало апелляционную жалобу на решение суда. Точно не знаю, чего они хотят добиться — уволить меня или просто не выплачивать компенсацию. Но я готова идти до конца в любом случае.

Когда меня восстанавливали, то прямо проговорили, что мои политические взгляды не должны быть слышны в организации. Поэтому, даже когда коллеги просто общаются между собой, я всегда говорю: «Со мной это не обсуждать». Я не лезу в политику, но, конечно, как и большинство людей в России, вижу происходящее безобразие. Удивительно, что причиной увольнения стало именно это: я ни разу не заходила на сайты Навального — что уж говорить о протестах. Зато этот год научил меня тому, что не всё потеряно и добиться справедливости возможно.

Ксения Миронова


корреспондентка телеканала «Дождь», невеста Ивана Сафронова

После ареста Вани (бывшего журналиста и сотрудника «Роскосмоса» Ивана Сафронова, молодого человека Ксении Мироновой отправили в СИЗО по обвинению в шпионаже. — Прим. ред.) стало сложнее работать, во-первых, из-за депрессии. Раньше я могла писать или редактировать текст до четырёх утра, а теперь просыпаюсь — и уже устала. Во-вторых, СИЗО отнимает кучу времени: написать письма, отвезти, купить продукты, отвезти и так далее. Я занимаюсь этим либо в выходной, когда могла бы отдохнуть и восстановиться к следующей неделе, либо в будни, когда нужно на работу. К тому же постоянные суды. Я сейчас занимаюсь видео, а не текстами, но всё равно: источники, с которыми я общалась, услышав о ФСБ, начали переходить на другую сторону улицы, обрывали все контакты. Также сложно отделить себя-журналиста от себя — героя публикации: когда я работаю как журналист и мне задают вопрос про Ваню, я не понимаю, в качестве кого мне сейчас отвечать — я рассказываю факты как журналист или личные моменты как невеста. Мозг закипает даже на имени. Не понимаю, как правильно говорить: Иван Сафронов? Ваня?

У нас были прекрасные отношения, и, наверное, для меня это переживается особенно травматично. Не было никаких проблем. Особенно мы сблизились в карантин: засыпали обнявшись, обязательно говорили друг другу что-то очень тёплое на ночь. Я впервые столкнулась с тем, что дома не бывает даже бытовых скандалов из-за немытой посуды или брошенной губки. Тихое семейное счастье без каких-либо качелей. Я тогда много раз прокручивала в голове, что такое счастье не может быть бесконечным. Просто в качестве размышления, без нагнетаний. И оказалась права.

После ареста Вани наши отношения не изменились, но жизнь — конечно, да. Отношения в принципе большой труд, но, когда человек находится в тюрьме, труд просто огромный. Сложнее всего оттого, что нет мгновенных реакций. Раньше, если что-то случилось, то сразу звонишь партнёру, бежишь рассказывать. А теперь нужно написать письмо, на которое уйдёт несколько часов, доехать до почты, отправить. Пока оно дойдёт, пока придёт ответ, событие уже смажется. Физической составляющей отношений просто нет. Ты привыкаешь к определённому уровню тактильности: к тому, что получаешь сто объятий в день, что тебя целуют, к сексу. А потом этот уровень уходит в минус.

Справиться не помогает ничего. Если люди думают, что поход в кино или на маникюр облегчают жизнь в подобных обстоятельствах — то нет, это не так. Это крошечный позитивный всплеск. Наверное, если их много, то становится чуть легче, но ты всё равно всегда несчастен. Сужу по себе и по другим женщинам в аналогичной ситуации. С июля 2020 года я ни минуты не была счастлива. В целом улучшить состояние могут разве что хорошие специалисты — психиатр и психотерапевт. В любой травмирующей ситуации важно сразу к ним обращаться. Я не обращалась первые три месяца — банально не было времени, — и это было неправильно. Чем скорее, тем лучше. Я год пила антидепрессанты и хожу на терапию, и это реально мощная поддержка. Увы, даже она не изменит тот факт, что твой партнёр сидит в тюрьме, но поможет, если есть диагноз. В моём случае ПТСР и тревожное расстройство.


Тихое семейное счастье без каких-либо качелей. Я тогда много раз прокручивала в голове, что такое счастье не может быть бесконечным. Просто в качестве размышления, без нагнетаний

2021-й для меня — год работы, которая очень поддерживала. Я почти не чувствовала ужасного одиночества, коллеги и друзья всегда были рядом. Из квартиры, где мы жили с Ваней, я сразу съехала и ничего там не трогала с момента ареста. Но спустя год решила вернуться. Новость о том, что «Дождь» признали иноагентом, застала меня ровно в момент переезда, когда я расставляла вещи по полкам. Реакции не было никакой. Просто поняла, что нужно срочно ехать в редакцию. Вместе это гораздо проще переживалось, нужен был момент единения. Мы постояли, выпили и сели работать. Дел было много: собрать реакции гостей, которые часто бывают в эфире, поставить плашки.

Статус иноагента влияет в основном на героев, особенно не политизированных. Их пугает плашка, часто они вообще не понимают, что она значит, думают, что для них тоже будут санкции. Но прямо чтобы кто-то отказался — у меня такого не было. Коллегам, которые продолжают общаться с источниками, статус иноагента мешает сильнее. К тому же я считаю его ужасной сегрегацией: я такой же журналист, как и все, почему у меня на пресс-карте эта огромная плашка? Многие говорят «Какая разница? Тебя же всё равно везде пускают», но меня возмущает сам факт. И мне странно слышать от других журналистов «Да ничего страшного», с этого как раз начинаются очень страшные вещи.

Будь я поумнее, наверное, ушла бы в пиар, как многие журналисты, но не могу. Бывают люди, которые рождаются учителями. Ходят и жалуются, что им платят копейки, но не уходят из профессии. У меня так же. Я пыталась делать что-то не связанное с журналистикой, и у меня получается в плане компетенций, но становится тошно. Год на «Дожде» стал моей отдушиной — я рада идти на работу, видеть коллег, общаться с героями. В этом году я больше общалась с обычными людьми, а не чиновниками, и это чистый кайф. Пока ни на что не готова менять свою работу.

Оксана Васякина


поэтесса, писательница

В январе мы с Денисом Ларионовым, редактором издательства «Новое литературное обозрение», работали над подготовкой моего романа. В марте книга вышла, получила много положительных откликов со стороны критиков и стала бестселлером в своём сегменте. Мне удалось презентовать её в нескольких городах России. «Рана» попала в три коротких премиальных списка: «Сделано в России», «Большая книга» и «НОС». Для меня это важно, потому что премии, с одной стороны, призваны репрезентировать актуальный срез современной литературы, а с другой — это механизм популяризации книг. Когда твоя книга в коротком списке литературной премии — это весомый повод волноваться.

Летом я была занята своим вторым романом — «Степь» выйдет уже весной 2022 года. Параллельно я преподавала, писала рассказы и эссе для разных изданий. Больше всего я горжусь своим небольшим текстом для литературного номера Esquire про девочку, которую мать взяла с собой на завод. Когда я очередной раз пишу о Сибири, моя жена говорит, что я никак не угомонюсь. Кажется, я и не хочу угомониться, мне нравится писать о Сибири: это место, где я родилась, и не хватит целой жизни описать его.

Сейчас я просмотрела свой ежедневник на текущий год и насчитала в нём шесть проведённых курсов по истории феминистской поэзии и креативному письму. Около десяти единичных воркшопов и лекций. Теперь понимаю, почему чувствую такую усталость.

2021 год был и правда непростой. Перебирая в памяти все события и выкладывая воображаемые белые и чёрные камушки на чаши весов, я вижу, что белых было больше. Но в номинации «Чувство года» победило волнение.


Перебирая в памяти все события и выкладывая воображаемые белые и чёрные камушки на чаши весов, я вижу, что белых было больше. Но в номинации «Чувство года» победило волнение

Говоря о трудностях и непростых моментах, не могу не отметить, что в этом году я впервые за десять лет решилась посетить стоматолога. На первый приём шла сквозь слёзы и страх. Моя дантистка прикинула план работы и сказала, что наши отношения будут долгими. Это меня даже немного порадовало — есть что-то в еженедельных походах в зубную клинику. Постепенно они превратились в привычку или даже ритуал. Хотя, конечно, подавляет то, что я практически постоянно испытываю боль.

Осенью я столкнулась с травлей на почве гомофобии со стороны православных активистов (из-за их жалоб на участие Оксаны Васякиной в литературном фестивале «Хомяков home» отменили мероприятие целиком. — Прим. ред.). Сейчас я не вспоминаю об этом. И пока не понимаю, каким именно образом это повлияло на меня. Моя психика всегда очень медленно отвечала на стресс. Возможно, я только обрабатываю этот опыт и в будущем смогу более конкретно сформулировать, что именно произошло. Скажу честно, было неприятно, и меня не оставляло острое чувство несправедливости происходящего. Но я получила много поддержки от знакомых, коллег, независимых литературных инициатив и медиа.

Я очень серьёзно отношусь к своей работе и эмоционально вовлечена во все процессы. Похоже, я столкнулась с выгоранием, которое привело к ухудшению здоровья. Рассчитываю в будущем году пофиксить все поломки и быть как новенькая. Теперь я стараюсь более бережно относиться к себе: высыпаться, меньше торчать в соцсетях и есть здоровую еду. Это помогает прийти в себя. Могу поделиться рецептом моего любимого супа для тех, кто готовит дома: сварите три небольшие очищенные картофелины, луковицу и помидор в кастрюле, добавьте туда пачку свежемороженой брокколи, приготовленной на пару́ (можно готовить и свежую), масло, соль по вкусу. После того как остынет — измельчите блендером и подсушите пару кусочков хлеба на сковороде. В тарелку можно добавить сметану или мягкий сыр, но я обычно ем веганский вариант. Приятного аппетита!


Редакция благодарит фотолабораторию Archive Lab за помощь в проведении съемки

Интервью:
Алиса Попова

ФОТОГРАФИИ:
Полина Рукавичкина

Ассистент фотографа:
Женя Соломатина

продюсер:
Катя Старостина

Макияж:
Алина Славина

Свет:

Аня Кортюкова

Рассказать друзьям
3 комментарияпожаловаться