Star Views + Comments Previous Next Search Wonderzine

Жизнь«Это же твой папа, его нужно любить»: Что чувствуют люди, когда умирает человек, причинявший им боль

«У меня нет ни нормального отца, ни ненормального. Никакого нет»

«Это же твой папа, его нужно любить»: Что чувствуют люди, когда умирает человек, причинявший им боль — Жизнь на Wonderzine

Можно подумать, что смерть члена семьи, который проявлял жестокость, легко пережить. Но наша психика устроена хитрее: пока человек жив, жива и надежда, что он когда-нибудь изменится. Пойдёт на психотерапию, бросит пить, вы сможете поговорить и наконец обрести поддерживающего родителя. Когда такой родственник умирает, надежда умирает вместе с ним. Сегодняшние героини рассказали нам о том, как они справились со смертью близких, которые при жизни причиняли им только боль.

Алиса Попова

Ангелина Антонова


Папа умер, когда мне было восемь лет. Дальше он жил скорее в рассказах других людей — его смерть породила идеализированный образ. О том, что он мог вести себя абьюзивно, я узнала только в двадцать лет. Мама рассказала, что он ей изменял и мог разозлиться, например, на то, что она отказалась вытирать стол после гостей. Швырнуть ей в лицо грязную тряпку. В подростковом возрасте мне хотелось оттолкнуть настоящих близких и заменить их возвышенным папиным образом. Всё, что делали мама и бабушка, подбешивало. А вот папа бы так не сделал.

Он умер, потому что был зависимым от алкоголя. Были девяностые, его бизнес обанкротился. Товар украли, и он попал на большие деньги. Продал квартиру, которую мама только начала обустраивать. В офис возвращаться не хотел. В результате спился быстрее, чем мог бы. Хотя, думаю, этим бы кончилось в любом случае. Он злоупотреблял с подросткового возраста, мои бабушка и дедушка тоже пили. Это всё случилось, ровно когда я родилась. Мы остались без денег, маме пришлось пойти работать, поэтому я часто оставалась с папой. Смотрела по пятьсот раз одни и те же мультики, а он пил и спал, не мог встать. У него всё время болела голова. Помню, как мы договорились пойти в «Макдоналдс», но так и не дошли, потому что ему опять стало плохо. Мне было его очень жаль, но одновременно с этим я злилась. Говорила себе, что не могу злиться, у него ведь голова болит. Но она болела каждый день. Это было удручающе. Ощущение болота, застоявшегося времени. Всё застыло, ничего не меняется, мрачно. Папа тоже казался онемевшим. С ним нельзя было поговорить, он почти всегда молчал. Но по каким-то микросигналам я понимала, что он меня любит. По-своему. Ближе к моменту смерти он переехал к родителям, я его навещала летом. У мамы появился новый ухажёр, и как-то отец сказал: «Не называй его папой, пожалуйста».

Ещё однажды он разозлился на то, что я сказала «блин», и ударил меня по губам. Меня это очень расстроило. Шла и плакала, не знала, как реагировать. Я его боялась, потому что на тот момент это уже был частично незнакомый человек. Я его не видела год. А мама и бабушка никогда себя так не вели. Но после его смерти мама начала рассказывать только милые истории. Как он мечтал мне купить хорошую одежду, кроватку. Очень расстраивался, что не может финансово меня обеспечить. Непонятно, зачем было так переживать из-за финансов. Можно было иначе проявить любовь.

Ощущение болота, застоявшегося времени. Всё застыло, ничего не меняется, мрачно. Папа тоже казался онемевшим. С ним нельзя было поговорить, он почти всегда молчал

Когда папа умер, мы не виделись уже полгода. Для детской памяти это очень долго. Мне казалось, что он чужой человек. В тот день у нас в школе был праздник и мы ставили сценку, у меня была одна из основных ролей. Уже в начале дня я почувствовала, что что-то не так. Перед постановкой я написала в дневнике: «Папа умер», — хотя тогда мне ещё не сказали. Мама встретила меня после выступления, но сообщила уже дома. Вечером. Мне показалось странным, что она так долго ждала, прежде чем сказать. И то, что это было сказано как будто бы буднично, просто. В таких случаях сначала всегда кажется, что это шутка. Я начала плакать, но до сих пор не знаю, о чём плакала. О нашей с ним привязанности, о его месте в моей жизни или о том, что у меня теперь один родитель. Позже бабушка рассказала, что папа произносил моё имя, когда умирал.

После его смерти мама впала в депрессию. Думаю, не потому, что скучала по папе. Его зависимость сильно нас вымотала за эти годы. А потому, что она откатилась назад. Ей хотелось жить, работать и воспитывать ребёнка в Москве. И чтобы это было не очень тяжело. А оказалось очень-очень тяжело. Часто приходилось прибегать к помощи бабушки, а она не хотела воспитывать ещё одного ребёнка, и мама это понимала. Она часто уезжала в Москву, ставила себе большие карьерные цели. Становилась всё более грустной и закрытой. Мы все отдалились друг от друга. Не горевали вместе, не обсуждали. Стали замкнутыми, холодными. Поэтому я восприняла смерть папы как нечто фатальное. Думала, что из-за этого наша семья распалась.

Я долго не знала, как подступиться к этому переживанию. Горе заморозилось. Возможно, тогда психика не позволяла. Только к двадцати годам я смогла это осмыслить. Поняла, что папа не какой-то там идеал, летающий на небе. Не прекрасный дух. Не действительно любящий меня родитель. А просто реальный человек. Такой, каким был. И он умер — его физической оболочки больше нет. Это понимание пришло, когда мама начала честно о нём рассказывать. Плюс я сама начала осознавать, что такое взрослая жизнь. Раньше я думала, что жить в принципе очень сложно. Что невозможно было справиться с травмами, которые его подкосили.

Какое-то время я пользовалась папиной стратегией выживания. Употребляла амфетамин, у меня началось истощение. И мне нравилась жалость, которую люди ко мне испытывали. Хотелось, чтобы они так же скучали по мне и любили меня, как я любила папу. Но затем я это переосмыслила. Поняла, что нужно любить тех, кто рядом. Близких, со всеми их недостатками, а не парящих духов. И перестала цепляться за образ отца. Возможно, мне нужно было проиграть его жизненный сценарий, чтобы разочароваться. Теперь я гораздо терпимее отношусь к маме и бабушке. К себе. К людям вокруг себя. Стала больше интересоваться, очаровываться. Раньше у меня был постоянный страх, что человек, которого я люблю, умрёт. Но это прошло, когда я переварила папину смерть. Я стала замечать жизнь и даже поняла, что могу её кому-то дать. И это будет прекрасно.

Катерина Сюськина


Мой отец был странным человеком. Я до сих пор убеждена, что деньги и материальные ценности были для него важнее эмоций и человечности. Отчётливо помню его только в нервном состоянии. Вечно «на иголках», раздражённый, как будто весь мир сделал ему что-то плохое. У него долгое время был свой бизнес, и, наверное, только в рабочем процессе ему было комфортно, так как деятельность позволяла нечасто контактировать с людьми. С ним было тяжко и в бытовых вопросах, и в разговорах даже на совсем обыденные темы.

Я не знаю, был ли мой папа таким всегда или какое-то страшное событие сломало его. Жизнь у него была непростая, но сам он, по рассказам мамы, всегда был сложным человеком. Первое моё относительно чёткое детское воспоминание, связанное с отцом, — это как он врывается к нам с мамой в квартиру (мы с ним уже тогда жили по отдельности), начинает кричать и раскидывать всё, что видит. Мама старается не кричать, чтобы не напугать меня ещё больше. Мне тогда было года три. А двухметровый мужчина, крушащий всё вокруг, был больше похож на чудовище, чем на папу. Помню, что сидела у стенки в своей комнате и закрывала уши. Было безумно страшно, но я не могла заплакать. Не понимала, что происходит. Раздался резкий звук пощёчины из коридора. Смутно помню, как аккуратно выглянула из комнаты. Я очень боялась, что он сделает что-то с мамой, но ещё больше боялась его самого. К нам прибежала соседка и стала угрожать, что сейчас вызовет полицию. После этого он довольно быстро исчез. Не знаю, почему папа так сильно разозлился тогда. Не помню ни единого связного предложения, кроме бесконечных оскорблений. Мы никогда не говорили об этом моменте ни с мамой, ни уж тем более с ним. Единственное хорошее воспоминание из детства с участием папы — наша поездка на его родину, в Крым. Там родители тоже часто ругались, но это почти забылось на фоне залитых солнцем диких пляжей, горы спелых фруктов и огромных песочных замков, которые мы вместе строили.

С каждым годом жизни у меня укреплялось убеждение, что папина любовь измеряется только деньгами. Мама выбрала находиться рядом со мной как можно чаще и заниматься моим воспитанием, и отец никогда не упускал случая поддеть или оскорбить её за это. Хотя, мне кажется, ему доставляло удовольствие, что мы находимся в материальной зависимости от него. Сходить в ресторан — пожалуйста. Но записаться в театральную студию, потому что мне это действительно нравится, — скандал и клеймо испорченного ребёнка. Особенно его бесило, когда нужно было сдать деньги на пошив костюмов или на декорации. Начинался очередной скандал, и в определённый момент мы с мамой стали скрывать, что я туда хожу.

Не помню ни одного моего увлечения, которое папа бы поддержал. Или хотя бы промолчал. Он хотел, чтобы я любила точные науки, а у меня с рождения тяга к гуманитарным. Для него творчество было «баловством для умственно отсталых», и постепенно у меня сформировалась ответная неприязнь. Самым страшным комментарием от мамы было: «Ты мне сейчас напоминаешь папу». Любое сравнение с ним вызывало холодную дрожь по телу и ненависть к самой себе. Мама практически заставляла меня приезжать к отцу несколько раз в неделю, и каждый раз это было пыткой. Она говорила: «Это же твой папа, его нужно любить». Но у одиннадцатилетней меня вообще не укладывалось в голове, зачем ездить туда, где постоянно воняет сигаретным дымом, от которого кружится голова. Где на тебя постоянно орут и наговаривают на маму. У нас с ней очень тёплые отношения, и выслушивать эту грязь было невыносимо. Когда мы с мамой уходили из его квартиры, она начинала плакать в лифте. Я пыталась начать разговор, но знала, что через несколько дней мы всё равно к нему поедем. Не знаю, что происходило, когда мама ездила к отцу одна. На меня он только громко орал и говорил, что я «стану как моя мать, если продолжу так жить».

Только в плохом состоянии он не кричал и почти не спорил. Я смотрела на него, и мне даже было не больно. Внутри ничего не сжималось от страха

Лет с тринадцати я начала периодически вступать с ним в спор, защищать маму. Но каждая конфронтация заканчивалась угрозами, что он перестанет давать нам деньги даже на самое необходимое. В итоге у меня пропало желание рассказывать папе, что мне нравится, как у меня дела. Я вообще перестала разговаривать в его присутствии. Доходило до того, что приходилось звать маму на кухню, чтобы шёпотом ей что-то сказать. Он не знал, когда у меня появился первый молодой человек. Что у меня расстройство пищевого поведения. Не знал, с кем я дружу, о чём мечтаю. Папа вообще понятия не имел, что я за человек.

Когда он заболел, мне было семнадцать. На тот момент мы уже были чужие друг другу люди. У него всегда были проблемы с ногами, и он уже лежал в больнице с заражением крови, но раньше было стойкое ощущение, что отец скоро поправится. В этот раз мы с мамой знали, что он не выздоровеет. Я несколько раз приезжала к нему в больницу на разных этапах ухудшения ситуации. Только в плохом состоянии он не кричал и почти не спорил. Я смотрела на него, и мне даже было не больно. Внутри ничего не сжималось от страха. Он заговорил о том, что у нас всё будет хорошо, когда его выпишут из больницы. Мне было неловко. Мама продолжала навещать отца и ухаживать за ним после многочисленных операций. Я же старалась абстрагироваться и забыть, что он болеет. Мне было его жаль и было грустно, но не так, как должно быть, когда твой отец умирает.

Очередным утром мама собиралась к папе, и тут ей позвонили из больницы и сообщили, что он умер. Мама начала плакать и сжимать меня в объятиях. Я тоже заплакала, но не из-за смерти папы, а потому что мама была вся в слезах. В то утро я не почувствовала вообще ничего, и мне стало ужасно стыдно. Я не считаю себя плохим человеком, но, пока мама обзванивала родственников и близких, у меня внутри разрасталось облегчение. На меня больше не будут давить, не будут говорить, что я плохая, что мама плохая и вообще все плохие, кроме отца, потому что он даёт нам деньги. В этот момент я почувствовала абсолютную свободу.

Прошло уже более трёх лет со смерти отца, и ощущение, что я выбралась из клетки, не покидает. Мы с мамой почти о нём не говорим, не вспоминаем. Но осталось одно перманентное напоминание: я до сих пор не могу до конца доверять мужчинам и не могу спокойно принимать материальные подарки даже от близких друзей. Автоматически думаю, что меня будут попрекать затратами. Хотя, конечно, этого не происходит. Когда я знакомлюсь с новыми людьми, особенно с парнями, мне бывает тяжело рассказывать о своих интересах. Есть страх показаться странной и неправильной.

Совсем недавно, после переезда из родного города в Москву, мне наконец удалось найти хорошего психотерапевта и начать прорабатывать вещи, которые мешают мне быть собой. Я всё ещё борюсь с чувством вины за то, что я никогда не скорбела по отцу. Наверное, оно вряд ли исчезнет полностью. Я больше не хочу испытывать никаких негативных эмоций в отношении отца, но и пытаться понять его тоже не не стремлюсь. Главная цель сейчас — просто жить дальше с уверенностью, что я никогда не подпущу к себе похожего на отца человека. И точно не буду пренебрежительно относиться к интересам и желаниям своих детей.

Вера Калашникова


Моего отца звали Александр. Он работал на стройке машинистом крана. И был алкоголиком. Его отец и мачеха — тоже. Они, с одной стороны, его осуждали, а с другой — подталкивали, потому что каждый праздник сопровождался огромным количеством алкоголя и часто заканчивался драками. Я знала папу двенадцать лет, и почти во всех воспоминаниях он был пьян. В редкие моменты трезвости он был замкнутый, отстранённый. Часто был недоволен, агрессивно реагировал на многое. Но когда у него получалось завязать хотя бы на какой-то срок, мы даже проводили время вместе. Он любил огород, сажать всякое, строить. Я ему помогала. Часто он приходил поздно ночью, когда мы уже спали. Ронял что-то, будил нас, потому что ему хотелось пообщаться. Мама была уставшая после работы, и начинались ссоры. Но в основном мне нравилось проводить с ним время. Общество учит, что к таким людям нужно относиться негативно, и у ребёнка возникает противоречие: как, ты же его любишь. Это буквально сводит с ума.

Меня могли ударить по попе или поставить в угол, но по тем меркам это не считалось жестоким обращением. Такая была норма. Хотя я помню, какое ужасное чувство несправедливости и злости вызывали такие вещи. Я начала замечать, что в моей семье что-то не так, когда пошла в школу. Видела добродушных пап, от которых приятно пахнет. Они не шатаются, не отпускают странные шутки, не опаздывают. Я часто просила папу бросить, и он обещал это сделать, но не сдерживал слово.

Мама развелась с отцом и уехала в Москву работать. Меня отправили на год жить к бабушке, а папа переехал в деревню. Нашёл там женщину и новую семью. Весь этот год мы мало общались. Было странно, что в нашем прежнем доме какая-то незнакомая женщина и её дети.

Когда тебе сообщают такие новости, ты будто проваливаешься под воду. Начинает звенеть в ушах. Кровь в голове пульсирует. Твой мозг не может прогрузиться. Он будто встретил неизвестную ошибку и не знает, что с ней делать

Он умер девятого мая. Я ночевала у подруги, а утром мы пошли на какое-то праздничное мероприятие. Мне позвонила бабушка и сказала срочно вернуться домой. Она предложила мне поехать к тёте. Это было странно, потому что обычно, наоборот, приходилось отпрашиваться, но я согласилась. В какой-то момент позвонила мама. Она медлила, не знала, как сказать. Звучит очень по-киношному, но это правда: когда тебе сообщают такие новости, ты будто проваливаешься под воду. Начинает звенеть в ушах. Кровь в голове пульсирует. Твой мозг не может прогрузиться. Он будто встретил неизвестную ошибку и не знает, что с ней делать.

Мама сказала, что папа умер, но не сказала как. Это был суицид. Он выстрелил себе в рот ружьём. На похоронах у него была забинтована голова до носа, а рот был открыт. Но даже тогда я не поняла, в чём дело. Узнала только через месяц. Похороны прошли ужасно. До меня всё время докапывалась бабушка. Говорила, что я недостаточно скорблю и недостаточно грустно выгляжу. Обвиняла в том, что меня накачали таблетками до состояния овоща. А я никаких таблеток не пила. Мне было сложно поверить в происходящее. Я вообще ничего не ощущала. Осознание пришло уже после, годам к четырнадцати.

В детстве я записывала аудиопрограммы на кассеты. Бабушка сказала, что папа слушал их перед смертью. Плакал, говорил, что даже родная дочь его не понимает. По её словам, перед самоубийством он уже несколько дней был трезвым, так что это не по пьяни. Сейчас я уже думаю, что она могла преувеличить или вовсе напридумывать. Но тогда я очень переживала, что не верила в его обещания бросить. Перестала относиться к его словам серьёзно. И частично могла поспособствовать его самоубийству. Ещё я переживала, что слишком много и долго думаю об этом, что не иду дальше. Мне казалось, что все вокруг справляются лучше, легче. Я пыталась подавить чувства. Только в двадцать два года осознала несколько вещей. Это мой отец. Мне нужно научиться жить с тем, что произошло, проработать это. И я буду горевать столько, сколько потребуется. Сейчас я думаю, что, каким бы он ни был, я имею право на свои чувства по поводу его смерти. Я отделяю их от его жизни, от того, какие он совершал поступки. Если я переживаю, то не вспоминаю о нём как таковом, просто проживаю утрату. Так, наверное, плохо говорить, но, если бы он не умер, я была бы менее осознанной сейчас. Это был переломный момент, и он сделал меня тем человеком, которым я сейчас являюсь.

Лена Подольская


В моей жизни абьюзером оказалась совершенно безобидная на первый взгляд бабушка, но поняла я это не сразу. Возможно, потому что первой на себе это почувствовала мама, когда родители перевезли её поближе к себе, в Смоленскую область. Только сейчас я осознаю то эмоциональное давление, которое бабушка оказывала на мать: ежедневные звонки и упрёки в недостаточном внимании, обвинения в том, что нас, внуков, не привозят чаще. Иногда она могла приехать, никого не предупредив, и остаться у нас, совершенно игнорируя личные границы под предлогом: «Я же тебя родила, значит, имею право». Однажды во время очередного незапланированного визита на слова отца о том, что у нас сейчас нет возможности её разместить, она сымитировала ухудшение состояния. Отправила его в аптеку и заперлась в квартире со мной. И мне, семилетнему на тот момент ребёнку, стала рассказывать, какие плохие у меня родители.

Все эти истории не избавили меня от ежегодных поездок на дачу к бабушке и дедушке на всё лето. В семь-девять лет мне было там вполне комфортно. Я тусила на участке, каталась на велосипеде. Проводила досуг как нормальный ребёнок. Но в одно лето всё поменялось. Как только родители уезжали, начинались разговоры о том, как неправильно я себя веду, интересуюсь не тем, мало забочусь о бабушке с дедом и мало им помогаю.Что я полная эгоистка, и вообще — нужно браться за моё воспитание. Воспитание же заключалось в чтении военно-патриотических книг и обслуживании желаний бабки. Если я что-то не хотела делать, сначала на меня кричали и замахивались. А впоследствии это превратилось в систематические удары «заранее, чтобы не думала заикаться о своих хотелках» и манипулирование чувством вины, чтобы я пришла извиняться. Дед пару раз пытался вмешаться, после чего бабушка выгнала его из дома: «Пока он не одумается». Хорошо помню момент, когда, не желая идти с бабушкой в лес, я, предупредив всех, поехала с новоиспечённой подружкой на озеро. Не прошло и получаса, как меня уже искали по всем участкам. Бабушка наигранно рыдала, делая вид, что я просто пропала. По возвращении домой она надавала мне пощёчин и заперла в комнате на два дня, отобрав телефон и оставив какую-то советскую книгу про войну. К счастью, после этой ситуации я дозвонилась до родителей, рассказала им всё и попросила меня забрать. Мне было лет пятнадцать. Затем, уже благодаря подготовке к школьным экзаменам, я перестала ездить к этим людям. Иногда по просьбе родителей приходилось звонить, поздравлять с днём рождения и прочими праздниками. Делала я это без особого желания, потому что попытки манипулировать чувствами продолжались. Только вот моё отношение изменилось. После поступления в университет перестала звонить, удалила номера.

Бабушка наигранно рыдала, делая вид, что я просто пропала. По возвращении домой она надавала мне пощёчин и заперла в комнате на два дня, отобрав телефон и оставив какую-то советскую книгу про войну

Бабушка умерла от болезни. Я даже не знаю какой. Помню только, что примерно месяц до смерти родители провели у неё. Я же узнала по телефону от матери. Не могу сказать, что, узнав о её кончине, я что-то почувствовала. Некоторое время я задавала себе вопросы: «Могла ли я что-то изменить? Что если я действительно была настолько плохой и заслуживала это отношение?» Но вскоре эти вопросы были проработаны с психотерапевтом.

Я до сих пор не могу понять, чем были обусловлены её поступки. Возможно, элементарной жестокостью. Может быть, одиночеством. Одно знаю точно: в какой-то момент я чётко осознала, что не люблю бабушку. И это осознание помешало ей продолжить манипуляции. У этого опыта есть очень важный плюс: я приняла тот факт, что родственники даже к своей «родной крови» могут относиться плохо. И обрывать такие связи абсолютно нормально. Также я лучше считываю людей с похожим поведением и веду себя с ними аккуратнее. Хотя, конечно, это может быть проявлением паранойи от пережитых травм.

Анна Целовальникова


Мой папа был военным человеком, но я его таким не помню. Он ушёл из армии задолго до моего рождения. Его мама владела большим торговым помещением в Самаре, где работала вся их семья. Папа встретил маму, когда ей было семнадцать лет, а в восемнадцать она уже забеременела мной. Их разница в возрасте — двадцать лет. Мама росла без отца, и, возможно, случилась замещающая история. Папа хорошо зарабатывал, красиво ухаживал, а у мамы был пластичный характер, и, мне кажется, он хотел перекроить её под себя.

У отца была алкогольная зависимость. Как-то он напился, когда мама была на восьмом месяце беременности, и начал бить её ногами в живот. Говорить, что я буду выродком, что нормального ребёнка она родить не сможет. И что он вообще не хочет ребёнка.

В детском возрасте я любила папу больше, чем маму. У нас была тесная связь. Он приезжал после работы с игрушками и шоколадками, разговаривал со мной как со взрослой. Мы говорили о сексе, о боге и прочих сложных и глубоких вещах. А мама воспитывала, могла наказать. Но когда я стала подростком, он начал применять абьюзивные паттерны и ко мне. Осуждал мои первые отношения с парнями. Я очень похожа на маму и рано стала выглядеть взрослой, женственной. Думаю, его злость на маму перекидывалась и на меня.

Мне было лет тринадцать, в Рождество бабушка собрала всю семью на застолье, где папа напился. Мы приехали домой и я пошла на кухню сделать бутерброд. И вдруг слышу, как в меня летит деревянное кресло. Заходит мама, начинает меня защищать. Завязывается драка. Папа ударяет маму по лицу. Я вижу кровь, думаю, что он сломал ей нос. Уже я защищаю маму. Он силой кладёт меня на пол и начинает душить со словами: «Умри, мразь». Я думаю, что он скоро остановится, но он не останавливается. Чувствую, что вот-вот отключусь. Мне до сих пор страшно, если кто-то случайно прикасается к моей шее. Не помню, как всё остановилось, но мы выбежали из дома в одних сорочках. Ночью. Дядя (папин брат) с тётей жили через дорогу. Мы прожили у них какое-то время, но разговоров о том, что нам нужно уйти от папы или что его поведение ненормально, не было. Их целью было поскорее помирить маму с папой. Они считали, что мы придумываем или преувеличиваем. В какой-то момент пришла бабушка и сказала, что нам просто приснилось: «Такого не может быть». А через несколько минут пришёл папа и заявил, что ничего не помнит. Возможно, он извинился. Возможно, пообещал, что бросит пить. И мы пошли домой. Я тогда сказала маме, что никогда её не прощу, если она к нему вернётся. Она надолго запомнила эти слова, но сейчас я её не виню. Понимаю, что она была в жёсткой зависимости от отца. Как только мама получила образование и смогла работать, она от него уехала. Но это случилось позже.

Мёртвые люди совсем не похожи себя в живом виде. И я не могла понять, кто это лежит в гробу. Родственники и друзья родственников винили меня и маму в том, что произошло. Говорили, что он был хорошим человеком, просто мы ему не помогли

Помню, как мама попала в больницу с нервным срывом. Как у родителей случился скандал и мама уехала к своей маме, а папа не желал меня видеть дома. Он собрал все мои вещи в простыню и с этим кульком отправил к бабушке. Как-то я делала уроки в наушниках, слушала плеер, который мне подарили. Хотелось отгородиться от домашней обстановки. Отец подошёл, выдернул плеер и выкинул в окно. Он вообще любил бросаться предметами: в окно, в меня, в маму. Это часто случалось.

В детстве моей главной задачей было помирить родителей, я ужасно боялась развода. Но после нескольких случаев насилия мышление перестроилось. Я поддерживала маму в решении уйти, но у неё получилось, только когда мне было семнадцать лет. Я была в одиннадцатом классе. Мама уехала в Москву работать и планировала полностью взять моё финансовое обеспечение на себя. Я осталась в Самаре, но было неплохо, так как папа всё время проводил на даче. Жила одна. Иногда приезжала бабушка с маминой стороны. Папа ужасно обиделся, что мама уехала, пытался манипулировать через меня. Но я вскоре уехала учиться в Канаду, и на меня он тоже обиделся. Не давал денег на проживание, а я тогда не могла работать по закону. У него была ещё одна дочь от первого брака. Когда я уехала, он возобновил с ней отношения и вскоре переписал на неё всё наследство. Но об этом я узнала уже после его смерти.

Из Канады пришлось вернуться, потому что денег на жизнь не хватало. Я решила работать и учиться в Москве. В Самару приезжала нечасто. Было стойкое ощущение, что папа скоро умрёт, потому что он пил очень много алкоголя вместе с успокоительными. Когда я у него была в последний раз, ему стало жутко плохо. Я вызвала нарколога, чтобы его «прокапали». Перед отъездом я сказала ему, что наши отношения могут наладиться, если он бросит пить и пойдёт на терапию. Он обещал постараться.

В апреле 2016 года мне позвонила мама и сказала, что отец умер. Она также попросила моего молодого человека побыть рядом со мной. По заключению врачей папа отравился. То ли алкоголем, то ли маслами, которые были в его препаратах. Я просто отключилась. Не помню, что чувствовала. Утром улетела на похороны. Мёртвые люди совсем не похожи себя в живом виде. И я не могла понять, кто это лежит в гробу. Родственники и друзья родственников винили меня и маму в том, что произошло. Говорили, что он был хорошим человеком, просто мы ему не помогли. Я в большой обиде на них. Когда я была в Москве, а папу увозили в больницу в Самаре, я звонила дяде и тёте узнать, как его состояние. Они орали, что мы бросили папу, но никто не говорил о том, как он нас мучил на протяжении многих лет.

После похорон я вернулась в Москву. Легла на диван и где-то неделю просто смотрела в потолок. Кажется, это был депрессивный эпизод. Было тяжело принять, что человека больше нет. Даже если он причинил мне много боли. У меня до сих пор возникают мысли вроде: «Я вышла замуж, а папа даже не знает об этом». Или я думаю, что больше никогда не смогу с ним поговорить. Обвинить его. У меня нет ни нормального отца, ни ненормального. Никакого нет. Долгое время меня выводило из себя, что я никогда узнаю, что такое поддерживающий отец. Чувствовала себя человеком без руки и училась жить без неё. Но в целом я сама стала для себя значимым взрослым. И для мамы с бабушкой тоже. Отключаю эмоциональность и даю им рациональные советы, принимаю решения. Кто-то может поплакать у папы на коленках, я же поплачу сама с собой. Сама себя успокою и сама решу свои проблемы. От партнёра мне тоже важно получать поддержку. Возможно, я жду, что он в некоторой степени возьмёт на себя отцовскую роль. Сейчас я хожу на психотерапию и принимаю антидепрессанты. Мне диагностировали посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР). До этого я думала, что сама виновата в том, что всё время прокручиваю в голове картинки из прошлого. Что мне снятся страшные сны. Или что я боюсь реакции людей: вдруг в меня сейчас полетит предмет. С диагнозом стало намного легче.

Рассказать друзьям
3 комментарияпожаловаться