Жизнь«Утрата Ириски похожа на потерю ребёнка»: Люди о том, как переживали смерть домашних животных

Мне было семь лет, когда мы взяли лабрадора Сэнди у подруги семьи. Тогда я училась в начальной школе, сейчас мне двадцать один год — получается, у меня была собака почти всю сознательную жизнь. Сколько я помню себя, я всегда жила с Сэнди, я не представляю родительскую квартиру без неё.

Если бы я проходила проверку на детекторе лжи, то на вопрос «кого в этой жизни вы любили?» Сэнди стала бы первым честным ответом, пришедшим мне в голову. В случае окружающих у меня есть сомнения, а вот насчёт неё — нет. Сэнди, безусловно, была полноценным членом семьи без какой-либо скидки, что это не человек, а собака. Она была семейной собакой, которая очень любила находиться среди людей в большой компании.

С Сэнди у меня связано огромное количество воспоминаний из разного возраста: мы взрослели вместе, а её жизнь стала для меня символом собственного взросления. Через несколько недель ей бы исполнилось четырнадцать лет — для метиса-лабрадора это довольно приличный возраст. Ещё за пару лет до возникновения у неё проблем со здоровьем я начала переживать о том, что мне придётся пережить её уход из жизни. Было тяжело принять простую идею, что собаки живут меньше, чем люди, эти размышления сами по себе вызывали сильную тревогу. 

В октябре прошлого года у Сэнди обнаружили новообразование в области живота. Мы отвезли её на приём к онкологу, который сделал рентген, взял анализ крови, КТ грудной клетки. В течение нескольких недель пришёл результат диагностики — у Сэнди был рак молочной железы. Также нам сообщили, что в её лёгких обнаружили метастазы, поэтому речь идёт, скорее всего, о нескольких месяцах жизни.

Когда врачи сказали об оставшихся месяцах, я не могла найти себе места. Меня одолевали боль, страх, безысходность. К этим чувствам примешивался и стыд за свои переживания, так как в голове крутилась мысль: «Это же просто собака». Я до сих пор не понимаю, откуда она появилась у меня. Думаю, это объясняется нехваткой информации о переживании хозяевами смерти своих питомцев — эта тема редко обсуждается публично. Порой мне самой было сложно рассказывать о состоянии Сэнди.

Сэнди проходила химиотерапию с ноября до июня. Ей прописывали и сменяли большое количество лекарств. На протяжении всех месяцев мы всей семьёй активно участвовали в её лечении и уходе. К сожалению, состояние её ухудшалось, но химиотерапия поддерживала, и иногда ей хоть и ненадолго, но становилось легче. Последние месяцы были тяжёлыми: зимой она ещё могла бегать, кувыркаться в снегу, с приходом тепла всё чаще мучилась от боли, а ближе к лету появились эпизоды сильных болей. К счастью, благодаря маминой работе мы могли оказать собаке квалифицированную помощь — нам было невыносимо наблюдать, как ей было трудно ходить, она отказывалась от еды. Иногда мне приходилось выносить её на руках на улицу. Тогда я особенно остро ощущала собственное бессилие, хотелось отдать что угодно, лишь бы ей стало хоть немного легче.

Когда я была не дома во время её приступов, я думала только о Сэнди. Ждала сообщений от родителей, что ей стало легче. С каждым месяцем приходилось прикладывать всё больше усилий: нужно было давать лекарства каждые 3–5 часов, почаще выходить с ней гулять, делать перевязки. Всё это сопровождалось ухудшением её состояния и увеличением размера опухоли и метастазов — это требовало не только моральных, но и физических сил.

В какой-то момент мы задумались об усыплении. Это было непростым решением: на одной чаше весов было избавление от мучений, на другой — тяжесть от осознания, что я распоряжаюсь чьей-то жизнью, и боль утраты. Её состояние стало резко ухудшаться, она уже практически не вставала сама, в итоге мы провели процедуру дома. Я считала важным присутствовать на этом процессе — некоторые хозяева отдают питомцев на усыпление в клинику, где они в последние минуты жизни остаются один на один с чужим человеком в незнакомой обстановке. Я слышала рассказы ветеринаров о том, что в этот момент животное очень страдает от стресса и разлуки с близкими. Мне невыносимо было представлять это, поэтому я хотела быть рядом с Сэнди, как бы больно мне ни было.

Накануне усыпления я провела с Сэнди целый день. Я чувствовала вину: казалось, будто я обманываю её, ведь я понимаю, что скоро она умрёт. Было невыносимо от того, что я провожу с ней последние часы и больше её никогда не будет рядом.

Я не представляла, что усыпление происходит настолько быстро — процесс занимает несколько минут. Собаке вводится несколько внутривенных инъекций, от которых она засыпает, а последняя окончательно замедляет сердцебиение. Когда из жизни уходит человек, можно остаться с ним наедине на какое-то время — в случае Сэнди было очень больно наблюдать, как её, как вещь, положили в пакет и увезли.

Я осталась дома одна и рыдала до самой ночи. Было очень тяжело принимать реальность, в которой её больше нет, и я до сих пор, наверное, не могу до конца это сделать. Меня накрыло ощущение пустоты. Прийти в себя помогла поддержка близких людей. Мне было легче от осознания того, что моё горе было не внезапным: на протяжении многих месяцев я морально готовилась к подобному исходу.

Мы похоронили Сэнди на нашем дачном участке. Я рада, что таким образом она всё равно будет с нами. При этом в первую ночь меня мучила мысль о том, что ей может быть плохо и холодно в земле. В такие моменты я начала чувствовать бессилие из-за того, что я никак не могла ей помочь. Хотя, разумеется, помогать уже было некому. Я не могла перестроиться в новую реальность, где ей больше не будет ни больно, ни страшно, ни одиноко.

Я всё ещё привыкаю к тому, что мне больше не надо кормить собаку и гулять с ней дважды в день. Что она не придёт с утра и не будет тыкаться носом ко мне в дверь. Я очень скучаю и каждый день думаю о ней. Недавно мне снился тяжёлый сон, в котором мы ехали в клинику усыпить Сэнди, — во сне я осознала, что она уже мертва, и заново пережила все эмоции. Будто кто-то снова расковырял зажившую рану.

Я не знаю, что будет дальше. Пока мы не планируем заводить нового питомца — я бы не хотела оказаться на месте собаки, чьи хозяева всё ещё привязаны к умершему животному. Я не хочу никого заводить, пока не почувствую в себе силы обеспечить своего любимца и морально, и материально. Тем не менее я уже не раз слышала от знакомых, переживших подобный опыт, что возникшую пустоту сможет заполнить только следующая собака, которая подарит человеку всю свою любовь.

Мне оказалось гораздо сложнее столкнуться со смертью питомца, чем со смертью родственников. Я была знакома со смертью близких, и мне приходилось переживать смерть пожилых родственников. До этого они долго и тяжело болели, и в какой-то степени их смерть была ожидаемой — она укладывалась в мою картину мира. Я осознавала, что каждый человек конечен и рано или поздно все вынуждены столкнуться со смертью — особенно пожилые люди.

Но смерть моей собаки Ириски лишила меня почвы под ногами. Ей было всего четыре месяца, когда она прыгнула в водоворот в дачной реке — я долгое время не могла не то что принять, а поверить в произошедшее.

Многие говорят «время лечит», но это не совсем так. Со дня её смерти прошло примерно полгода — сейчас я испытываю такую же боль от утраты, как в первый день. Просто даже к этому сводящему с ума чувству можно со временем привыкнуть. Пустота внутри обволакивается со временем, но никуда не исчезает. Я уже полтора года нахожусь в психотерапии, прохожу все стадии горя.

Для нас с партнёром утрата Ириски была похожа на потерю ребёнка. Мы готовились к её появлению в нашей семье больше, чем, наверное, некоторые готовятся к родам. Мы уделяли ей огромное количество времени каждый день. Регулярно гуляли, играли и тренировали Ириску. Мы ни разу не оставляли её одну. Она постоянно была с нами, даже спала всегда на коленях или ногах. Может быть, мы чувствовали, что вскоре потеряем её.

Я испытываю огромную вину за смерть собаки — ведь именно мы приняли решение взять её, мы должны были за неё отвечать. Собак, и в особенности щенков, я воспринимаю как детей, которые находятся под нашей защитой и опекой.

Мы оба очень любим собак. У наших родителей есть собаки. В будущем мы хотели бы снова завести собаку, но не знаем, когда придём в себя и будем к этому готовы — точно не в ближайшие несколько лет.

У меня были очень близкие отношения со своим котом Швепсом. В доме всегда жила вторая кошка Бася, которую я очень люблю, но с ней у меня никогда не было настолько крепкой эмоциональной связи. Ей уже пятнадцать лет — иногда я ловлю себя на мысли, почему он не прожил такую же долгую жизнь и умер в восьмилетнем возрасте.

Пару лет назад во время празднования Нового года Швепсу стало плохо — прямо во время боя курантов. С каждым днём его состояние ухудшалось, его часто рвало, поэтому его пришлось отвезти в ветеринарную клинику недалеко от дома. Для него это был настоящий стресс, нам с родителями было больно за этим наблюдать. Там ему провели несколько операций, но после последней позвонили и сообщили мне, что Швепс впал в кому. На мой вопрос о том, как ему можно помочь, врач ответил, что «можно только ждать». Через пару часов мне перезвонили и сказали, что Швепс «погиб».

Я не могла поверить в то, что услышала. Ещё больше меня поразило отношение ветеринаров — они настолько чёрство и безразлично сообщили о потере кота, что, казалось, они не способны проявить какую-либо эмпатию к людям. Например, нам не хотели разрешать прийти к коту после операции, когда он ещё был живым. На вопрос о причине его смерти врачи ответили, что можно провести вскрытие в этой же клинике за дополнительную плату — я решила, что при таком подходе это ничего не изменит, поэтому отказалась от процедуры. Позднее я прочитала отзывы о клинике и узнала, что там на регулярной основе умирали животные — многие жаловались на халатное проведение операций.

Мне есть с чем сравнивать — в Штатах в подобной ситуации врачи подробно рассказывают и объясняют, что произошло. В итоге у меня сложилось ощущение, что в смерти Швепса виновата я. Что выбрала неправильную клинику, что вовремя не обратила внимание на его состояние.

Потеря Швепса стала настоящим семейным горем. В тот день у моей мамы случился нервный срыв и ей пришлось уйти с работы, потому что она не могла перестать плакать. Это была потеря и для моих близких друзей.

В тот же период я получила стипендию на учёбу за границей. На фоне всех эмоций, напряжения и стресса я даже обратилась к психологу. Он помог мне частично проработать травму: на протяжении долгого времени я болезненно реагировала, если видела в своей ленте старые фотографии с котом или если телефон показывал мне воспоминания с изображениями Швепса.

Сейчас я живу в Нидерландах, и мы вместе с моим партнёром задумываемся о том, чтобы взять кота в будущем. С одной стороны, мне очень не хватает общения с животными и я хотела бы завести домашнего питомца. С другой — во мне есть огромный страх потери. Я не могу слушать рассказы своих друзей о смерти питомцев, потому что боюсь вновь пережить подобный опыт. Я понимаю, что хотела бы завести породу, которая проживёт как можно дольше, — ни за что бы не приютила хомяка, крысу или ёжика, которые живут года два.

Я думаю, такое отношение к смерти Швепса у меня связано с тем, что я давно не переживала потерю близкого. Уход кота стал первым большим эмоциональным потрясением для меня за последние несколько лет. Возможно, в будущем мне будет легче.

У меня жила жесткошёрстная такса — в момент смерти Жаку было уже двенадцать лет. Для моей семьи он был настоящим родственником, и мои родители относились к нему как к третьему ребёнку. Жак был очень эмоционально привязан к нам и остро реагировал на перемены в семье. Например, в то время мы вынужденно переезжали, и он довольно плохо переносил смену обстановки. Всё это сказывалось на самочувствии Жака. Также в силу возраста у него были проблемы с сердцем.

Первый сердечный приступ у Жака случился, когда я была в гостях у подруги. Я была далеко от дома и не смогла вместе с близкими отвезти его в клинику. За происходящим я наблюдала как бы со стороны — регулярно звонила и пыталась эмоционально поддерживать. В тот раз всё обошлось — в клинике у Жака приступ прошел сам собой, а ветеринары просто предложили усилить дозу таблеток. Хотя он уже тогда принимал по пять таблеток в день, это много.

В итоге Жак не получил должного лечения, а мы не смогли остановить ухудшение его состояния. Примерно через две недели случился схожий приступ, который уже изначально напоминал необратимую ситуацию. В тот момент пёс находился в квартире, дома также был мой папа вместе с моим младшим братом Мишей. Когда Жак уже еле дышал, они побежали с ним на руках в ближайшую ветеринарную клинику, в которой буквально ещё днём делали ему укол. Но они не успели его донести — Жак умер на руках у папы с Мишей.

Возвращаясь в тот день домой, я бессознательно чувствовала, как что-то случилось — но ещё не знала наверняка, что увижу свою собаку мёртвой. После осознания произошедшего я пережила эмоциональный срыв — к счастью, утром я могла уехать в офис и отвлечься на рутинные задачи. Семье было сложнее: папа удалённо работает прямо из дома, мама с Мишей также большую часть летних каникул проводили в Москве. При этом у них была возможность принять и прожить горе, я же пыталась не думать о нём и всячески заполнить пустоту внутри.

Тем не менее справиться с потерей мне очень помогла поддержка друзей: мама попросила меня опубликовать фотографии в инстаграме и сообщить о случившемся. Мне написало большое количество людей, знакомых с моей собакой, и это очень поддержало мою семью.

После кремации мы похоронили Жака на даче. Я до сих пор стараюсь меньше думать о произошедшем и избегать обсуждений с семьёй: порой родители слишком эмоционально реагируют и я боюсь вновь сорваться. Я привыкла, что моя собака всегда была рядом. На днях я ударилась обо что-то мягкое на полу и автоматически решила, что это Жак. Когда я открываю дверь в комнату, я интуитивно жду, что он побежит мне навстречу. В такие моменты мне становится страшно, что этого больше никогда не произойдёт.

Наверное, самые близкие взаимоотношения с Жаком были у папы, поэтому он особенно болезненно воспринял его смерть. В какой-то момент он захотел найти заводчицу и взять у неё дальнего родственника Жака. Но мама пока не готова, я тоже — не хочу, чтобы новая собака выполняла функцию замены.

Мне кажется, любая смерть представляет собой некое завершение. Для меня Жак стал символом моего детства. Несмотря на близкие взаимоотношения Жака с папой, я считаю, что это моя собака — в школьном возрасте мы проводили вместе огромное количество времени. Сейчас мне нужно постараться отпустить и его, и своё прошлое. Я должна двигаться дальше: переехать от родителей, встать на ноги и обрести независимость. И, наверное, только тогда я бы хотела задуматься о собаке, которая станет для меня символом нового жизненного периода.

Я думаю, люди в маленьких городах, в отличие от жителей мегаполисов, совершенно иначе относятся к домашним животным. Я выросла в небольшом городке Дорогобуж в частном доме. У меня, как у большинства семей, было много животных, каждое из которых выполняло какую-то функцию. У бабушек и дедушек был скот, который выращивался ради пропитания. У родителей жили кошки, которые ловили мышей, и собаки, охранявшие дом. Их либо находили на улице, либо забирали у знакомых. Если кто-то из животных умирал, то примерно через месяц заводилось новое. Поэтому в моей жизни была целая череда смертей и появлений.

Смерть как будто являлась атрибутом взрослой жизни. Например, однажды у моей лучшей подруги умерла морская свинка — мы, решив почувствовать себя взрослыми, похоронили её под деревом, украсили могилу камушками, поставили небольшой крест и написали имя и даты жизни свинки, совершив настоящее ритуальное погребение.

Порой утрата питомцев была связана с трагическими обстоятельствами. Кто-то из котов попадал в капкан, собаки погибали из-за укусов клещей. Один мой кот умер из-за того, что его со злости пнул прохожий. При этом такие жестокие события я воспринимала с сожалением, но спокойно — да, так случилось.

Как ни странно, детский опыт очень помог мне во взрослой жизни: у ребёнка очень мала вероятность столкнуться со смертью и принять её существование. Для меня череда утрат домашних животных стала хорошим способом знакомства с жизненным циклом. Я с детства знала, что смерть может наступить неожиданно при совершенных разных обстоятельствах. Со временем я приняла этот факт и привыкла к нему, начав воспринимать смерть как естественное течение событий. Все будут всегда умирать, и все будут всегда рождаться.

Недавно я разговаривала со своим другом, который сказал, что не хочет даже думать о смерти своих родителей и не хочет верить в то, что это произойдёт. Мне не близка такая позиция. У моих родителей большая разница в возрасте, и я рада, что мы открыто обсуждаем вопросы наследства, их пожелания о ритуалах и не боимся думать о будущем. Принятие смерти слилось у меня с пониманием того, что мы никогда не передадим всю любовь к своим питомцам, друзьям и родителям даже с их смертью. Конечна и я сама — я довольно спокойно отношусь к временности своего пребывания в этом мире.

Я очень рада, что всё моё детство прошло во взаимодействии с животным миром. Сейчас, когда я живу в Москве, мне не хватает общения с животными. Иногда у меня даже появляется физическая потребность погладить животное, будь то корова или собака. Я бы хотела завести двух борзых собак, но я не могу этого сделать, поскольку живу в маленьком пространстве.

Жизнь в частном доме неподалёку от леса подарила мне не только понимание цикличности жизни, но и ощущение близости с дикой природой. Это сформировало у меня широкое представление о мире. Для меня опрометчиво считать человека королём мира, поскольку вокруг меня всегда было столько живых существ, влияющих на окружающих мир.

ФОТОГРАФИИ: ericlefrancais1 — stock.adobe.com, Pixel-Shot — stock.adobe.com