Жизнь«Нежелательная»: Отрывок из книги активистки «Открытой России» Анастасии Шевченко

Активистка нежелательной по мнению минюста организации «Открытая Россия» Анастасия Шевченко опубликовала книгу-мемуары «Нежелательная», в которой подробно рассказывает о своей жизни до и после начала преследования российскими властями. Шевченко стала первой обвиняемой в России по статье 284.1 УК РФ, «Осуществление деятельности организации, признанной в России нежелательной». В феврале 2021 года Анастасию приговорили к четырём годам лишения свободы условно, но две недели назад суд смягчил своё решение: теперь активистка должна отбыть три года условно с таким же испытательным сроком. За время судебного разбирательства, когда Шевченко находилась под домашним арестом, в больнице умерла её старшая дочь с инвалидностью I группы Алина.

Публикуем отрывок из книги «Нежелательная», в котором Анастасия описывает свои впечатления от изолятора.

Купить электронную версию книгу «Нежелательная» можно на сайте «ЛитРес» по этой ссылке

Наступил момент, когда я всё для себя решила. Прислушивалась к себе, готова ли я пойти до конца за свои убеждения, и чувствовала силы. Хотелось доказать, что нет никаких нежелательных людей и организаций, нет у власти права штрафовать за дебаты и семинары, невозможно так нагло и без повода преследовать активных граждан. Казалось, что система едет на меня большим катком, а я не хочу ни убегать, ни отходить в сторону, ни отворачиваться. Могу только встретить открыто и показать, что я сильнее, честнее и что правда на моей стороне.

С этого момента я осталась наедине с собой. Моего города вокруг больше не было, он исчез. Квартира, где мы жили семьёй, была по-прежнему рядом, всего в двух остановках от изолятора, но теперь казалось, что между нами пропасть. Я в другой реальности, с другими запахами, другими стенами, без неба и солнца. Точно как в «Нобелевской премии» Пастернака.

Я пропал, как зверь в загоне.

Где-то люди, воля, свет,

А за мною шум погони,

Мне наружу ходу нет.

Всё, что связывало меня с прошлой жизнью, — это красная дорожная сумка, которую я наспех собрала дома. При входе сумку забрали и куда-то унесли, меня отправили ждать чего-то в какую-то маленькую камеру. Полная неопределённость. Как в космосе, вокруг этой камеры темно и никого нет. И я совсем одна. Холодно. Я укуталась в светло-сиреневый пуховик с белым мехом — он был ослепительно ярким на фоне серых сырых стен. В камере была только деревянная скамья. Наверное, она называется там нарами или шконкой, но мне хотелось думать, что это просто скамья. Всё было очень грязное. Каждый сантиметр стен исписан: имена, даты, номера статей УК РФ, крики души типа «меня подставили менты» или «прости меня, мама». Отчаяние наполняло камеру. Я не должна была там быть, мне там не место. Я закуталась в пуховик ещё больше, накинула капюшон так, чтобы не видно было ничего вокруг, согнулась пополам и закрыла глаза. Через мех куртки медленно вдыхала аромат своих духов, постепенно весь ужас вокруг исчез. Я почти уснула.

Спустя примерно час загромыхал замок в железной двери. Я медленно развернулась из своего клубочка, тело от холода было не способно на резкие движения. За мной пришли. Мне предстояло исследовать другие помещения изолятора, проснулось любопытство. Интуиция подсказывала, что хуже этой маленькой камеры уже не будет. Меня повела по коридору на досмотр женщина в серой, как и всё вокруг, форме. В кабинете я увидела свою красную сумку, но легче не стало. Постепенно, украдкой, на цыпочках стал подкрадываться страх. Конечной точкой сегодняшнего дня должна была стать камера изолятора, и дальше — ничего. Больше никуда меня в этот день не поведут, и я боялась остаться наедине с собой. Пуховик может спасти тебя от реальности на час, но не на сутки, а то и больше. Этот день длиною в жизнь кончится. Утро в мягкой кровати и объятия сына, а вечером страшная камера изолятора.

Через мех куртки медленно вдыхала аромат своих духов, постепенно весь ужас вокруг исчез. Я почти уснула

В пустой камере с тремя кроватями, так было решено называть для себя нары, я оказалась одна уже перед отбоем, почти в десять вечера. Я безуспешно пыталась отмыть чёрные руки. Сняли отпечатки ладоней, а смыть эту черноту нечем — нет воды. Хорошо, что с собой были салфетки для снятия макияжа. Почти вся пачка ушла на то, чтобы отмыть ладошки хотя бы до серого цвета. Макияж решено было не смывать. Мне не дали подушку, поэтому я положила под голову свои вещи, накрылась с головой простынёй и крепко уснула, несмотря на то что свет горел всю ночь, а я в прежней жизни спала всегда только в полной темноте.

Утром в изоляторе меня разбудило радио «Дача» попсовыми песнями 90-х — хуже не придумаешь. При досмотре у меня отобрали часы и предупредили, что время узнавать я смогу только по радио.

Никогда не делала утреннюю зарядку, а тут начала с удовольствием разминаться и приседать. Примерно в семь утра 22 января меня накрыло. Мне стало очень страшно.

Я всё контролировала в своей жизни. За месяц до ареста ко мне в гости приезжала подруга Яна, и я ей жаловалась, что нельзя жить так, как я. Всё беру на себя, ничего не делегирую. Мои дети и мама были абсолютно несамостоятельными, они совершенно не знали город, запросто могли заблудиться. Им и не надо было его знать: я возила их на машине. Покупки, коммунальные проблемы, накопления и кредиты, планы и важные решения, отпуск и каникулы, ремонт и переезд — всё было на мне. И вот в семь утра я поняла, что больше ничего не контролирую. Вообще. Никак не могу повлиять на свою судьбу и, что самое страшное, помочь маме и детям. Я чувствовала, как в двух автобусных остановках от меня проснулась моя семья. Страшно было подумать, что у них на душе этим утром. Я думала о том, как дети, сонные, идут умываться и собираются в школу. Дочке в школу утром не надо, но она наверняка пойдёт провожать брата вместе с бабушкой. Я видела, как они бредут по покрытому льдом тротуару в школу. Радио «Дача» сообщило, что утро морозное.

Меня от злости душили слёзы, но плакать я не могла себе позволить: в углу под потолком висела видеокамера, нельзя показывать слабость. Я начала быстро ходить по камере туда и обратно. Мне было так страшно за детей и маму, всё думала, справятся ли они, и понимала, что Алина точно без меня не справится. Если она заболеет, то всё. Кроме меня некому помочь. Надо было что-то делать. Я всегда находила выход в любой ситуации, но не в этот раз. Я была абсолютно бессильна. И от этого стало ещё страшнее.

Все мы рано или поздно проходим через унижение. Бывают унизительные ситуации, высказывания, но редко нас унижают намеренно и подолгу. Российская система наказания же построена на намеренном и постоянном унижении. С утра до вечера, изо дня в день. И все понимают, что такая система не может исправить ни одного преступника, а вот сломать человека — запросто. Моё унижение началось с кабинета досмотра в изоляторе.

Накануне обыскали мою красную сумку. Не разрешили взять с собой в камеру дезодорант: он был в стекле. Я старалась покупать меньше пластика, берегла природу, но стекло в изолятор нельзя, забрали. Забрали и паспорт с золотой цепочкой. Женщина в форме попросила приготовиться к досмотру. Для этого нужно раздеться догола. Бюстгальтер женщина забрала сразу, потому что он был с металлическими косточками, обещала вернуть, когда повезут в суд. Я подчинилась. Стою посредине серого кабинета без бюстгальтера, в кружевных белых стрингах, как дура. Женщина просит трусы снять, повернуться и раздвинуть ягодицы. Унизительно? Наверное. В тот момент мысли были лишь о том, какая странная у этой женщины работа и как в свои 39 лет с высшим образованием и красным дипломом я оказалась в ситуации, когда доверие ко мне проверяется через ягодицы. Женщина, казалось, почувствовала себя неловко, потому что я только успела повернуться, а она уже попросила меня одеться. Я натянула джинсы и тёплый серый свитер, который мне подарила мама.

Приступ страха утром постепенно ослаб. Я уговорила себя заниматься всем чем угодно, только не думать. Я отжималась от стола, качала пресс на кровати, приседала, читала Некрасова, вспоминала асаны из йоги. Время тянулось. В 8 утра в коридоре загромыхала тележка — привезли завтрак. Есть совершенно не хотелось. Я ждала, что сейчас откроют дверь, я увижу новое лицо, поздороваюсь и поблагодарю за завтрак. Вместо этого открылось маленькое окошко в двери и мне просунули миску с какой-то едой. Как животному в клетке. Это было так унизительно и так неожиданно, что слёзы снова подступили очень близко и я с трудом выдавила из себя грудным низким голосом: «Доброе утро. Спасибо». В ответ окошко молча захлопнули.

Этот момент стал для меня самым унизительным за всё время. Не раздевание догола, не гадкие шутки, не тараканы и грязный матрас комочками, а то, что тебе сквозь щель протягивают еду молча. Я рухнула на твёрдую кровать спиной к видеокамере и зажмурила глаза, чтобы не разреветься. Самые неприятные моменты — это жалость к себе. Такое надо глушить сразу. Есть я не стала, плакать тоже. Стена у кровати, как и во всей камере, была исписана. Я задумалась, чем же арестанты царапают стены: всё металлическое отбирают при входе. На уровне моих глаз была выцарапана вчерашняя дата, имя и номер статьи. «Совсем свежая надпись», — подумала я. Посмотрела другие: почти каждый день новая надпись на стене, а статья чаще всего одна — наркотики. Вместо имён в основном клички.

Я бы ни за что не оставила на этой стене надпись, даже если было бы чем. Для меня это значило оставить здесь след, часть себя, смириться. Никогда и ничего общего между мной и несвободой не будет, я не смирюсь и не стану частью этой системы, как бы меня ни унижали. Смотрела на стену и думала: что же там сейчас в реальной жизни? Где дети? Сильно ли волнуются, не болеет ли Алина, как друзья, лучше ли маме, что сегодня дома на обед? Зрительная память мгновенно рисовала родные лица, комнаты, запахи. Потом вдруг вспомнила, что записана сегодня на коррекцию бровей. Впервые в жизни записалась на брови, причём к одному из лучших мастеров города. Запись была почти за месяц. Я так ждала этого дня, ведь я никогда не красила брови, было любопытно, что получится. Неудобно было перед мастером, ведь даже позвонить и предупредить об отмене не смогла. И фитнес пропустила, а абонемент куплен. Такие мелочи, но они говорили мне, что я больше никогда не буду той Настей. Всё. Привычная жизнь безвозвратно утеряна. Но я всё равно за неё держалась.

ФОТОГРАФИИ: goodmoments —  stock.adobe.com