Star Views + Comments Previous Next Search Wonderzine

Жизнь«Ты что, поела? Тебе нельзя есть»: Танцовщицы о токсичной стороне балетной учёбы

РПП, депрессия, постоянные оскорбления и не только

«Ты что, поела? Тебе нельзя есть»: Танцовщицы о токсичной стороне балетной учёбы — Жизнь на Wonderzine

Мы привыкли считать балет изысканным искусством, внутри которого люди живут по своим особым правилам. Говорят, что балерины самые стройные, тонкие и гибкие, но учиться этому мастерству нужно с ранних лет — и это под силу лишь единицам. Ещё мы часто слышим истории о «знаменитом русском балете», визитной карточке страны и русского искусства.

Однако мы не всегда задумываемся, какой ценой танцовщицы достигают профессионального мастерства. Учеба в балетном училище нередко сопровождается изнурительными физическими нагрузками, преподавательской муштрой и травмами. Она грозит довольно опасными последствиями для здоровья — как физического, так и психического.

Мы поговорили с бывшими танцовщицами о том, как складывалась их учеба в балетном училище, что заставило их покинуть балетную сферу и каковы были последствия их выбора. 

текст: Полина Шевцова

Нюся

Родители отдали меня в балетную студию в возрасте четырех-пяти лет. Занятия были сродни самодеятельности, но однажды мы даже поехали на гастроли в Будапешт. Спустя время я начала ходить на профессиональную гимнастику и заниматься классическим танцем с преподавательницей — так родители готовили меня к поступлению в балетное училище. Вряд ли я хотела этого, будучи ребенком — тем более я не предполагала, что меня ждет впереди. Но тогда мой путь за меня выбрали мама с бабушкой.

В балетном училище все было иначе. Очевидно, что в сравнении с балетными кружками от детей требовался совершенно другой уровень подготовки. К примеру, если в студии преподавателям было всё равно, какие у ребёнка растяжка и физические данные, здесь каждый попадал в профессиональное заведение с совершенно другими требованиями.

Уровень дисциплины в училище можно сравнить с армией. К примеру, если ученицы сидят между уроками на скамеечке и разговаривают друг с другом, а мимо проходит преподаватель классического танца, необходимо встать, сделать реверанс и стоять дальше. Здороваться надо было всегда, иначе это воспринималось как оскорбление. Были специальные социальные педагоги, которые следили за нашим поведением на занятиях и в свободное время.

 Требования были и к внешнему виду учеников. С началом пубертатного периода у меня начала расти грудь, что считается табу для балета. Я начала заматывать ее бинтами, чтобы как-то скрыть. Чтобы она перестала расти, я даже специально била ее. Но это не помогло, и грудь все равно выросла.

Тогда же нас начали взвешивать каждый день. Делалось это довольно неэтично: о проблемах с весом в балете говорят напрямую, не думая о том, что это может нанести какую-то травму. Это делается вслух в присутствии всех девочек и может сопровождаться едкими комментариями: «Ты вообще не похудела за эту неделю», «Вчера у тебя был вес намного получше. Ты что, поела, дорогая? Тебе же нельзя есть».

По меркам балетного училища допустимый вес для девушки ростом в 168 сантиметров составлял 47-45 килограмм. Многие из учениц падали в обморок во время занятий от перенапряжения и физического истощения, в том числе от постоянных диет. Сначала я пыталась худеть по белковой диете, потом и вовсе начала голодать и запросто могла съесть за день всего одно яблоко. При этом сама учеба предполагала довольно серьезные физические нагрузки: я приходила в училище к в 8 утра и нередко уходила в 10 вечера, поскольку после основных классов нужно было посещать репетиции. Я до сих пор не понимаю, как я могла не есть и столько заниматься. Даже в таких условиях все девушки очень старались.

В пятом балетном классе у меня начались булимические приступы. Помимо этого, я пыталась отработать съеденное нереальными силовыми тренировками. При взвешивании у меня начались панические атаки: при виде не тех цифр на весах я вставала на них ещё и ещё раз. Я начинала задыхаться, биться головой об пол, у меня начиналось предобморочное состояние — из-за того, что я не видела цифры, которые хотела.

Перед шестым годом обучения преподаватели заявили, что я снова должна похудеть за лето. По возвращении на занятия учениц выстраивали в линию большом зале напротив зеркал. Нужно было повернуться несколько раз боком, спиной и лицом для того, чтобы учителя увидели, насколько похудела каждая из девушек. Тех, кто не смог сбросить килограммы, выгоняли. Мне разрешили остаться, но отметили, что похудеть «можно было получше».

В этот момент я поняла, что больше не могу. Я отзанималась две недели и отчислилась из балетного училища, осознав, что моё физическое и психическое здоровье не выдержат.

Мне было очень тяжело расставаться с балетом — настоящую проработку ухода из балетного училища я начала гораздо позже. Тогда я боялась признаться себе, что со мной что-то не так, и долгое время копила эмоции в себе. При этом я так устала от диет и мне так хотелось есть, что после ухода я набрала за 2 недели 10 килограмм, потому что начала есть всё подряд. В основном я ела сладкое.

При взвешивании у меня начались панические атаки: при виде не тех цифр на весах я вставала на них ещё и ещё раз

В первый раз я обратилась за помощью к психологу в 17 лет. Мне удалось избавиться от панических атак, однако мой специалист не выявил, что я болею нервной анорексией и нахожусь в клинической депрессии. Позднее я узнала, что именно в тот момент у меня наблюдался разгар болезни и мне было нужно как можно скорее ложиться в психиатрическую клинику.

Спустя время мое состояние обострилось: тогда меня направили к другой психиаторке, которая просто прописала мне новое лекарство. От него у меня начались болезненные побочные эффекты, при этом оно не помогло: у меня появились суицидальные мысли и усилились самоповреждения. В ответ я слышала «пейте таблеточки, и всё пройдёт». Так произошла моя первая попытка суицида: я попыталась, но у меня не вышло.

Меня положили в психиатрическое отделение обычной больницы. Там за пациентами особо не следили, поэтому мне удалось пронести ножницы и я продолжила заниматься селфхармом. В этой больнице мне попалась очень заботливая психиаторка, которая кажется мне хорошим врачом. У неё была лишь одна проблема, которая делала мою ситуацию гораздо опаснее: она не специализировалась на лечении нервной анорексии, поэтому терапия ограничивалась словами «начни есть, пожалуйста» или «ты и так худенькая, перестань худеть!».

Выйдя из больницы через три недели, я сменила за полгода шесть антидепрессантов. В какой-то момент я устала принимать лекарства, из-за чего произошло обострение и я совершила вторую попытку суицида. Я снова попала в то же самое отделение.

После второй госпитализации мне посчастливилось познакомиться с психиаторкой, которая первой сказала, что мне нужно лечить не депрессию, а нервную анорексию. Она же направила меня в клинику расстройств пищевого поведения. Сначала я два месяца лежала в стационаре при круглосуточном наблюдении санитаров — во избежание случаев суицида и селфхарма. Были девушки, которые стеснялись ходить в туалет при остальных, многим также было дискомфортно мыться из-за неприятия своего тела. Мне тоже было тяжело всякий раз раздеваться в душевой. При этом большая часть рано или поздно привыкла.

После выхода из стационара мне подобрали хорошую схему лекарств, поэтому мое самочувствие улучшилось. Затем центром предусмотрена целая программа реабилитации, в том числе — переход в дневной стационар. Так, я месяц находилась в клинике с 8 утра до 3 часов дня и в это время занималась психотерапевтом. Помимо этого, в рамках реабилитации меня также каждый день взвешивали — только теперь я не видела свой вес.

Сейчас я нахожусь в амбулатории, думаю, это займет примерно год. Я продолжаю ходить на групповые занятия и ездить к психотерапевту. Честно, я очень рада, что нашла это место, где сумела прийти в себя, — не знаю, чтобы со мной было без клиники.

В сравнении с тем, что со мной произошло, сейчас я очень хорошо себя чувствую. Я живу, начала работать и больше общаться с людьми — это неоценимый результат моего психотерапевта.

Вспоминая прошлое и балет, скажу, что это не жизнь. Это вакуум, в котором существуют только классический танец и вес. В том мире кажется, что если не получится похудеть, то случится конец света, — но это не так.

Нина

Я с детства занималась художественной гимнастикой, а затем мама отвела меня в балетную студию. Меня приняли, благодаря гимнастике у меня была хорошая растяжка. Мне нравилось заниматься, я танцевала в свое удовольствие, к тому же у меня неплохо получалось, что и заставило задуматься об учебе в балетном училище.

Профессиональный балетный мир представляет из себя довольно жесткую структуру. В России он во многом строится по системе Агриппины Вагановой, которую она создала собственными руками. Я изучала ее биографию и довольно непростую судьбу, и мне кажется, что она не была счастливым человеком. Наверное, ее характер мог повлиять на жесткость и строгость балета и манеры его преподавания.

В начале обучения я мечтала стать хорошей балериной, а для этого приходилось делать всё, что диктовали преподаватели. Сейчас многие требования кажутся мне дикими: например, ученицу могли выгнать с урока, если она пришла в купальнике другого цвета или если его лямки были шире, чем у остальных. Учителя дотошно наблюдают за внешним видом балерин. Критика высказывалась при всех и порой учителя говорили настоящие оскорбления — наиболее сильно осуждались лишние килограммы. Из-за постоянных взвешиваний в училище я три года не подхожу к весам. Это просто жуткий страх. Если у меня не уходили какие-то 200 грамм или, более того, они прибавлялись, мне казалось это концом света. Ведь взрослые, авторитетные люди в мире балета всякий раз убеждали меня в этом.

Очень многие педагоги переходили рамки дозволенного и позволяли себе публично унижать учеников не только обсуждением внешнего вида. Первые полгода на занятиях приходилось фактически стоять в одной позиции, для которой нужно напрягать все свои мышцы. Во время класса учительница постоянно упрекала нас в том, что мы не старались — по ее мнению, единственное, что об этом свидетельствовало, вспотел человек или нет. Когда в конце урока выставлялись оценки, педагог отдельно спрашивала каждую ученицу, старалась ли она. Даже девочки, которые действительно прикладывали усилия, отвечали «нет» — ведь именно это хотела услышать преподавательница. На протяжении долгого времени я вела войну с ней и на этот вопрос всегда отвечала «да». Она вынуждала меня изменить позицию, я все равно продолжала получать низкие оценки — впрочем, как и все остальные, но порой эта ситуация доводила меня до нервного срыва. После репетиции я могла сидеть час в коридоре и рыдать.

На самом деле, девушек упрекают в лени на протяжении всех восьми лет обучения в училище. В какой-то момент у меня просто пропало желание что-либо делать: зачем, если в итоге тебе всё равно скажут, что ты не стараешься. Со временем пропадают и любые жизненные амбиции, не только в балетной сфере.

Во время класса учительница постоянно упрекала нас в том, что мы не старались — единственное, что об этом, по её мнению, свидетельствовало, вспотел человек или нет

После выпуска я два года работала в балетной труппе. Там было немного легче: больше свободы, приемлемые требования, к тому же я уже ощущала себя взрослым человеком, который сам распоряжается своей жизнью. Хотя в труппе между артистами была теплая семейная атмосфера, у меня не сложились отношения с директором. Там моя история повторилась: я снова начала слышать оскорбления по поводу своего роста, веса и внешнего вида. Да, за это время у меня были и положительные эмоции — все-таки я попала в гастролирующую труппу и объездила множество стран, но мне стало настолько плохо, как будто балет начал меня убивать. Тогда я приняла взрослое и осознанное решение уйти из него раз и навсегда.

У меня до сих пор много сомнений по поводу себя. После ухода из балета мне ничего не хотелось делать. Казалось, что ничего не получится, у меня нет никаких талантов, и единственный выход — заниматься чем-то, что ты уже знаешь. Я часто не могла на что-либо решиться из-за воспоминаний, которые никак не получалось перешагнуть. Сейчас я учусь в сфере, связанной с режиссурой — у меня неплохо получается, но я не перестаю переживать, достойна ли я этого.

Мне очень трудно воспринимать любую критику. Я часто додумываю за людей их мысли и поступки — таким образом в училище я пыталась предугадать реакцию преподавателей на свое поведение.

Для проработки проблем я не раз обращалась за психологической помощью. У меня был не совсем удачный опыт с первым терапевтом, но спустя два года я возобновила терапию, нашла своего специалиста и очень этим довольна. Например, я постепенно забываю травмирующие ситуации, а мой молодой человек помог мне проработать проблемы с принятием роста. Я понимаю, что сейчас живу в другом мире, и это здорово.

Я все больше прихожу к выводу, что в детстве попала в абсолютно противоположную себе среду. Помню, я приходила в начальных классах училища домой к маме и плакала, рассказывая, что там пытаются изменить и сломать меня. Конечно, есть девочки, которые ощущают себя в балете как рыба в воде, и он не оставляет у них стольких травм. А есть такие, как я.

При этом я верю, что балетная система возможна без насилия и издевательств. Однажды я занималась с частной преподавательницей — Натальей Семёновной Гринберг, у которой был совершенно другой подход. Да, у нее тоже была дисциплина, труд, усилия над собой и физическая нагрузка, но это было не травмирующе. Учительница помогала мне и учитывала физические данные учеников. Она пыталась скрыть уязвимость балерины, а не требовать нереального, как это было в училище. Сейчас я считаю, что от учеников можно добиться того же профессионального уровня без унижений и оскорблений — не воспроизводя токсичное преподавательское поведение из поколения в поколение.

ФОТОГРАФИИ: Mat Hayward — stock.adobe.com (1, 2) 

Рассказать друзьям
11 комментариевпожаловаться