Жизнь«Девочка, иди домой»: Журналистки
о работе на акциях протеста

На «Дожде» я уже почти семь лет. Сначала я занималась судебной журналистикой, несколько лет ходила на резонансные процессы: БОРН («Боевая организация русских националистов». — Прим. ред.), «болотное дело», дело «Кировлеса-2», Савченко, Сенцов. Снимала репортажи о том, как полицейские подбрасывают наркотики, как фабрикуют дела. Сейчас вместе с коллегами мы делаем еженедельную программу «Fake News» про ложь и пропаганду федеральных каналов, ею я занимаюсь уже два с половиной года. Ну и последний год — это, конечно, спецэфиры. Сначала был коронавирус, потом я провела две с половиной недели в Хабаровске, потом уехала в Беларусь и проработала там восемь недель. Теперь — протесты в России.

Когда Алексей Навальный вернулся в Москву, я не работала: моя близкая подруга подарила на день рождения поездку в Сочи, чтобы отвлечься. Отвлечься всё равно не вышло: всё воскресенье, 17 января, я смотрела трансляцию «Дождя». 23 января я была уже в Москве, 31 января — в Санкт–Петербурге. Поразило, наверное, что люди упорно и долго не расходились, несмотря на жёсткие задержания. Надолго запомню две сцены. Первая: у Законодательного собрания в Санкт-Петербурге силовики начали стучать дубинками в щиты, надеясь напугать и оттеснить колонну протестующих, а люди в ответ смотрели и хлопали, ноль страха. Вторая: бесконечное море людей на Гороховой.

Один из самых тяжёлых и долгих за последнее время дней был второго февраля, когда Навальному заменили условный срок реальным. Я работала пятнадцать часов: сначала у суда, а потом до ночи на акциях протеста в центре Москвы. Мне кажется, я никогда не видела такого количества силовиков в Москве. В какой-то момент я встретила на Тверской телеведущую Татьяну Лазареву, брала у неё интервью, а потом обернулась и увидела, как за нами идёт колонна силовиков, десятки омоновцев с дубинками, в шлемах, бронежилетах. Но запомню я этот день по другой сцене, в Дмитровском переулке. Мы увидели относительно небольшую колонну протестующих, которая свернула с Петровки, а навстречу ей вывернула колонна силовиков. Люди вжались в стену и подняли руки, они кричали, что безоружны. А в ответ силовики начали избивать их дубинками. Потом омоновцы по одному провожали в автозаки задержанных. Так они заполнили под завязку три или четыре машины.

Сейчас любят сравнивать действия российских силовиков с действиями беларуских. До 2 февраля я говорила, что с уровнем насилия в Беларуси недавние задержания не сравнятся, но эта сцена в Дмитровском переулке триггернула: я вспомнила то, что видела в Минске. Если честно, мне до сих пор тяжело пересматривать этот эпизод из нашего эфира. Когда ты работаешь, ты не так эмоционален, ты не успеваешь отрефлексировать происходящее, а вот потом накрывает. Тут так и произошло.

До акций в Беларуси я никогда не видела такой солидарности и такого единения. И такого уровня насилия, к сожалению. Десятки тысяч людей, несмотря на страх и ужас, выходили на улицы в первые дни после выборов. В один день ты видишь, как силовики разбивают витрину кафе, чтобы задержать протестующих, которые укрылись там от дубинок. И это очень страшно. А на следующий день сотни людей выстраиваются в очередь в это кафе и часами стоят под дождём, чтобы поддержать владельцев, которые пострадали от того, что хотели помочь. И вот эта солидарность в ответ на насилие — что-то невероятное. Никогда такого не видела.

Никаких серьёзных травм во время своей работы я не получала, а к тому, что тебя отталкивают дубинками или бьют по телефону, я уже привыкла. Когда силовики, как они сами говорят, «работают», им уже всё равно, кто перед ними: журналисты или протестующие. Но меня ни разу не задерживали. Может, из-за стереотипа, что я маленькая девочка с микрофоном. А может, просто везло: многие мои коллеги бывали в автозаках, тут никто не застрахован. Помню, в 2019 году, когда протестовали из-за недопуска независимых кандидатов на выборы в Мосгордуму, мой коллега Владимир Роменский шутил над кем-то из коллег: «Профессионалов не задерживают». На следующей акции самого Роменского задержали, несмотря на микрофон, пресс-карту, редакционное задание. Больше мы так не шутим.

Сейчас, конечно, ситуация поменялась. К журналистам приходят участковые и зачитывают им предостережения от участия в акциях, хотя на этих акциях они работают. Если раньше журналистов задерживали на протестах и, проверив документы в автозаке, отпускали, теперь чаще всего довозят до ОВД и держат там несколько часов. Это очень плохая тенденция. Я видела это в Беларуси, простите за очередное сравнение. И если поначалу у журналистов тоже «просто проверяли документы», то сейчас сутки ареста для корреспондентов в порядке вещей. Я боюсь, что мы движемся в ту же сторону. Взять только арест главного редактора «Медиазоны» Сергея Смирнова: это обвинение настолько абсурдно, что становится понятно, что это всего лишь повод, а причина совершенно в другом.

Но это моя работа, я по-другому всё равно бы не смогла. Нужно либо перестать заниматься журналистикой совсем, либо продолжать, несмотря на страх. В последнее время я получаю большую поддержку и благодарность от зрителей. Значит, людям нужно то, что я делаю, а это самое важное для меня. Значит, всё не зря.

Самое сложное — это, наверное, держать себя в руках и отвлекаться хоть иногда. Но вот с «отвлекаться» у меня большие проблемы: это почти невозможно, особенно в такое время, как сейчас. Надо, наверное, какое-то хобби придумывать. Мы вот с коллегами внезапно открыли для себя новое увлечение и теперь ходим пару раз в неделю играть в бильярд — но всё равно скатываемся в обсуждение происходящего. А держаться мне помогает очень крутая команда «Дождя», люди, с которыми я работаю, мои друзья. Думаю, вместе нам ничего не страшно, мы со всем справимся.

Я работаю в «Холоде» с ноября 2020 года. Пишу об очень разных вещах, но чаще всего о правах женщин, национальных меньшинствах, людях с инвалидностью, российской пенитенциарной системе. У нас нет новостей на сайте, но протесты мы всегда отрабатываем с помощью текстов, стараемся освещать их под неожиданным углом. В эти митинги мы рассказали истории участников, о психологической помощи. Например, я написала текст про задержанного 31 января активиста Дмитрия Глюза, у которого есть инвалидность по зрению.

Мы поняли, что игнорировать протесты невозможно, и стали ставить новости в соцсети. Второго февраля корры, Лиза Миллер и я, пошли непосредственно на улицы. С девяти утра я работала у Московского городского суда. До решения изменить наказание Навальному мало что происходило, но силовиков было много. Они постоянно спрашивали документы и редзадание, самые находчивые спрашивали имя и фамилию моего главного редактора. Видимо, так проверяли, что это не липовая бумажка. Но незадолго до этого заместителя главного редактора «Холода» Михаила Зеленского задержали на митинге. К счастью, его отпустили в ту же ночь.

К восьми часам все потихоньку собрались к апелляционному корпусу, напротив которого выделили огороженный клочок земли для журналистов. Мы все были как на иголках, очень нервничали. Когда судья дочитала решение и стало понятно, что Навальный будет отбывать наказание в колонии, я не могла в это поверить. Меня колотило то ли от шока, то ли от холода, от которого я уже не чувствовала пальцев ног, то ли от усталости, потому что до этого я спала всего три часа. Сразу стало понятно, что нужно ехать в центр. Мне очень помог бывший коллега, который поделился со мной грелками для ног и подвёз до Манежки. Голова на тот момент уже плохо соображала. Меня встряхнуло первое задержание, которое я увидела у отеля Four Seasons. Не было ничего, что я не видела раньше, омоновцы скрутили прохожего и потащили его, но у меня почему-то затряслись руки.

До часу ночи я работала на адреналине. Очки запотевали из-за маски, силовики вдали казались тёмным движущимся пятном, от которого все бегут с криками, так что маску пришлось стянуть на подбородок. Я путалась в топонимах и бегала за людьми. Мне не было страшно, для меня главное было сохранять спокойствие и оставаться собранной, чтобы не попадать под ноги силовикам и не терять протестующих из виду. А бегали они очень быстро.

Когда приехала домой к двум часам ночи, меня встретил мой молодой человек, он переживал за меня весь день. Моя собака Аяяй кинулась на меня, будто мы не виделись вечность. Ради интереса я открыла приложение-шагомер. Оказалось, за этот рабочий день я прошла и пробежала двадцать пять километров, даже мозоли натерла.

Когда я работаю на протестах, силовики, кажется, воспринимают меня как ребёнка и не трогают. Был забавный случай на митинге летом 2019 года, когда протестовали против недопуска независимых кандидатов в Мосгордуму. На мне была пресс-карта, я снимала задержания на «Трубной». Мимо меня пробегали росгвардецы, цепляли протестующих и тащили их к автозакам. Один из них крикнул мне: «Девочка, иди домой». «Я работаю», — ответила я. «Кем?» — «Журналистом!»

С тех пор журналистам серьёзно достается, несмотря на пресс-карты, редзадания, а теперь и жилеты прессы. Но по крайней мере в этот раз пронесло и меня никто не тронул. Переживаю, что за собакой будет некому ухаживать, поэтому мы с моим молодым человеком договорились не ходить на протесты вместе.

Мне сложно отвлекаться от происходящего, не читать новости и не смотреть ужасные видео с полицейским насилием. Заканчиваются цензурные слова, чтобы реагировать на всё, что происходит в стране. Когда у меня нет сил, спасают сон, фильмы и сериалы. Недавно я посмотрела сериал «Винкс» на Netflix: он такой лёгкий, что я осилила целый сезон за одну ночь, а на следующий день чувствовала себя очень отдохнувшей. Ещё я учусь медитации по сериалу «Headspace Guide to Meditation», только я в половине случаев засыпаю до конца серии или залипаю на красивый визуал. Когда я не могу выразить свои эмоции, я смотрю мультфильмы и кино, которые прошибают на слёзы. Например, после суда я смотрела фильм «Голос монстра» про двенадцатилетнего мальчика, мама которого умирает от рака. Если мне нужно поднять себе настроение, то смотрю «Королевские гонки Ру Пола» и глажу собаку Аяяй, которая утыкается в меня мордочкой, когда мне тяжело. Ещё мне помогает сладкое, хоть это и не очень полезно.

Я в «Медиазоне» с 2014 года, с самого запуска издания. Тогда команда нашего издания была очень маленькой, мы ютились в каморке на задворках «Винзавода». Сейчас нас сильно больше, есть полноценная редакция, тридцать с чем-то человек. Я отвечаю за техническое направление: разработку, фандрайзинг, общение с партнёрами. По мере возможности и необходимости — к сожалению, меньше, чем хотелось бы, — работаю на акциях.

Когда Навальный прилетел в Москву, я работала во Внукове, где, как мы знаем, самолёт так и не приземлился. Тогда меня поразило количество мер, которые приняли полиция и руководство аэропорта: все они буквально парализовали работу целого этажа. Проверка билетов на входе, закрытый выход из зелёного коридора, остановленные эскалаторы, лестница, даже в туалет нельзя было нормально пройти. Я не думаю, что граждане, которые приехали встречать Алексея, могли создать столько же неудобств пассажирам. Кто-то организовал «фанатов Бузовой», увеличив число людей в аэропорту. Очень удивило задержание Руслана Шаведдинова и Любови Соболь в кафе. Зачем? Чего они добивались? Какой цели достигли? Очень удивляет логика, которой руководствуются полицейские начальники.

23 января я работала на Пушкинской площади. Пришла туда за два часа до заявленного времени акции и специально прошлась по всем переулкам: хотела оценить количество техники, сотрудников. Сложилось впечатление, что они тогда решили не обставлять всю площадь автобусами заранее, а просто подвозили новые по мере заполнения. Полиция и ОМОН начали задерживать людей ещё до начала акции протеста. Ближе к часу дня правоохранители перемещались по полупустой площади группами, кроме них тогда там были в основном только журналисты. Они задерживали тех, кто сидел на лавке, тех, кто стоял в углу. Абсолютно случайных людей, которые им бросились в глаза. Всё это происходило в кромешной тишине: никаких лозунгов не звучало. Тогда же я заметила, как в трёх метрах от места, где избивают протестующих, стоят сотрудницы в форме и раздают медицинские маски. Чуть дальше якобы располагалась полевая кухня где поили чаем, я до этого места не добралась. Понятно, зачем это нужно: мы видим всё это в сюжетах федеральных каналов.

В тот день я впервые увидела среди задерживающих женщин: было смешно, когда по рации кто-то сказал «не забывать, что группы задержания надо разбавлять девочками», это цитата. Дальше началась давка, к двум часам силовики встали в цепки. Раз в несколько минут они выходили в толпу, хватали кого-то и тащили до автобуса. Я видела, как они били дубинками прицельно как минимум двух задержанных — причём в этот момент они лежали на земле и не оказывали какого-то либо сопротивления. Выглядело это кошмарно. Иногда они бросались всей сцепкой — тогда доставалось всем первым рядам. По касательной я получила по плечу, спине, голове. На следующий день все эти неприцельные удары очень хорошо ощущались. Боюсь представить, что ощущали люди, которые получали дубинкой по голове прицельно.

В давке я потеряла телефон, его просто вышибли из руки в момент очередного броска полиции в толпу. В эту же секунду меня за шиворот поволокли в сторону автозака. В этот момент я говорила, что работаю журналисткой, они смотрели мои документы. Когда вернулась на место, то никаких следов телефона, даже растоптанного, не нашла. Как только я связалась с редакцией из ближайшего кафе с ноутбука, мне написал друг. Он сказал, что кто-то нашёл мой телефон в этой лютой давке и хочет мне его вернуть. Абсолютно целый аппарат мне вернул очень приятный молодой человек. Растерявшись, я даже не спросила, как его зовут. Благодаря этому человеку у меня и телефон в сохранности, и день удалось доработать до конца.

31 января не было заявленного места сбора, из-за чего толпа рассеивалась. Полиция вела себя странно. Одни протестующие могли несколько минут стоять напротив цепочки ОМОНа и вести с ними одностороннюю беседу, а те просто молча слушали. Другие же жёстко задерживали, избивали и ощупывали протестующих, как будто они опасные преступники. Это сильный контраст. Где я только не была в тот день: где-то шла, где-то бежала, где-то ехала на каршеринге. Кажется, тогда мы прошли около двадцати пяти — тридцати километров.

Когда Навальному заменили срок, я работала снаружи Мосгорсуда. Мне было непонятно, как люди могут выйти в разгар рабочего дня, поэтому много людей я не ждала. А вот количество полиции удивило: несколько групп в полном обмундировании стояли уже на станции метро и выборочно проверяли документы, смотрели содержимое сумок, иногда задерживали. Какой логикой они руководствовались при задержаниях, я не знаю. Все подходы к суду были закрыты, прохожих направляли в какие-то километровые обходы. Довольно скоро до здания суда перестал ходить наземный транспорт. Это к вопросу о том, кто создаёт больше помех: никаких протестующих тогда не было. Уже потом в соседнем сквере задержали мужчину, который раскрыл плакат в поддержку Навального. Тогда же задержали многих журналистов — несмотря на то, что те просто выполняли свои рабочие обязанности.

В тот день центр перекрыли ещё до того, как судья зачитала решение. Здесь хочется ещё раз сказать про соотношение сил: тому количеству людей, которые вышли на улицы после заседания суда, можно было спокойно дать пройти и просто подождать, когда акция закончится. Должны же полицейские начальники оценивать количество участвующих! Но второго числа против протестующих было брошено какое-то немыслимое количество полицейских, ОМОНа, второго спецполка. Вся эта армия бегала по центру города, гремела дубинками, мешала транспорту, закрывала целые станции метро и даже вытаскивала людей из машин! Зачем?

За последнее время правила работы журналистов на акциях поменялись. До 31 января я никогда не надевала жилет, не вешала на шею пресс-карту. Меня никогда не задерживали на акциях. Сейчас же, когда полиция гребёт на акциях всех без разбору, было резонно надевать жилет. Мне повезло: меня не били прицельно, получала дубинкой только случайно. Но в тот день полицейский очень сильно толкнул меня и проорал что-то грубое, что-то вроде «убирайся отсюда». Я не упала, но было неприятно.

Больше всего в моей работе мне нравится наш уютный коллектив. У нас нет каких-то огромных отделов, все так или иначе знают, что происходит в редакции. Если говорить о репортёрской работе, то больше всего ценю её за возможность увидеть значимые события своими глазами. Ощутить атмосферу этого события.

В The Village я работаю чуть больше двух лет, и это моя первая работа. Раньше была редакторкой новостей, сейчас — корреспондентка. Много пишу про экологию, начинала с темы про бобров, которые пострадали от благоустройства в Мытищах, и протеста против строительства «радиоактивной» хорды. Рассказываю про архитектуру, транспорт, незаконные стройки. И, конечно, про женщин, про политзаключённых. Почти весь прошлый год писала, как пандемия повлияла на нашу жизнь.

Когда Алексей Навальный вернулся в Москву, я помогала вести прямой эфир. Я была в ужасе от спецоперации, которую устроили власти. Глаза не верили происходящему, когда самолёт с Навальным развернулся и полетел в другую сторону. Какой-то цирк происходил с пригнанными в аэропорт «фанатами Ольги Бузовой», которых, кажется, координировал активист «Антимайдана» и «Боевого братства». Про суд над Навальным в отделении полиции на следующий день я вообще молчу.

На протестах же я просто наблюдала, разговаривала с людьми и фотографировала, описывала ситуацию коллегам, отправляла снимки. 23 января я приехала на Пушкинскую очень рано, за пару часов до начала акции, но уже тогда начались задержания, людей просто уводили с площади. А когда собрались желающие поддержать Алексея, полностью пропала связь. Митинг был огромным, было трудно передвигаться, и я всё время была занята тем, что проталкивалась через толпу, снимала какое-то событие, а потом отбегала примерно за километр, чтобы поймать хоть какой-нибудь интернет. Так было на пересечении Страстного и Дмитровки: я снимала дымовые шашки и протестующих, которые играли в футбол шлемом омоновца, а потом бежала аж на Петровский бульвар, чтобы это отправить в трансляцию. Как раз на Петровском люди запаниковали, пришлось бежать вместе с ними в переулок и перепрыгивать через ограды. На Цветном бульваре меня немного задело снежком. В какой-то момент стало понятно, что Цветной полностью оцепят, я быстро ушла в Малый Сухаревский переулок, приземлилась там на лавочке, чтобы попить воды, и в этот момент из-за углов начали выбегать силовики и беспорядочно хватать людей. Вот тогда стало страшно. Всего за этот день набегала двадцать четыре километра.

31 января делала то же самое, но пришлось ещё больше ходить: центр и метро перекрыли, география протеста была шире. Еле пробралась на Сухаревскую площадь, где заперли протестующих на территории храма. Потом пришлось дворами идти к вокзалам. Очень зрелищно выглядел протест на Третьем транспортном кольце, когда участники вереницей шли к Матросской Тишине. На прилегающих к ней улицах пришлось наблюдать уже за какой-то зверской жестокостью: людей страшно избивали, набрасывались толпой на тех, кто не делал вообще ничего. Некоторые задержанные просто стояли около остановки — возможно, они вообще не участвовали ни в какой акции. Фотографа Ивана Клеймёнова ударили электрошокером. Про себя могу сказать, что просто физически измоталась за этот день — находила двадцать шесть километров, за десять часов не было возможности поесть или хотя бы погреться.

В день, когда Навальному заменили условный срок реальным, я писала текст, который вообще не связан с протестами, а потом сорвалась и поехала на Манежную площадь на такси. Там произошла странная история: Кремль оцепили, а таксист оставил меня на каком-то крохотном пятачке около Манежа. Там я оказалась в ловушке среди полицейских и омоновцев и столкнулась с какой-то непонятной мне грубостью. Подошёл сотрудник и спросил: «А зачем вы сюда приехали? Что, запахло жареным?» Я ответила, что приехала работать. На вопрос «Мне что, на этом пятачке всю ночь с вами стоять?» он ответил утвердительно. Тогда я подошла одному из омоновцев и спросила, что мне делать. Он засмеялся и посоветовал идти по проезжей части. Мне совершенно не хотелось, я вообще боюсь ходить по дорогам, но пришлось, потому что в этот момент на пятачок приехали два автозака.

Тогда же мимо прошёл случайный молодой человек, который оказался в такой же ситуации, как и я. Бойцы, а по периметру их стояло не меньше пятидесяти, дружно достали дубинки. Потом я снимала задержания и дошла до метро «Чистые пруды». Там меня на пустой площади схватил росгвардеец за руку, хотя я была с пресс-картой и в жилете. Уже приготовилась к тому, что сейчас поеду в Сахарово, но он в итоге сказал «валите отсюда» и отпустил. Вообще, в этот день силовики явно вели себя особенно жестоко именно с журналистами. Объяснить я это ничем не могу. Это просто неправильно.

Я не боюсь говорить о мирных протестах, писать о них и показывать, что там происходит. Даже считаю это в каком-то смысле своим долгом, особенно после ареста Сергея Смирнова. Препятствовать работе журналистов незаконно. Но если придётся попасть из-за работы в автозак, то что с этим сделаешь? Это будет несправедливо, но эту несправедливость мы сейчас видим каждый день, и молчать о ней нельзя. Мне психологически тяжело смотреть на насилие. Как бы это странно ни прозвучало, но ещё до митингов мне страшно из-за того, что мне точно будет страшно. Потом могу рыдать часами, плохо спать или, наоборот, впадать в тяжёлый сон на двадцать часов. Отвлекаться от новостей последних трёх недель я пока, к сожалению, не научилась вообще никак: очень подвержена такому бесконечному думскроллингу.

До того, как начать работать в «Медузе» весной 2019 года, я иногда освещала протестные акции. Но они проходили нечасто и были относительно немногочисленными. В июне 2019-го моего коллегу Ивана Голунова задержали и подбросили ему наркотики. Начались акции в его поддержку, на всех них я работала. Несмотря на ужас ситуации, я поняла, что мне нравится освещать протесты. А окончательно в этом убедилась, когда с июля люди стали выходить на улицы против недопуска независимых кандидатов на выборы в Мосгордуму.

Это непростая, но очень интересная работа: тебе одновременно нужно следить за всем, что происходит, писать об этом коллегам, снимать и в то же время постараться не попасть под дубинку. К каждой акции я готовлюсь как в поход. Важно ничего не забыть: паспорт и пресс-карту (с недавнего времени ещё и жилет «Пресса»), зарядку для телефона и пауэрбанк, воду и еду (акция может занять весь день, а возможности зайти в магазин или кафе обычно нет). И самое главное — удобная обувь и одежда. Со временем у меня даже появился «гардероб для митингов» на тёплую, дождливую и холодную погоду.

Когда я впервые увидела, как силовики избивают мирных протестующих, я испугалась и убежала. Но сразу же вернулась и стала снимать всё на видео. После этого страх, кажется, ушёл — только иногда трясутся руки. Думаю, дело в том, что в моменте мне удаётся абстрагироваться от происходящего и сосредоточиться только на том, чтобы хорошо сделать свою работу. Помогает и то, что рядом всегда другие журналисты, готовые помочь, — в такие моменты это особенно ценно. Самое яркое воспоминание — это акция 27 июля 2019 года. Протестующих было очень много. Жестоких задержаний, к сожалению, тоже. Но несмотря на это люди — разного возраста, весёлые, беззлобные — заполнили весь город. И в тот момент казалось, что всё возможно. А спустя два дня началось «московское дело», по которому впоследствии осудили 22 участника летних акций.

Сотрудники силовых ведомств на акциях, по моим ощущениям, очень разные. Есть те, кому насилие над безоружными людьми явно не приносит удовольствия. А есть те, про кого я так сказать не могу. К журналистам они тоже относятся по-разному. Я встречала и безразличие, и понимание, что нам нужно работать, и раздражение, и неуместные комплименты. До недавнего времени мне казалось, что ударить меня могут только случайно. Но на акции 23 января полицейский целенаправленно ударил меня наотмашь два раза дубинкой — в тот момент я снимала, как другие сотрудники повалили парня на снег и избивают его. Я написала заявление с просьбой привлечь этого полицейского к ответственности, хотя слабо верю, что так случится. Уголовные дела на протестующих заводят легко — после трёх акций в этом году их уже около пятидесяти (административных — в десятки раз больше). С силовиками ситуация обстоит иначе.

Я была в суде, когда Алексею Навальному заменили условный срок на реальный. Это решение поразило многих, заставило почувствовать себя беспомощным и беззащитным. Для меня оно в этом плане не стало исключительным. За протестами в России всегда следуют судебные процессы — ходя на политические дела, привыкаешь к абсурду и предопределённости. А ещё к мысли, что на месте подсудимого может быть любой, и ты в том числе. Как в такой ситуации не погрузиться во мрак, я не знаю. Иногда мне удаётся это, иногда — не очень. Помогают близкие, мой кот, юмор, хорошие книги, мультфильмы, бассейн и в целом всё, что даёт возможность хотя бы на час оказаться в среде, где новостями не интересуются.

Я работаю в «МБХ Медиа» с середины своего второго курса, прошло уже четыре года. Темы ожидаемо социально-политические. Сейчас в основном работаю с видео, осваиваю новые форматы. Когда Алексей Навальный прилетел в Москву, я была во Внукове, включалась оттуда в наш прямой эфир на ютьюбе. Мне запомнились какие-то бытовые моменты вроде тяжёлого рюкзака с техникой и холода на улице. И жёсткое винтилово — по сути, первое, которое я увидела после возвращения из Минска. Мне было страшно, но потом удалось взять себя в руки.

На протестах я тоже была с трансляцией. 23 января мне всё ещё было очень страшно, я вспоминала своё задержание в Минске. На акции капитально лёг интернет, поэтому мы с оператором ушли с Пушкинской в поисках хоть какой-то связи. Тогда как раз начались жёсткие задержания, я видела их издалека. Потом мы дошли до Цветного бульвара, где тоже жёстко задерживали. 31 января я уже отошла от минского опыта и поняла, что тут силовики действуют по-другому. Их логику я знаю, поэтому могу избегать задержаний. Кроме того, в России нет такой прицельной охоты на журналистов, какая была на протестах в Беларуси.

Я много ходила на суды, да и сейчас продолжаю: люблю это дело. Второго числа я сама попросила отправить меня в поле и к девяти поехала к Мосгорсуду. Там прошёл очень длинный день: у суда за оцеплениями, где я была, ничего не происходило, там были только журналисты. Я выходила в эфир буквально ни с чем. Иногда бегала греться в ближайшее кафе. Потом меня отправили в редакцию, а уже оттуда я отправилась на протесты в центр. И вот там работы было много: я часто включалась, показывала задержания в прямом эфире. Не чувствовала ни холода, ни усталости, настрой был более чем боевой. Домой я приехала, наверное, часа в два ночи.

Я видела, что силовики достаточно злые, но какой-то персональной жестокости к себе не почувствовала. Меня оттесняли вместе с другими журналистами, но не особо жёстко. Кроме того, мне с московскими силовиками везёт: ко мне они относятся как-то человечно. Раньше я думала, что это из-за того, что я девушка в жилете прессы, но как раз в ночь после суда по делу Навального и девушек в жилетах отправляли в автозак.

В работе мне всегда больше всего нравились вылазки в поле. Мне всегда хочется быть свидетелем исторических событий да и просто смотреть на мир, на то, как складывается наша жизнь. Из этого формируется моё мнение. Когда ты что-то видишь сам, тебя сложно переубедить какой-нибудь пропаганде. Для меня в работе главное, чтобы перед самой собой стыдно не было. Стараюсь работать на совесть, чтобы саму себя уважать.

На последних протестах мне запомнилось нереальное воодушевление протестующих. Мне кажется, я никогда не видела столько добрых, искренних людей, которые не боятся. Из сложного, наверное, можно отметить полевые условия: вне зависимости от погоды нужно выдавать контент, здраво мыслить. У меня ещё редко получается поесть или сходить в туалет — особенно когда я на митинге.

Как отвлекаюсь? Мне кажется, я не отвлекаюсь и живу этим постоянно. Я общаюсь с чудесными людьми, вижу много разных событий, это всё заряжает и даёт силы двигаться дальше. Мне помогают сон, вкусная еда, красивые места. Ещё у меня есть очень нежная и ласковая кошка и небольшое guilty pleasure: люблю смотреть фильмы и сериалы про хороших полицейских — вроде тех, которые по НТВ показывают.

обложка: Маша Борзунова / Instagram