Жизнь«Почему сразу не сказала?»: Женщины о харассменте, который они не сразу распознали

 Когда произошла эта история, мне было тринадцать или четырнадцать лет. Я плохо помню это время — у нас тогда были семейные проблемы, и всё смешалось в кучу. Годами я даже не вспоминала о случившемся. А потом, когда начался флешмоб «Я не боюсь сказать», она вдруг всплыла в памяти.

Я была неискушённым ребёнком, не гуляла со «взрослыми компаниями», всё время сидела дома и читала книжки. Про секс я в том возрасте даже не думала, поэтому когда в моей жизни начали происходить странные вещи, я совершенно не поняла их настоящего значения.

Мне тогда очень хотелось научиться играть на гитаре. Свободных денег не было. Мамины подруги скинулись, чтобы помочь ей купить мне инструмент, — это было целое событие. Потом мама пошла в лучшую музыкальную школу нашего городка и договорилась с директором о частных уроках. Я понимала, что это большая ответственность: маме было непросто купить гитару и теперь мне нужно было серьёзно относиться к занятиям.

Директор был кругленьким человеком с лысиной. Он казался мне пожилым, хотя, наверное, на самом деле был средних лет. После школьных уроков я приезжала к нему на занятия. В кабинете висела казачья атрибутика: когда-то директор играл в казачьем ансамбле и очень этим гордился. В помещении иногда пахло алкоголем. Пару раз я замечала у него в ящиках стола коньяк или банки с напитком «Джин-тоник».

Мы разучивали аккорды и основы нотной грамоты. Если я что-то делала не так, он мог пожурить меня. А иногда поднимал и шлёпал по попе. Я думала: «Вот смешной, думает, что я маленькая». Мне это казалось причудой пожилого человека.

Как-то раз, когда я разучивала песню «Звезда по имени солнце», я сделала особенно много ошибок. В кабинете у моего преподавателя стоял зелёный кожаный диван. Он перегнул меня через подлокотник, а сам сел на этот диван и довольно продолжительное время шлёпал. И тут у меня появилось ощущение, что происходит что-то не то. Я не могла ничего сформулировать, но поняла, что есть что-то нездоровое в том, что я лежу кверху попой в кабинете этого мужика, а он меня шлёпает.

Я перестала ходить на занятия, но не смогла никому ничего объяснить. Ещё долго я чувствовала себя виноватой перед мамой. Она могла во время ссоры припомнить мне, как я «хотела заниматься музыкой, а потом бросила». Мне почему-то было стыдно рассказать о том, что произошло. Только годы спустя я наконец объяснила ей. Она была в ужасе, спрашивала: «Почему ты сразу не сказала?» Но в тот момент, когда всё это происходило, я не понимала, что человек совершает преступление, нарушает мои границы и права. Что он не имеет никакого права это делать. Если бы я тогда понимала всё, что понимаю сейчас, я немедленно бы рассказала обо всём и маме, и полиции. Думаю, я была далеко не единственной девочкой, с которой он так поступал.

 Десять лет назад я пришла на свою первую работу в редакцию одной газеты. У нас был коллега — он считался лучшим журналистом издания, правой рукой главреда. В городе его многие знали. Я к нему относилась как к авторитету. Со временем я заметила, что на каждом корпоративе или вечеринке он начинает хватать девушек за разные места — как бы в шутку. Он приставал не ко всем — только к неконфликтным девушкам с мягким характером. Я тоже оказалась в их числе. Как-то на празднике мы все делали общее фото, он встал сзади и приобнял меня за плечи, а потом опустил руку мне на грудь. Я не знала, как реагировать — мне было неприятно, я испытывала недоумение. Но, оглянувшись по сторонам, я поняла, что все кругом видят происходящее и никто не обращает на это внимания. Даже жена этого коллеги была рядом и никак не среагировала на его действия. Я сделала вид, что ничего особенного не произошло, и осторожно высвободилась.

Подобные истории происходили снова. Каждый раз мне казалось: если я начну громко возмущаться, я выставлю себя глупой. Наверное, все понимают, что наш коллега просто шутит, а я отношусь к этому «неправильно». Иногда я просила убрать руки, но он отмахивался: «Да ладно, я же по-дружески». Казалось, если я начну выражать серьёзный протест, подниму публично вопрос о его поведении, это будет неуместно — всем ведь казалось, что то, что он делает, забавно.

Пару лет назад, когда появился хештег #MeToo, я читала разные истории и думала: «Как мне повезло, что со мной ничего не случалось — никто меня не домогался». Но в некоторых постах я вдруг увидела что-то знакомое. Мне ярко вспомнилась та история, и я поняла, что вовсе не воспринимала действия коллеги как дружеский жест. Я поделилась своими мыслями с некоторыми знакомыми. Кое-кто спросил: «А что ты такого сделала, что он тебя лапал?» Я поняла: долгое время мне казалось, что я сама спровоцировала коллегу на такое поведение, и я убеждала себя, что то, что он сделал, было нормально. Но на самом деле он не имел права класть руку мне на грудь и вообще трогать меня без разрешения. Я впервые осознала, что очень злюсь на него и на эту ситуацию. Чтобы разобраться во всём, я посвятила несколько сессий с психологом этому вопросу.

Я знаю, что тот коллега теперь работает в другой редакции, но продолжает на вечеринках «по-дружески» обнимать девушек и трогать. Возможно, он так ничего и не понял. Но для меня с тех пор всё изменилось: сегодня я бы жёстко сказала человеку, что меня трогать нельзя.

 Четыре года назад я пришла работать в новую компанию. Сначала я очень радовалась — это была работа, которую я очень хотела получить. Но у меня сразу же начались недопонимания с новым коллективом. Раньше я работала в офисе, где была очень свободная, творческая атмосфера, все дружили и общались на равных. Здесь же была выстроена жёсткая иерархия — очень большую роль играло то, кто кому приходится начальником.

Мы с новой командой не совпали, кажется, вообще ни в чём. Я пыталась пошутить, а коллеги не понимали и спрашивали: «В смысле?» Я чувствовала себя глупо. Когда я рассказывала о своих идеях, они тоже спрашивали: «В смысле?» Этот вопрос я вообще слышала постоянно. Я впервые в жизни чувствовала себя аутсайдером, была растеряна и подавлена.

Компанией управлял наёмный руководитель. Его боялись и уважали. Выходя из кабинета, где он только что всех отчитал, говорили: «А ведь он прав!» При нём никто не мог выругаться матом, никто не мог пошутить с ним — всякое панибратство было исключено. Зато он запросто мог высмеять кого-то из подчинённых на совещании. Часто его шутки были пошлыми. Например, говоришь: «Я промониторила…» А он перебивает: «Оу, ты сегодня мониторила? И как часто ты мониторишь?» — таким тоном, словно речь идёт о чём-то интимном. Он умел сделать так, чтобы человек почувствовал себя глупо. Но были и другие моменты: когда мне казалось, что у меня ничего не получается, он вдруг хвалил меня и подбадривал. Я чувствовала себя как маленький ребёнок, который боится непредсказуемых родителей и в то же время ждёт от них похвалы.

Однажды я работала, а он долго стоял у меня за спиной и смотрел, что я делаю. Мы обсуждали какой-то проект, и тут он начал массировать мне плечи, потом стал водить пальцами вдоль линии белья — по лямкам и застёжке. Я очень удивилась, но промолчала. Вокруг были и другие люди, они всё видели, но не реагировали. Я думала: вдруг я просто накрутила себя? Начну возмущаться вслух и буду выглядеть глупо. Так происходило ещё несколько раз — мы работали над чем-то, он водил по мне руками, я молчала.

Всё это меня удивляло — поведение начальника, коллег, моё собственное. Дальше стало ещё более странно. Моя подружка работала в другом отделе. Я знала, что они с ней тоже часто вместе сидят перед компьютером. Как-то мы с коллегами стояли все вместе, и вдруг она как бы между делом дотронулась до его руки. Я не видела, чтобы кто-то ещё в компании позволял себе так делать — субординация соблюдалась очень строго.

Не знаю почему, но мне захотелось проверить: а могу ли я так же взять его за руку? Если он до меня дотрагивается, может, и я могу? Как будто меня потянуло проверить границы. Я дождалась подходящего момента и попробовала как бы невзначай, в шутку к нему притронуться. Он отдёрнул руку и спросил, что я делаю. Я страшно смутилась, почувствовала себя глупо. Так оказалось, что инициировать физический контакт может только он.

В итоге я ушла из компании — не из-за начальника, а в целом из-за того, что мне не понравилось там работать. Передо мной ставили странные задачи: например, в публичном поле опорочить бывших партнёров. Чёрный пиар, нездоровая атмосфера в коллективе — всё это меня утомило.

Примерно через год после ухода я наконец смогла отрефлексировать происходящее. До меня дошли слухи, что тот самый руководитель подвёл своих нанимателей и разваливает компанию. Если раньше все считали его чуть ли не богом бизнеса, теперь ореол рассеялся. Я стала чаще вспоминать про него и поняла — я ведь тогда имела полное право спросить у него: «Что вы делаете?» Он не должен был меня трогать, это не было нормально — как и то, что все это видели и молчали.

 Когда я только начинала карьеру, у меня были хорошие отношения с моим первым редактором. По сути, он научил меня профессии и был для меня абсолютным авторитетом. Когда он скоропостижно скончался, для меня это стало трагедией. Проект, где мы с ним работали, сразу стал разваливаться, и от этого было ещё хуже.

В тот момент меня позвал к себе работать лучший друг моего начальника — тоже человек немолодой. Он тогда запускал новый проект, у нас была маленькая редакция, человек семь. Мы все были хорошо знакомы, Вместе с ним там работала и его жена. К новому редактору я тоже относилась с уважением и прислушивалась к советам. Он мог подвезти меня домой, если мы поздно заканчивали, подарить сувенир из поездки. Может, я была невнимательна, но мне казалось, что это совершенно невинные отношения между молодым специалистом и опытным начальником.

Однажды мы ехали домой, и он стал говорить странные вещи: «Таня, тебе уже столько лет, не пора ли задуматься о семье и детях?» Кстати, мне тогда было двадцать два или двадцать три. Он продолжил: «Я так хочу второго ребёнка». А дальше стал намекать на то, что мы могли бы вместе что-нибудь «придумать». Я смотрела на седые волосы, которые торчали из его ушей, и испытывала абсолютный шок. Я даже подумать не могла, что он воспринимает меня в таком ключе. Когда он договорил, я вежливо, но чётко объяснила, что у меня другие планы на жизнь. Мне не казалось, что он злоупотребил властью. Я думала: «Дурачится, всякое бывает». Но через некоторое время он уволил меня без выходного пособия, объяснив, что это сокращение. Прямо перед этим я закончила очень важный проект, так что сокращать меня не было никаких причин.

Тогда я стала понимать, что это история не про личные симпатии, не про предложение и отказ от него — это история про власть. Позже я ещё несколько раз сталкивалась с очень похожими ситуациями. Однажды другой начальник, когда я отвергла его ухаживания, сократил мне зарплату на 70 %. Я уволилась, а на моё место взяли мужчину с окладом куда выше моего.

Когда подобное случилось впервые, я промолчала. Я не до конца понимала ситуацию и то, какую роль в ней играло его служебное положение. Теперь, когда я вспоминаю эту историю, я чувствую ярость. Об этом человеке говорят как о примерном семьянине, замечательном отце. И от этого особенно мерзко. Теперь, спустя много лет, я уже не буду выяснять отношения публично — мне кажется, в этом сейчас нет смысла. Но если бы такое произошло со мной вновь, я бы ни за что не промолчала — я рассказала бы о случившемся всем, кому можно, обеспечила бы максимальную огласку.

 Эта история произошла больше двадцати лет назад — я тогда была несовершеннолетней и училась в институте. Моя мама устроилась на новую работу, у них был небольшой офис и дружеские, семейные отношения. У нас дома не было компьютера, и поэтому после пар я приходила к маме на работу писать курсовую. Её начальник относился ко мне по-доброму: подбадривал, давал советы. А потом он начал ко мне приставать. Не знаю, произошло ли это с маминого молчаливого одобрения или она была не в курсе. Он не просто трогал меня, а фактически насиловал. Такое происходило раз в несколько месяцев.

Возможно, у мамы самой были к нему чувства. Иногда мы втроём ходили с ним в баню, и её совсем не смущало, что мы все друг перед другом оголяемся. Мне не нравилась вся эта ситуация: я плакала по ночам, царапала себе руки острыми предметами. Но я не отдавала себе отчёт в том, что действия маминого начальника — противоправные. Я воспринимала его как неизбежное зло и никогда не думала, что могу это прекратить. Меня учили, что надо слушаться старших. А он был уважаемым человеком. К тому же он однажды помог нашей семье в трудную минуту, и я чувствовала себя перед ним обязанной.

Вся эта история казалась мне ненормальной, она угнетала меня. Но мне не хватало знаний, уверенности в себе, опыта. Мне казалось, надо просто терпеть. Как-то раз я рассказала маме о том, что происходит. Она позвонила ему, поговорила. После этого он сказал: «Ну ты говори, когда тебе что-то не нравится, и я не буду так делать». Я плакала, но чёткого отпора дать не могла.

Всё закончилось, когда я повзрослела и переехала. Я постаралась сделать это как можно скорее — во многом чтобы прекратить эту историю. Мне понадобилось шесть лет жизни и психотерапия, чтобы понять, что именно со мной происходило. Теперь я понимаю, что имела право дать отпор, обратиться в полицию. Понимаю, что это было насилие. Но тогда я ещё не мыслила такими понятиями. Сегодня, если бы кто-то стал себя со мной так вести, я немедленно сказала бы этому человеку, чтобы он прекратил. Или, может, дала бы по лицу.

 Это случилось полтора года назад на работе, днём. Я сидела на стуле, подобрав под себя ноги. Мой старший коллега зашёл в кабинет, подошёл со спины и потрогал меня за попу. Я сначала не поняла, что произошло. Потом вскочила и уставилась на него в оцепенении. Он с улыбкой сказал: «Ты так удобно сидела, что я не мог пройти мимо». Я растерянно сказала, что не знаю, как себя вести, ведь он уважаемый человек, а иначе бы я его просто ударила. Он ответил: «Ну ты что? Я же по-отечески». В кабинете находилась ещё одна женщина, она смотрела на всё это молча.

Я рассказала о случившемся близкой подруге. Она спросила: «Разве это проблема? И разве он имел в виду что-то плохое? Да у него, наверное, уж и не встанет. Это просто была плохая шутка». Примерно то же самое я слышала от разных людей, когда пыталась обратиться за поддержкой. Ещё я работала с разными психотерапевтами. Меня мучил вопрос: если человек не вкладывал никакого сексуального подтекста, можно ли считать случившееся харассментом? Или я всё придумала и зря зацикливаюсь?

Я обратилась в центр помощи «Сёстры». Сначала я стеснялась, ведь там работают с жертвами насилия, а со мной, по сути, ничего не произошло — я жива и цела. Но в центре мне чётко сказали: да, это было насилие, и тебя это травмировало. Мне объяснили: психологическое насилие по степени воздействия на человека соизмеримо с физическим. То, что со мной происходит, — посттравматический синдром.

Я и сейчас не могу спокойно видеть упоминания об этом человеке, мне неприятно видеть его самого. Самое обидное — я не могу восстановить справедливость и добиться наказания, потому что харассмент — это официально не преступление.

Я думала: может быть, человек не понял, какую боль он мне причинил? Через некоторое время после случившегося я написала ему письмо по электронной почте. Ответ, если коротко, был таким: «Мы из разных поколений, для меня это так же незначительно, как дёрнуть девочку за косичку. Если ты хорошенько подумаешь, поймёшь, что переживать не из-за чего».

Я много раз слышала, как женщины, столкнувшиеся с насилием, оправдывают обидчика и винят себя. Со стороны я могу узнать такую ситуацию, но всё куда труднее, когда такой процесс происходит в твоей голове. Начинаешь убеждать себя: меня же не изнасиловали, чего я выпендриваюсь? Только сейчас я наконец признала, что случившееся было харассментом. Самое болезненное — что участником этой истории стал человек, которому я доверяла и которого уважала. Выяснилось, что мы живём в разных мирах и он даже не понимает, что произошло.

У многих моих подруг были похожие истории. Каждая из них, поделившись со мной, говорила: «Только не говори никому. Я знаю, как этот человек может меня достать». Я и сама так же боялась рассказать о случившемся. Теперь, когда я лучше осознала происходящее, я понимаю, что об этом нужно не молчать. Это единственный способ изменить что-то.

 Мы познакомились по работе. Я — журналистка, он — ньюсмейкер. Я попросила его встретиться со мной и обсудить тему, которую я поднимала в материале. Он оказался открытым и обаятельным, шутил, проявлял внимание — как мне казалось, по-доброму и по-отечески. Он помог мне с материалом, познакомил с нужными людьми, дал пару хороших советов. Мы продолжили общаться, и однажды он предложил встретиться и поболтать за ужином. Мне было интересно разговаривать с ним, я приняла приглашение. Пока мы общались, я не заметила, как выпила лишнего. Когда мы поели, он предложил прогуляться и откуда-то забрать книгу, которую он хотел мне подарить.

Мы вышли из кафе и вошли в здание напротив. Там были гостиничные номера, но это не показалось мне странным — я опьянела и не поняла, что что-то идёт не так. Этот человек был мне симпатичен, я чувствовала себя в безопасности.

Продолжая говорить, он провёл меня в номер, стал трогать за руки. Я отдёрнула их, но он снова поймал, стал пытаться целовать их и приговаривал: «Тебе будет хорошо». Я много раз чётко сказала «нет», но это не сработало. Сил сопротивляться не было физически. Он стягивал с меня одежду, просил его потрогать. У меня поплыло перед глазами, и я довольно быстро перестала сопротивляться. К счастью, ограничилось поцелуями и прикосновениями — видимо, потому что у моего спутника не было эрекции.

Когда алкоголь выветрился, мне стало ужасно стыдно. Казалось, что я «грязная», что я сама виновата в случившемся. Я ведь добровольно пришла на встречу, выпивала. Не попыталась убежать, когда поняла, что мы пришли в гостиничный номер. Сама себе я говорила: «Он не избивал меня, не связывал, проникновения не было. Какое же это насилие?»

Он звонил мне и преследовал в соцсетях, как будто не понимая, что сделал что-то неприятное. Впрочем, даже я не понимала, что случилось. Я продолжала убеждать себя, что ничего страшного не произошло, но чувствовала себя чудовищно. Иногда я начинала задыхаться, сильнее всего — перед сном. Когда он звонил, я отвечала — боялась, что если я перестану это делать, он появится у меня на работе, учудит что-нибудь. Было страшно, что все поймут про нашу «связь» и это меня дискредитирует.

Я поделилась своей проблемой с парой близких подруг, попробовала ходить к психологу. Ничего не помогало. Может быть, потому что я преподносила эту ситуацию так: «У меня тут кое-что случилось с мужчиной по пьяни». Я не признавалась сама себе в том, что всё произошло против моей воли.

Через семь месяцев я позвонила в центр «Сёстры». В первый раз просто подышала в трубку, бросила её и разревелась. Через пару дней набрала снова и начала говорить. Психолог выслушала меня и сказала: «То, что вы описываете, — насильственные действия сексуального характера. Вы понимаете, что этот человек — преступник?» Её реплика всё перевернула. Как будто река, накрывшая меня с головой, повернулась вспять. Пару месяцев я разбиралась со всем этим. В конце концов заблокировала этого человека везде. И ничего страшного не случилось.

Трудно поверить, но мне действительно понадобилось много времени, чтобы понять: виноват этот мужчина, а не моя доверчивость. Даже если бы это было свидание, даже если бы я была его женой, он не имел бы права так поступать. Что даже очень уважаемый человек, от которого ничего подобного не ожидаешь, может так поступить.

Очень трудно понять, что нет никакого «эталона харассмента». Если вас не покалечили и не убили, это не значит, что насилия не было или оно было ненастоящим. Нет ничего стыдного в том, чтобы осознать произошедшее спустя месяцы или годы. И в том, чтобы обратиться за помощью.

Фотографии: Olga — stock.adobe.com (1, 2, 3, 4)