Жизнь«Я существую в тебе»: Как живут люди
со множественной личностью

Лана

Я рассматриваю потрёпанный лист бумаги, который принесла Лана. На нём переписка нескольких людей. Один из них, судя по почерку, ребёнок, пишет крупными кривыми буквами. Остальные трое — взрослые. Под каждой репликой стоит подпись и дата. Но смысл разговора понять сложно — кажется, все вместе пытаются припомнить события, которые когда-то с ними случились: «И тут понеслось: удар за ударом. Я еле успевал защищаться, да и вообще что-нибудь вякнуть. <…> Стоп. Не надо в подробностях. Мне больно и страшно. <…> А я вообще ничего не помню — знаю только по вашим рассказам <…> Cпасибо, что вчера остановила меня от самоповреждения».

Десять лет назад Лана впервые обратилась к психотерапевту. Специалист долго не мог составить полной картины: во время сессий Лана больше молчала, в ответ на вопросы кивала или мотала головой. Постепенно она начала рассказывать о себе. Выяснилось, что её преследуют галлюцинации, фобии, мысли о суициде. Она боится воды и ёмкостей, наполненных жидкостью. «Стоять под душем я могла, — вспоминает Лана. — Но вот озеро или большой таз с водой — к ним не получалось даже подойти». Прояснить, когда именно Лана стала бояться воды и причастна ли к этому её семья, не удавалось: она просто не помнила, что с ней происходило в детстве.

Это было похоже на симптомы посттравматического стрессового расстройства. Люди с ПТСР часто сталкиваются с галлюцинациями и фобиями, а травмирующие события ускользают из памяти — сознание блокирует их, чтобы защитить психику человека. Но были и симптомы, которые удивили специалиста — Лана часто выпадала из собственной жизни на несколько часов или даже дней. Как будто проваливалась в сон без сновидений, а потом вдруг обнаруживала себя в незнакомом месте или даже в другом городе. Она находила дома рисунки — на них были птицы, горы или море. Их как будто рисовал ребёнок. В углу стояла подпись: «Джим». Иногда Лане казалось, что, пока она «отсутствует», вместо неё появляется кто-то другой.

«Я не понимал, что с ней происходит, — вспоминает психотерапевт Артём Жилин. Он рассказал мне о работе с Ланой с её разрешения. — Симптомы ПТСР были налицо, но было что-то ещё. Я уговорил Лану встретиться с психиатром, та провела диагностику и сказала, что это может быть шизофрения, но какая-то очень нетипичная. При шизофрении личность человека сглаживается, он теряет критическое мышление и не видит странностей в том, что с ним происходит. Лана мыслила совершенно ясно и хотела понять, что с ней».

Как-то раз специалист предложил Лане: а что если вступить в коммуникацию с теми другими людьми, которые «живут её жизнью»? Она пришла домой, нашла один из листков с рисунками Джима и на свободном участке бумаги написала: «Привет, Джим». Через несколько дней под приветствием появился ответ, написанный детским почерком: «Привет».

К этому моменту у Жилина уже были кое-какие догадки. Он замечал, что иногда Лана как будто резко меняется. Обычно она держалась немного скованно, предпочитала спортивную одежду. Но однажды пришла с яркой помадой и в красном платье, которое было ей явно мало — как будто сняла его с другого человека. «Я обратился за консультацией к патопсихологу, — говорит Жилин. — После многочасового тестирования диагноз, о котором я догадывался, подтвердился. У Ланы оказалось диссоциативное расстройство идентичности. В это сложно было поверить».

Диагноз

Детство

Когда Лана начала переписываться с Джимом, она выяснила, что кроме него есть ещё двое — Кэт и Q. L. Первая — девушка-подросток, эмоциональная и влюбчивая. Второй — крепкий юноша, который много лет ходил в секцию бокса в те дни, когда Лана думала, что у неё провалы в памяти. Своё странное имя он объяснил так: «Я учил английский, и буквы Q и L понравились мне больше других».

Психотерапевт Артём Жилин постепенно и сам начал общаться с идентичностями Ланы. Сначала с помощью записок, а потом они стали появляться перед ним вживую. «Я замечал их переключения — у Ланы случался кратковременный нистагм (движение зрачков), потом менялась поза, осанка, — говорит он. — Я заметил, что неосознанно и сам разговариваю с ними в разной манере». Чем больше Лана училась взаимодействовать с Джимом, Кэт и Q. L., тем больше все четверо рассказывали друг другу о своём прошлом. Постепенно из обрывочных, хаотичных воспоминаний стало что-то вырисовываться. Жизнь Ланы складывалась как пазл.

В квартире, где выросла Лана, жили ещё десять человек. В четырёх комнатах кое-как умещались мама, бабушка, дедушка, дядя, его жена и ещё несколько родственников. Дядя — ветеран войны в Афганистане — был суровым мужчиной, которого все безоговорочно признавали главой семьи. Он с самого детства взялся за Ланино воспитание. Когда она приносила плохие оценки, окунал её головой в таз и держал, пока она не начинала задыхаться. Часто он бил её, хватал за руки, по полу затаскивал в кладовку и запирал там — часами она сидела одна в темноте. На кухне дядя с другими родственниками громко обсуждал, как и за что в следующий раз будет наказывать племянницу. Она всё слышала и знала: ей никуда не деться.

Отец ушёл из семьи, когда Лане было пять. Однажды вечером в канун Нового года он вернулся из командировки, зашёл в комнату к дочери и подарил игрушечный набор розовой посуды. Он сказал, что ему надо пойти поговорить с мамой, и пообещал Лане, что придёт на её следующий день рождения. Больше она никогда его не видела.

В семье отца ненавидели — называли предателем, ругали последними словами. Лана в детстве сильно скучала по нему, говорила, что всё равно его любит и что его надо разыскать. Дядю это бесило — после таких разговоров её обычно ждало очередное наказание.

Кэт и Q. L. появились, когда Лане исполнилось девять. Она понимала: нельзя любить отца и скучать по нему, его нужно презирать за то, что он бросил семью. Эмоции, которые нужно было убрать, вместо Ланы стала испытывать Кэт, сентиментальная и приветливая девочка, которой не требовалось сдерживать эмоции.

Дядя с самого детства взялся за Ланино воспитание. Когда она приносила плохие оценки, окунал её головой в таз и держал, пока она не начинала задыхаться

Q. L. был защитником — обычно он появлялся, когда Лана шла домой из школы. Q. L. вместо неё заходил в квартиру, здоровался с дядей и получал от него затрещины. Теперь не Лану, а его оттаскивали в кладовку и запирали. Он приспособился, научился терпеть боль и ничего не бояться. Тайно записался в секцию по боксу — родные никогда не дали бы на это денег, но мама думала, что дочь ходит на уроки танцев.

Q. L. взял на себя не только физическую боль, но и одиночество — сидя взаперти в кладовке или в своей комнате, он говорил с игрушками, со стенами, сам с собой. А потом появился Джим — мальчик, который любил сладкое, был любопытным и много рисовал. О побоях он даже не догадывался — Джим появлялся, только когда Q. L. оказывался в кладовке. Они научились присутствовать в теле одновременно — теперь сидеть в темноте Q. L. было не так скучно.

Пока Лана училась в школе, она не знала, что у неё есть другие идентичности. Иногда ей рассказывали, что накануне, отвечая у доски, она не смогла закончить решение задачи — просто остановилась и смотрела на доску с растерянным видом. Весь класс над ней смеялся. Однажды утром она проснулась вся в синяках, а потом одноклассники сказали, что вчера она «подралась, прямо как пацан». Собственная забывчивость пугала Лану, но она убеждала себя, что это свойство памяти и так происходит со всеми.

Чем старше она становилась, тем чаще из её жизни выпадали куски. Раньше она более-менее улавливала, что происходит — смогла без проблем окончить школу и поступить в институт. Но теперь её тело переставало ей принадлежать. «Я стала возвращаться в него всего на несколько часов в день», — говорит Лана. Потерянность во времени, детские травмы и страхи наложились друг на друга. Когда в жизни Ланы случилось сразу несколько трагических событий, всё окончательно пошло кувырком. У неё появились навязчивые мысли о суициде, и она наконец решилась обратиться к специалисту.

Её случай оказался редким: все идентичности были абсолютно самостоятельными, каждая с полноценным, сложным характером. В таком случае об излечении говорить обычно не приходится, но можно научить идентичности действовать сообща, наладить между ними контакт. «Мы стали знакомить их друг с другом, — рассказывает Жилин. — Рисовали схемы, думали, что может объединять Джима, Кэт и саму Лану. Постепенно они учились сосуществовать друг с другом». Лана тоже постепенно привыкала к мысли, что её идентичности — части её самой. Она прошла профессиональную переподготовку по клинической психологии и написала работу о том, как посттравматический стресс влияет на развитие диссоциации. Создала собственный сайт, посвящённый ДРИ, куда они по очереди с Q. L. писали заметки о собственном опыте и терапии.

В 2013 году депрессивные симптомы вернулись, снова начались галлюцинации. Однажды Лана шла в магазин и остановилась: она увидела, что здание супермаркета рушится и из него выбегают окровавленные люди. Дома она наносила себе порезы. Психиатр и психотерапевт, к которым она ходила, стали серьёзно опасаться за её состояние. Они предложили ей сходить в психоневрологический диспансер — предполагалось, что она несколько недель проведёт под наблюдением врачей, пропьёт курс медикаментов и отправится домой. Вместо этого Лане поставили диагноз «шизофрения», и она на три месяца застряла в больнице. Никто из местных врачей и слышать не хотел про диссоциативное расстройство идентичности. Ей прописали курс галоперидола, галлюцинации исчезли, суицидальные мысли тоже. Но домой Лана вернулась разбитой и подавленной, сильные препараты подкосили её здоровье. Из-за изнурительного и некорректного лечения от «шизофрении» она не может прийти в себя в себя до сих пор.

Лана не может выйти на постоянную работу: из-за сложного комплекса препаратов она быстро устаёт, сил хватает только на небольшие задачи. Иногда у неё в кошельке остаётся всего несколько сотен рублей — пенсии по инвалидности еле хватает на оплату счетов и еду. «Отказываться от таблеток нельзя — иначе может вернуться депрессия и жизни Ланы грозит опасность, — говорит Артём Жилин. — Но ей нужна помощь и адекватное лечение». Сама Лана до сих пор задаёт себе вопрос — стоило ли ей обращаться в психоневрологический диспансер и лечиться от «шизофрении», или лучше было оставить всё как есть.

Эстери

Эстери восемнадцать лет. По вечерам она работает в баре, а днём спит, читает, учит английский язык или играет в компьютерные игры. Через несколько месяцев она собирается переехать за границу.

Эстери не очень любит контактировать с людьми. «Будь моя воля, я бы всю жизнь прожила в каком-нибудь тибетском храме, молчала бы и медитировала до самой старости», — говорит она. Встретиться со мной её уговорила Франки — её самая милая, общительная идентичность. Франки любит гулять по улице и встречать новых людей, ей нравится наряжаться. Благодаря Франки у Эстери появился аккуратный клетчатый брючный костюм. Сама бы она его не купила — жалко денег на новую одежду. Кроме Франки, у Эстери есть ещё Салли, Макс и Чарли.

«Всё началось, когда мне было семь или восемь, — рассказывает Эстери. — Мама с отцом тогда уже не жили вместе, но поддерживали контакт. Считалось, что ребёнку — то есть мне — хорошо бы видеться с отцом. У него был дом на море, и я ездила туда на лето».

Эстери вспоминает: в том возрасте её совершенно не интересовало, откуда берутся дети и чем мужчины отличаются от женщин. Но однажды, когда она была в доме у отца, он вдруг решил её просветить. Сначала на словах, а потом предложил посмотреть кассету. Это было порно — на экране женщина делала мужчине минет. «Мне было смешно и неприятно смотреть на это, — говорит Эстери. — Я сказала: „Зачем они это делают, он же оттуда писает!“ Отец ответил: „Хочешь, покажу, как это происходит?“»

Эстери помнит, как она пожала плечами, но ответить что-то конкретное не смогла. Было неловко перечить отцу. «Мне казалось, если я откажусь, он разозлится и у нас больше не будет хороших отношений», — говорит Эстери. Когда всё закончилось, отец сказал: «Надо постирать простыню».

В то лето появился Чарли. В нужные моменты он начинал разговаривать с Эстери, отвлекать её. Казалось, её тело существует само по себе. «Знаешь, как бывает, когда сидишь, смотришь в одну точку, а сама мыслями где-то далеко, — говорит Эстери. — Я ощущала примерно то же самое. Пока в реальности происходили какие-то непонятные действия с участием отца, мы с Чарли говорили о космосе, пытались представить себе бесконечность. Он помогал мне занять мозг, отвлечься». С тех пор Чарли стал её лучшим другом. Он давал ей советы, уговаривал убрать в комнате или сделать уроки. Эстери думала, что он — тот, кого многие дети называют воображаемым другом. Но только потом поняла: Чарли существует сам по себе, она не контролирует его слова и мысли.

Довольно долго Эстери и Чарли существовали вдвоём. Но в четырнадцать лет стали появляться и другие идентичности. «У меня был тяжёлый период, — говорит Эстери. — Моей маме пришлось переехать довольно далеко, и я осталась одна. Формально за мной присматривала бабушка. Но на самом деле я просто регулярно получала определённую сумму денег и сама занималась всеми бытовыми вопросами». Вдобавок навалились школьные экзамены. Решать проблемы в одиночку было очень сложно, Эстери чувствовала, как на неё давит огромный груз.

Однажды, когда Эстери была в доме у отца, он вдруг решил её просветить — предложил посмотреть кассету. Это было порно — на экране женщина делала мужчине минет

«Розыгрыш»

Я встречалась с Эстери несколько раз. Мы говорили часами, она показывала мне старые переписки в соцсетях, которые вместо неё вели её идентичности. Но я ни разу не видела никого из них, хоть и просила Эстери, чтобы она позволила мне с ними пообщаться. Иногда я начинала сомневаться: вдруг это розыгрыш?

Однажды вечером мы зашли в кафе, чтобы купить горячий чай. Эстери отошла в туалет. Когда она вернулась, у неё было мокрое лицо — как будто она обрызгала его водой из раковины. Она сначала направилась ко мне, потом остановилась и неуверенно улыбнулась — мне показалось, что она меня не узнала. Я протянула ей стакан, и ощущение рассеялось — она подошла и взяла его. На выходе из кафе она открыла мне дверь каким-то странным, суетливым движением — как будто слегка подпрыгнула на месте. Казалось, с ней что-то не так — как будто она взволнована или растерялась.

На улице мы увидели небольшую собаку. Ещё до этого я заметила, что Эстери не любит собак — как-то раз, когда мы с ней сидели на скамейке, к нам подошёл пёс, и она брезгливо отодвинулась. Но теперь она разулыбалась, показала мне на собаку: «Смотри!» Я спросила: «Всё в порядке?» И тут она пробормотала тихо, как будто смутившись: «Я Франки».

После этого мы гуляли по улице ещё час. Эстери-Франки смотрела по сторонам с восторгом: «Здесь так красиво! Ты знаешь, что мы тут жили несколько лет? А вот тут работали в „квестах в реальности“». Она говорила быстро и немного сбивчиво — это было не похоже на обычную речь Эстери. Я никак не могла понять, то ли это постановка, то ли передо мной действительно другая идентичность моей знакомой. На всякий случай я не стала показывать своих сомнений — молча слушала, как Франки рассказывает о своей жизни: «Наверное, в последний раз я гуляла пару месяцев назад. А может, нет. Я не очень хорошо понимаю время. Помню, однажды я уснула месяца на четыре. Меня как будто не было, на это время я стала частью Эстери. Мне не понравилось — было грустно».

Как объясняет психотерапевт Владимир Снигур, при ДРИ у человека далеко не всегда случается амнезия. Есть разные формы расстройства, и при некоторых идентичности вполне могут общаться с основной личностью, помогать ей работать, распределять обязанности между собой. «Часто у разных людей с ДРИ есть похожие идентичности. Например, у многих есть идентичность, которая берёт на себя роль дипломата, переговорщика, — говорит Снигур. — Ещё в отдельную идентичность могут отделяться условно детские черты. У многих есть защитник — он включается в моменты сильного напряжения или опасности».

Полная амнезия, отщепление идентичностей друг от друга обычно происходит при самых серьёзных случаях заболевания. Но бывает и такое, что человек может присутствовать в теле одновременно с другими идентичностями и помнить, что с ними происходит. «У каждого человека есть разные состояния, — объясняет Снигур. — Вот вы, например, в одном состоянии работаете, в другом — танцуете. И, наверное, в тот момент, когда вы работаете, танцевать совершенно не способны». Точно так же у многих из нас есть специальное настроение для того, чтобы общаться с людьми, и для того, чтобы ссориться. «А теперь представьте, что каждое из этих состояний стало отдельной личностью, — предлагает Снигур. — И каждая из них — по-прежнему вы».

По его словам, у многих людей возникает ощущение розыгрыша, когда перед ними оказывается чья-то альтернативная идентичность. Но Снигур утверждает: человек не способен годами притворяться, что у него множественная личность, вести переписки от лица своих идентичностей, держать в голове факты о жизни каждой. «Раньше таким же фантастическим казалось пограничное расстройство личности, — говорит эксперт. — А теперь собралось достаточно данных и наблюдений и этот диагноз уже никого не удивляет».

Яна

Утром 16 декабря 2018 года у Яны зазвонил телефон. Она подошла и услышала взволнованный голос приятеля: «Как жизнь? У тебя всё в порядке?» Яна удивилась: в последнее время с ней как будто не происходило ничего особенного, с чего бы это её друзьям вдруг так за неё беспокоиться? Друг объяснил: он прочитал пост, который появился в её фейсбуке накануне, и решил проверить, не нужна ли помощь. Яна зашла в собственный аккаунт и увидела последнюю запись: «I do not control anything anymore» — «Я больше ничего не контролирую». Накануне она не пила алкоголь и не принимала наркотики. Но она не помнила, как оставила эту запись — её сделал кто-то другой.

«Мне с детства непросто делиться своими переживаниями, — говорит Яна. — Возможно, мои альтернативные личности оставляют такие записи, когда мне нужна помощь, чтобы обратить чьё-то внимание на ситуацию, помочь мне поделиться с кем-то».

Яне с детства казалось, что у неё нет права на собственные желания и эмоции. «Меня воспитывали как маленькую леди, — говорит она. — Я знала, что нельзя выйти к завтраку в ночной рубашке, нельзя класть локти на стол. Лет в семь мне объяснили, что я теперь взрослая и больше не буду играть в игрушки». Со стороны её жизнь казалась более чем благополучной: учёба в Великобритании, красивая одежда, интеллигентная, творческая семья. «У меня было всё самое лучшее, — говорит Яна. — Только вот я не чувствовала, что я сама, моё „я“ имеет какую-то ценность». Значение имела только та девочка, которой её хотели видеть родные.

«Однажды, когда я училась в младшей школе, встретила в парке возле дома мужчину, — приводит она пример. — Он сказал мне, что он преподаватель по шейпингу, и попросил показать, где тут школа. А потом затащил в кусты. Это был педофил». Позже Яна пыталась рассказать дома о том, что произошло, но никто не захотел обсуждать этот случай. Примерно то же самое случилось, когда в двенадцать лет она пыталась покончить с собой. «На меня наорали, чтобы я не привлекала внимания», — вспоминает Яна. Она уверена: её родные никогда не хотели сделать ей больно. Просто из-за собственных проблем не всегда умели выражать свои эмоции и реагировать правильно.

В какой момент появились альтернативные личности, Яна не помнит: «До тридцати лет я вообще ничего не понимала про свою жизнь». Она объясняет, что с детства часть её жизни проходила как будто в тумане. Из-за этого всегда было ощущение каши в голове. Она попадала в странные ситуации, а потом пыталась проанализировать: «Зачем я пошла сюда? Как познакомилась с этими людьми? Что нас объединяет?» Например, однажды на музыкальном фестивале она осознала, что уже час разговаривает с молодым человеком, но совершенно не понимает, откуда он взялся и как завязалась эта беседа. Только потом она смутно припоминала: кажется, в тот вечер они стояли рядом в очереди за какао.

По словам Яны, её собственная жизнь казалась ей очень странной. Она никогда не понимала, что произошло с ней на самом деле, а что привиделось или приснилось. «Как будто проснулась в похмелье, — говорит она. — И пытаешься осознать, что ты вчера натворила».

Иногда у неё случалось то, что она называла «приступами», — она не могла разговаривать, её трясло, начинались судороги. Врачи не нашли ни эпилепсии, ни других органических проблем. Психиатры предполагали шизофрению, но диагноз не подтвердился. Некоторые говорили: «Да всё у вас в порядке, вы просто странная».

«Когда мне было двадцать восемь, характер приступов изменился, — говорит Яна. — Молодой человек, с которым я тогда встречалась, сказал, что иногда я начинаю вести себя как ребёнок: дурачиться, кривляться. В такие моменты мы смотрели детские журналы с картинками и играли. Когда приступы проходили, я помнила их отрывками и смутно».

Психиатры предполагали шизофрению, но диагноз не подтвердился. Некоторые говорили: «Да всё у вас в порядке, вы просто странная»

«В туман» Яна погружалась довольно часто — бывали периоды, когда это происходило каждую неделю. Из-за этого ей трудно восстановить события своей жизни в хронологическим порядке — всё спуталось. «Мне больше тридцати, но я чувствую себя намного младше, — говорит Яна. — Как будто пропустила фрагменты собственной жизни». Из-за такой путаницы у неё не всегда получалось стабильно работать: слишком много сил уходило на то, чтобы просто справиться с повседневной жизнью. «Всю жизнь я думала, что я неудачница, ленивая и рассеянная, — говорит Яна. — У меня есть мозги, есть образование, но бывали периоды, когда я не могла сама себя обеспечивать. Мне казалось, я сама себя подвела».

В тридцать один год она попала к частному психиатру, который выдал заключение: «смешанное диссоциативное расстройство». Такой диагноз ставится, когда у человека есть симптомы нескольких диссоциативных расстройств. В Янином случае это симптомы ДРИ и ещё несколько диагнозов.

«Я пришла к психиатру и подробно рассказала о своих приступах и детском поведении, — говорит Яна. —  Ещё о том, что иногда говорю о себе в третьем лице, и о том, что моя память как будто на самом деле не моя». На тот момент она уже заметила, что кроме ребёнка есть и другие личности — она подробно рассказала специалисту об их появлениях. После того как появилось заключение психиатра, многие странности получили своё объяснение. Теперь Яна сама не понимает, как могла годами не догадываться, что у неё есть альтернативные идентичности.

Постепенно, благодаря терапии и самостоятельной работе, Яна стала учиться наблюдать за собой и замечать переключения с одной идентичности на другую. Она стала пытаться договариваться со своими идентичностями, узнавать о них больше. «Однажды я нашла в телефоне диктофонную запись, — вспоминает она. — Я включила её — там был голос, низкий и довольно жуткий. Кто-то говорил: „Я существую в тебе“. Я так испугалась, что уронила телефон. После этого я уже не могла не верить в то, что меня — несколько».

Теперь, когда альтернативные личности появляются, они часто оставляют послания: записки, аудиозаписи, видео. Яна показывает мне видеозапись, сделанную «ребёнком»: на ней она, как маленькая девочка, кривляется перед камерой и рассказывает, что она собирается сегодня делать (в основном гулять). Часто они пишут посты в социальных сетях. Кроме «ребёнка» Яна насчитывает у себя шесть альтер-личностей. Дэви, Тёмная Дэви и Гневная Дэви — старшие. Они самостоятельны и могут принимать решения. Ещё есть Зверь и Травма — они взяли на себя все самые тяжёлые переживания в жизни Яны. В этих состояниях она не может разговаривать — именно из-за них раньше она думала, что у неё приступы. Ещё одна идентичность — Глас. Он анализирует информацию и связывает всех остальных между собой.

«Однажды я случайно за один вечер познакомился с двумя Яниными идентичностями, — говорит приятель Яны Даниил. — Раньше она рассказывала мне, что они существуют, но я никогда их не видел». Даниил вспоминает: в тот вечер он вёл эфир на радио «Зазеркалье» и пригласил Яну выступить в качестве гостьи. «Мы с другими гостями стояли на улице, и кто-то спросил у Яны, как у неё дела, — вспоминает он. — Она ответила, что всё хорошо. Тогда я посмотрел на неё и спросил, как бы обращаясь к другой её идентичности: „А у тебя?“ Это была просто шутка. Но она отреагировала странно, отошла в сторону, весь вечер держалась отстранённо». По дороге домой Даниил пытался извиниться, спросить, что именно задело подругу. И вдруг она сказала: «Если хочешь что-то узнать у Яны, тебе лучше поговорить с ней». Он понял, что разговаривает с кем-то другим. После расспросов выяснилось, что перед ним Гневная Дэви.

«Мы общались ещё несколько часов, — говорит Даниил. — Я спрашивал у неё: „Когда придёт Яна? Как давно ты в последний раз появлялась?“ Но она отвечала, что не может различать временные промежутки. Ещё она сказала, что она не из этого мира».

По словам Даниила, через пару часов он отошёл покурить, а когда вернулся, Яна была уже совсем другой. Она улыбалась, стала более активной, смеялась. «Я спросил, кто она, — вспоминает он. — Яна игривым тоном ответила: „Я — любимая девочка“. Я понял, что снова общаюсь с другой идентичностью. Она рассказала мне, что любит книжки с картинками. А про Яну рассказала, что та любит сливы и пиццу. И что сейчас Яна расстроена и не хочет выходить». По словам Даниила, в тот вечер у него было ощущение, будто он попал в постановку. Общался одновременно и с Яной, и не с ней, «как будто стороны её личности вдруг стали самостоятельными».

Доказательства

Через несколько недель после того, как мы пообщались с Яной, у неё в фейсбуке появилась запись: «Яна стоит тут одна, и нужно, чтобы её кто-нибудь забрал. Ей опасно». Позже она рассказала: в тот вечер у неё произошёл нервный срыв. Случилась истерика, несколько дней просто выпали из её памяти. Спустя какое-то время она проснулась ночью в собственной кровати. «Я знала, как меня зовут и сколько мне лет, но не понимала, что со мной происходило в последнее время», — говорит Яна.

По рассказам знакомых и перепискам в соцсетях она стала восстанавливать в памяти события. По словам Яны, перед тем как у неё случился нервный срыв, она прошла диагностическое интервью в международной организации, занимающейся психическим здоровьем. «Это было тестирование валидности методики диагностирования диссоциативных расстройств, — говорит Яна. — Знакомые предложили мне поучаствовать». В анкете было около 200 вопросов, многие из них сбили Яну с толку. «Специалист спросила меня, как я отреагирую, если мой диагноз не подтвердится, — говорит Яна. — Ещё она стала спрашивать, какие диагнозы мне ставили раньше, почему их поставили». Для Яны всё это прозвучало так, будто специалист не верит ей. «После этого у меня и началась истерика, — рассказывает Яна. — Как будто мою идентичность, само моё существование поставили под сомнение».

Я написала специалисту, о котором говорила Яна. Елена Казённая из «Национальной ассоциации EMDR» ответила, что не может ни подтвердить, ни опровергнуть Яниных слов: информация о респондентах конфиденциальна. Но добавила: «Диссоциативного расстройства идентичности я в российской выборке ещё не встречала».

Но сторонники ДРИ настаивают, что это ещё не повод сомневаться в словах пациента с альтернативными идентичностями. Во-первых, они могут формироваться не только при ДРИ, но и при промежуточных состояниях, и при ПТСР. Во-вторых, напоминает психотерапевт Владимир Снигур, диагнозы в психиатрии часто зависят от субъективного взгляда, квалификации и убеждений конкретного врача. Есть те, кто просто не верит в этот диагноз, а потому не ставит его.

Диагнозы в психиатрии часто зависят от субъективного взгляда, квалификации и убеждений конкретного врача. Есть те, кто просто не верит в этот диагноз, а потому не ставит его

«Моя работа — доверять тем, кто пришёл ко мне, — добавляет Снигур. — Люди не приходят к специалисту, если им на самом деле не нужна помощь. В ДРИ многие не верят. Но трудно представить, зачем человеку придумывать подобное. Чтобы получить внимание, сочувствие? Но есть куда более простые способы». У человека со множественной личностью может стоять какой угодно диагноз — в любом случае нет причин сомневаться в том, что у него несколько идентичностей. «За свою практику я ни разу не встречал симуляции множественной личности, — говорит Снигур. — Диссоциация — это очень сложный и пугающий опыт, который многие пытаются скрывать, пока могут». По словам психотерапевта, такое обычно не симулируют — случаи притворства можно найти разве что в судебной психиатрии, где люди идут на самые отчаянные меры, чтобы избежать наказания.

Самого знаменитого героя с расстройством множественной личности Билли Миллигана обвиняли в нескольких убийствах и изнасилованиях. Он стал первым человеком в мире, которого благодаря диагнозу оправдали — адвокаты доказали, что преступления совершал не он, а его альтернативные идентичности. Документальный роман про Миллигана бешено популярен, но он во многом лишь раззадорил скептиков. Кто-то считает, что все люди с ДРИ опасны, как сам Билли Миллиган. А кто-то думает, что и Миллиган, и все остальные люди со множественной личностью притворяются, чтобы избежать правосудия и других неприятностей.

Для многих ДРИ — явление скорее поп-культуры, чем психиатрии. В 80-е годы Билли Миллиган — человек с 24 идентичностями — прославился на весь мир благодаря американскому писателю Дэниелу Кизу. В последние годы об этом расстройстве вновь стали говорить чаще — благодаря триллеру «Сплит», где герой расщепляется на 23 идентичности. Пока одни идентичности совершают преступления, другие пытаются спасти ситуацию. Поп-культура приукрашивает реальность: герой «Сплита» — фантастический персонаж, его идентичности бегают по стенам и обладают нечеловеческой силой. В реальной жизни люди с ДРИ ощущают себя скорее потерянными, чем всемогущими. Им не верят, их не воспринимают всерьёз, они сталкиваются со скепсисом куда чаще, чем находят сочувствие. 

И всё-таки ни Лана, ни Эстери, ни Яна не стали бы избавляться от дополнительных идентичностей, будь у неё такая возможность. «Без них мне было бы куда хуже, чем с ними, — говорит Лана. — Я привыкла, что я не одна. Даже когда они не появляются, я могу говорить с ними внутри себя. И они меня поддерживают».

Яна не считает то, что с ней происходит, расстройством. Она говорит, что ей это видится скорее особенностью организации психики: «Мы едины, но нас много. Зачем мне становиться одной?» Когда-то у неё была каша в голове, она не понимала, что происходит с её жизнью. Но теперь Яна знает: каждая из её идентичностей приходит ей на помощь, когда у основной кончается ресурс. Они берут на себя сложные задачи, позволяют ей передохнуть, избавляют от слишком сильного гнева или тоски.

Эстери помнит: в её жизни был период, когда альтернативные идентичности исчезли — после курса антидепрессантов они все на какое-то время стали одним целым. «Наверное, можно снова собрать их воедино, — предполагает она. — Но нам и так неплохо. Поразительно, что мозг может так работать. Я до сих пор удивляюсь тому, что они — это и есть я».

Иллюстрации: Ксюша Стойлик