Жизнь«Тихая эпидемия»:
Как женщины подвергаются насилию в ЛГБТ-отношениях

О том, что риск столкнуться с проявлениями домашнего насилия для негетеросексуальных людей выше, известно далеко не первый год, и новые исследования подтверждают результаты предыдущих. В 2010-м году опрос, проведённый американским Минздравом, показал, что жертвами домашнего абьюза (побоев, изнасилований и преследований) становились 43,8 процента женщин в лесбийских парах (в случаях гетеросексуальных женщин этот показатель составил 35 процентов), а также 26 процентов геев-мужчин (для гетеросексуальных мужчин — 29 процентов, но авторы исследования оговаривают, что опрос не учитывал гендерную идентичность). Аналогичные результаты выявил опрос 2014 года: 21,5 процента мужчин и 35,4 процента женщин в однополых парах по сравнению с 7,1 процента мужчин и 20,4 процента женщин в разнополых. (Среди трансгендерных людей этот показатель колеблется между 31 и 50 процентами.) Таким образом, меняются проценты, но не общая картина.

Тем не менее тема насилия в ЛГБТ-парах до сих пор остаётся на периферии дискуссии о домашнем абьюзе, почти невидимой снаружи (полиция британского графства Большой Манчестер, за год зафиксировавшая 775 случаев домашнего насилия в ЛГБТ-сообществе, лишь недавно начала указывать в протоколах сексуальность жертв как существенную для дела подробность — до того её уточняли только в случае преступлений на почве ненависти) и редко обсуждаемой внутри.

«Люди, попавшие в насильственные отношения в парах ЛГБТ+, не понимают, что с ними происходит, так как информации на эту тему практически нет, и домашнее насилие освещается только с точки зрения проявления в гетеропарах, — поясняет Полина Дробина, координаторка фем-направления екатеринбургского Ресурсного центра для ЛГБТ. — Да и в целом в медиапространстве главенствуют идеи виктимблейминга: „сам_а виноват_а“ и „знал_а, на что шёл_шла“».

У домашнего насилия нет ни гендера, ни сексуальности, и, строго говоря, риск абьюза не связан с ними напрямую: абьюзер может проявиться в любой паре (и не только паре). Однако статус людей, заведомо более уязвимых и социально депривилегированных, приводит к тому, что для ЛГБТ проблема становится ещё более острой. «В обществе осуждается, когда условно сильный мужчина бьёт условно слабую женщину, но непонятно, что делать, когда вы две женщины в „подпольных“ отношениях», — говорит Кристина.

«Стрессом меньшинства» и версией, что ЛГБТ-пары могут копировать стереотипно-иерархическое распределение ролей (под «мужской» понимая доминирование и агрессию, а под «женской» — пассивность и зависимость), тема не исчерпывается. Специалисты выделяют несколько причин, которые могут провоцировать насилие в ЛГБТ-парах и определяют его особенности.

Виктимизация

«Думаю, что отношение к теме насилия в ЛГБТ-сообществе не сильно отличается от отношения в гетеропарах. Стыдно говорить об этом, возможно, даже чуть более стыдно, ведь внутренняя гомофобия ликует: „И так лесбиянки, так ещё и дерутся“», — рассказывает Ната (имя выбрано героиней).

Внутренняя виктимизация всё ещё сильна в ЛГБТ-сообществах, члены которых зачастую убеждают себя, что их сексуальность по умолчанию ставит на них метку потенциальной жертвы. Это ощущение усиливается на фоне внешней гомо-, би- и трансфобии: логическое построение «если бы я не был таким/такой, я бы не попал / не попала в такую ситуацию» с большей вероятностью становится догмой, если у человека уже был травматический опыт «наказания» за свою ориентацию.

«Из-за транслируемой позиции общества „плохо всё, что отличается от гетеросескуального, цис-гендерного, патриархального“ — часто с призывами подавить то, что не угодно, силой в ЛГБТ+ сообществе формируется устойчивое состояние усвоенной гомо-, би-, трансфобии. Как следствие, человек, неоднократно слышавший со стороны всевозможные негативно окрашенные высказывания в сторону ЛГБТ+ сообщества, начинает примерять их на себя, находиться в постоянном давлении, — поясняет Полина Закирова, психолог Ресурсного центра. — И, столкнувшись с абьюзивным проявлением, в состоянии страха и стресса, анализируя, что же происходит вокруг него, может не найти другого объяснения происходящего с ним. Сам абьюзер может транслировать подобную точку зрения: „Ты сам меня выбрал, был бы с женщиной — не страдал бы…“

Сексуальная ориентация, отличная от гетеро-, гендерная идентичность, отличная от цис-, воспринимается и навязывается обществом как самостоятельный выбор, за который нужно заплатить, раньше — свободой, сейчас — физической / психологической / эмоциональной безопасностью. Таким образом, ответственность с абьюзера перекладывается на пострадавшего человека».

Манипулирование и угроза аутинга

«Я постоянно чувствовала себя жалкой и ничтожной, постоянно в чём-то виноватой, мне казалось, что я что-то делаю не так, не так говорю, не так себя веду, что это я позволяю так ей себя вести, значит, я сама виновата, — вспоминает собеседница Wonderzine (она предпочла сохранить анонимность). — Читала книжки по психологии, „работала над отношениями“, что надо понимать — безрезультатно. Я вставала в начале платформы, на самом краю, в метро и думала прыгнуть. Не прыгнула».

В её случае дело не дошло до физического насилия, но постоянный психологический абьюз продлился три года. «Она диктовала, как мне одеваться, критиковала, если я надевала что-то „не в тему“. Мне постоянно транслировали, что я криворукая, что я бью посуду, что всё у меня в руках ломается, что я не приспособлена в жизни, что если она свалит, я умру в говне и голоде, не в состоянии оплатить коммуналку. Я верила».

«Я могла не видеть секса месяцами. Вернее, я была в отдающей роли и почти никогда в принимающей. Я доставляла ей удовольствие, мы обнимались и ложились спать. О моём физическом удовольствии речи не шло. При этом в вину мне ставили то, что я недостаточно женственная. Не ношу юбки, не выгляжу как идеальная женщина „песочные часы“, сравнивала свою женственную фигуру с моей худощавой — я возненавидела себя и своё тело. Потом меня начали обвинять в недостаточном позитиве, сравнивая с болеющей подругой: та даже перед лицом болезни не теряет боевой настрой, а на мою кислую рожу смотреть тошно.

Сам абьюзер может транслировать подобную точку зрения: „Ты сам меня выбрал, был бы с женщиной — не страдал бы…“

Со мной обращались как с капризным ребёнком на общественных мероприятиях. Мы ходили на фестивали, и если я смела сказать, что проголодалась, на меня сыпался поток упрёков в том, что надо было поесть дома. А раз не поела, то терпи, у нас тут мероприятие. Был и газлайтинг, когда я говорила, что что-то произошло обидное для меня, меня убеждали, что такого не было и вообще всё было не так».

Абьюз не сводится только к физическим проявлениям насилия — психологическое манипулирование может быть не менее разрушительным. «В основе абьюза лежит не жажда насилия, а жажда контроля. Физическое насилие и другие средства [манипуляции] служат для того, чтобы установить или усилить контроль [над партнёром]», — рассуждает Бет Левенталь, сотрудница организации The Network/La Red, занимающейся предотвращением домашнего насилия.

«Что касается менее очевидных проявлений абьюза (психологическое  и финансовое насилие, социальная изоляция и так далее), люди, попавшие в подобные отношения, могут не осознавать, что с ними происходит, считают это нормой и относятся к такому отношению как к приемлемому, — говорит Полина Закирова. — Позиция, широко распространённая в нашем обществе, о необходимости „терпеть“ любые абьюзивные проявления, также воспитывает молчание у людей, независимо от сексуальной ориентации и/или гендерной идентичности».

В основе абьюза лежит не жажда насилия, а жажда контроля. Физическое насилие служит для того, чтобы установить или усилить контроль над партнёром

«Б. постоянно угрожал себя убить и наносил себе увечья, когда я предлагала расстаться, и его родственники просили меня позаботиться о его состоянии. Он начал писать, что может убить и меня тоже, а также всех моих потенциальных партнёров, — рассказывает Оя (имя выбрано героиней), вспоминая о своих отношениях с FtM (female to male — мужчина, которому при рождении приписан женский пол). — В то время я уже обозначила разрыв наших отношений и не скрывала тот факт, что нахожусь в поисках новых. Разумеется, тему ревности это только обострило. „Постарайся ни обо что не ударяться, — говорил он. — Если я увижу на тебе какие-то следы, то могу подумать, что они принадлежат другому человеку, и тогда мне придётся стереть их наждачкой“».

К обычным для домашней тирании приёмам манипуляции и эмоционального шантажа в однополых парах добавляется угроза аутинга. Во многих случаях страх огласки оказывается достаточно сильной причиной для того, чтобы не выходить из абьюзивных отношений. «У меня на работе тогда были проблемы, вплоть до угрозы увольнения из-за раскрытия моей сексуальной ориентации, так он мог устроить сцену прямо под окнами организации — стоять там и громко кричать, что я шлюха, но он меня любит», — вспоминает Оя.

«Закрытый ЛГБТ+ человек с большей долей вероятности будет молчать и о насилии в отношениях», — подтверждает Винсент, координатор транс*-направления в Ресурсном центре.

Атмосфера изоляции

«Мне было не с кем это обсудить: о том, что я состою в гомосексуальных отношениях, почти никто не знал», — говорит Кристина.

Люди, пережившие абьюзивные отношения, часто рассказывают, что не могли уйти от абьюзера, потому что уйти им было попросту некуда. Эта проблема характерна и для насилия в однополых парах — с той поправкой, что у жертв абьюза в них обычно ещё меньше мест, куда можно сбежать. В том числе и потому, что абьюзеры убеждают их, что их знакомые гомо-, би- и трансфобны. Ощущение изоляции может усилить и ситуация, когда одного из партнёров как будто «выталкивают» из сообщества, обвиняя в том, что он ему не соответствует, например, что он «ненастоящий гей».

«Решаются такие вопросы самостоятельно, своими силами: психологи, психотерапевты и т. д. Рассказать родителям можно, естественно, только в том случае, если они принимают и спокойно относятся к ориентации. Так как страх гомофобной реакции со стороны родителей увеличивается в разы, — говорит Ната. — Куда я обращалась в таких случаях? К друзьям, которые поддерживают. К терапевту по возможности. Родители узнали об этом, потому что однажды увидели не успевший рассосаться синяк под глазом. Все остальные следы достаточно легко скрываются, хотя я лично не особо это делала. Когда знакомые обращают внимание на царапины или синяки, невольно опускаешь глаза».

«Мне было не с кем это обсудить: о том, что я состою в гомосексуальных отношениях, почти никто не знал»

Атмосферу изоляции, в которую попадает жертва абьюза, усугубляет равнодушное или враждебное отношение окружающих. Вспоминает Оя: «Иногда это происходило прямо на улице. Последний раз, когда это произошло, я сказала, что хочу уйти домой и побыть одна, а он прокусил мне руку прямо через осеннюю куртку до крови и швырнул о железную ограду так, что на спине остались отпечатки. Люди, естественно, просто шли мимо и не останавливались».

Обращаться за медицинской, юридической и психологической помощью люди, столкнувшиеся с насилием в ЛГБТ-отношениях, зачастую не решаются, потому что не верят, что это может принести им какую-либо пользу. Полина Дробина из Ресурсного центра приводит такие данные: «Нашу анкету заполнило триста человек, и двести сообщили, что не обращались ни к юристам, ни к психологам. Среди тех, кто обращались к психологам, шестнадцать отметили положительные изменения, пятнадцать сообщили об отрицательных результатах. За юридической помощью из трёхсот заполнивших анкету обратились только двое. Если обобщить ответы респондет_ок, то основная причина необращения — в том, что люди не видят смысла в этом и опасаются нарваться на некомпетентных специалист_ок».

Молчание сообщества

«Маргарет пригласила меня на свидание через день после того, как я рассталась с предыдущим парнем, — рассказывает Алиса. — Она была из очень либеральной семьи, я так поняла, что у неё были очень хорошие отношения с родителями, никаких проблем с тем, что она была лесбиянкой, не возникало. Мы как-то очень быстро начали проводить много времени вместе, она постоянно ночевала у меня дома и вроде не всегда спрашивала, можно ли. Ещё она ревновала, как ни странно, к мини-клубу рисования, который мы с подругами придумали — просто собирались по средам вечером у меня и рисовали натюрморты с натуры.

Но по-настоящему ссориться мы начали из-за того, что она постоянно осуждала меня за внешний вид. Говорила, что я пытаюсь всем понравиться, слишком много крашусь и слишком откровенно одеваюсь. Сама Маргарет действительно не красилась совсем и одевалась скорее гендерно нейтрально. И ещё брила голову под 0,3. Мне это нравилось, но сама я так выглядеть в тот момент не хотела. Или не могла.

После четырёх месяцев постоянных ссор и скандалов, а также тотального контроля с её стороны я испытывала чувство вины практически за всё. Но апофеозом стала ссора накануне парада, посвящённого Free the Nipple. Хотя я считала (и сейчас считаю), что нет ничего сакрального в женских сосках, и мне совершенно непонятен запрет на них, например, в инстаграме, я в тот момент не была готова пройтись по центру города топлес. Для Маргарет это было очень важно, она энергично занималась активизмом. Мы знатно поскандалили, и в какой-то момент она просто впечатала меня в стену. И ушла. Я какое-то время просто сидела и плакала на полу, даже не столько от обиды, сколько от нервного потрясения».

«Какое-то время просто сидела и плакала на полу, даже не столько от обиды, сколько от нервного потрясения»

Представители ЛГБТ признаются, что испытывают острый дефицит самого разговора в сообществе на тему насилия. «Я не встречала обсуждение этой темы ни в узких кругах, ни в широких. Насколько мне известно, ЛГБТ-блогеры это тоже не обсуждают. Иногда мне кажется, что сейчас все стараются создать только идеализированный образ сообщества, по понятным причинам», — говорит Ната.

В статье Atlantic, вышедшей ещё пять лет назад, домашнее насилие в однополых парах названо «тихой эпидемией» — и слово «тихая» в этом определении, наверное, ключевое. Люди, пережившие насилие, не решаются рассказать об этом внутри ЛГБТ-сообщества, опасаясь как непонимания и осуждения со стороны других его членов, так и того, что огласка затруднит поиск партнёров в будущем или бросит тень на всё сообщество.

«На мой взгляд, существует негласное разделение ЛГБТ+ сообщества — люди, которые более-менее причастны к активизму, которые посещают комьюнити-центры, подписаны на правозащитные и ЛГБТ-организации в соцсетях, и люди, которые не интересуются этими вопросами, живут своей жизнью, общаются с узким кругом знакомых, в своей закрытой тусовке, и им этого хватает, — анализирует ситуацию Алла Чикинда, координаторка PR-службы Ресурсного центра. — Если брать первую группу людей, то их отношение, как мне кажется, меняется: они больше осведомлены, прокачаны в психологическом и юридическом плане, у них больше шансов распознать абьюз. Люди из второй группы практически ничего не знают (и не хотят знать особо), и их отношение вряд ли меняется по причине неосведомлённости. Когда мы предлагали разным людям заполнить нашу анкету, то мы сталкивались с такой реакцией: „в анкете непонятные вопросы“, „зачем вообще об этом спрашивать“, „какое значение имеет“ и так далее».

Рассуждая, почему о проблеме домашнего насилия в ЛГБТ-парах говорить не принято, Оя подчёркивает, что абьюз зачастую списывается на специфические особенности отношений: «Сейчас, с одной стороны, много говорят об абьюзе и вреде токсичных отношений, с другой — многие вещи можно оправдать фразой „это просто мой кинк“».

Фотографии: kuco — stock.adobe.com