Star Views + Comments Previous Next Search Wonderzine

ЖизньКультура тела:
Как найти себя в истории красоты

Как менялись стандарты женской внешности на протяжении веков и что на это влияло

Культура тела:
Как найти себя в истории красоты — Жизнь на Wonderzine

Представьте в одной комнате одновременно всех женщин, которых вы когда-либо видели — от Мэрилин Монро до случайной прохожей и тайской телеведущей. В них не найдется ничего общего, кроме того, что все они — люди. Но индустрия красоты и история искусства, которую все еще принято постигать глазами белого европейца, норовят перепутать карты и выдать четкий стандарт, которому ни ты, ни даже Анджелина Джоли, скорее всего, не соответствуют. Почему так происходит и откуда берется этот идеал недостижимой красоты — большой и важный вопрос. Красота — дело вкуса: это в равной степени подтверждает выбор партнеров друзьями и полярные комментарии под фотографиями знаменитостей. Но для адекватного отношения со своим телом важнее найти опору в настоящем и прошлом: короткие (по-вашему) пальцы и пухлые (по-вашему) бедра уже случались с кем-то на этой планете, и это не непреодолимый недостаток, а важная и нужная особенность конкретного биологического типа, места обитания, происхождения и социальной группы. И нет ничего лучше и нагляднее общей истории искусства, чтобы обрести эту опору.

 Текст: Алиса Таежная

 

 

 

 

Почему людям так сложно
принять свое тело?

 

Скрытое под одеждой и функционально необходимое каждую секунду нашей жизни, тело — одновременно самое нужное и самое отвергаемое

 

 

 

  

 

 

дин из главных эпизодов в мифологии телесности — история о первой паре людей на земле. Из Библии мы знаем, что мужчина, созданный по подобию Бога, и женщина, вырезанная из ребра мужчины, чтобы спасти его от одиночества, жили безмятежно и счастливо, пока не

поддались греховному соблазну. Тогда же предметом их рефлексии стала нагота, неприкрытость собственного тела — и с тех пор человек испытывает беспрестанное желание скрыть и спрятать свою интимную суть, переживая за брошенные на него осуждающие взгляды. Скрытое под одеждой и функционально необходимое каждую секунду нашей жизни, тело — одновременно самое нужное и самое отвергаемое: 80 % людей вообще не в состоянии долго смотреть на себя обнаженными без огорчения, а 40 % людей занимаются сексом, не раздеваясь полностью, или только в темноте. Неудивительно, что тело становится обсессией, а его принятие — сложным процессом осознания. Eating disorders, диеты и фитнес, занятия профессиональным спортом, табуированные изображения тела, движение, секс, продолжение рода и выбор партнера диктуются тем, как мы относимся к телу себя и других. Селфи становится словом года и только нагнетает истерию: инстаграм-фильтры легко поднимают нашу самооценку, но недобор лайков сбивает ее обратно.

Поп-культура тоже не особенно помогает нам принять себя в первозданном виде — по политическим и культурным причинам страны первого мира диктуют универсальный стандарт красоты. Беглый взгляд на карту мира говорит о том, что 80 процентов населения земли по-прежнему остаются за гранью медиавнимания: мы очень мало знаем о слишком больших незападных странах, малочисленных народах, сексе пожилых людей, восприятии трансгендеров, повседневной жизни ЛГБТ и сексуальности детей. Документальные фильмы о первобытных племенах, живущих сейчас на земле вне медийной реальности, намекают на то, что наша одержимость телом, одеждой и маскировкой «недостатков» — свойство цивилизации: тело для первобытных племен — важный символ и полотно для творчества, воплощение праздника, и ни одна африканская женщина в 40 лет не будет сокрушаться об отвисшей груди, а вожак племени — о седых висках.

 

Мы подробно знаем о том, как напудренные парики сменялись сдержанной роскошью ампира, но не представляем канонов красоты миллиарда китайцев, эстетические ценности индейских племен и не видим разницы между этносами, говорящими по-арабски. Мы не знаем, как выглядят 90 процентов национальностей в России (попросите любого знакомого описать мари, якутов или хантов) и какие понятия о красоте есть в резервациях меньшинств, которые остались на территории практически всех современных обществ. Историю пишут победители: пока в инквизиторской Испании женщин сковывали в пояса и кринолины, в Латинской Америке делали татуировки, многоэтажные прически и подводили глаза басмой — но про Испанию знают все, а про Латинскую Америку только очень любопытные.

Именно поэтому Пикассо потерял сон после выставки африканских масок в Париже, Матисс уезжал работать в Северную Африку, а Гоген, приехав на Таити, рисовал местных жителей чаще чем экзотические пейзажи и неведомую флору и фауну. Даже сейчас в томах по истории искусства неевропейскому и неамериканскому искусству будет уделено, дай бог, 50 страниц из 1000. Стандарты красоты пишутся политической историей и всегда идут рука об руку с культурной доминацией и подчинением. Политический поворот XX и XXI веков привел к тому, что нам хочется выглядеть скорее подружками американских лесорубов, чем французскими мадемуазель, и клетчатые рубашки с джинсами продаются так же массово, как в XIX веке продавались шелка и бархат.

 

Красота всегда была в глазах смотрящего, и этим смотрящим до середины XX века был мужчина — Guerilla Girls в одной из самых известных своих работ говорили, что женщина может попасть в музей, только позируя мужчине обнаженной. И хотя женщины-художники существовали и в Средневековье, и в эпоху Просвещения, женская красота была объектом пристрастного мужского взгляда. Рефлексия по отношению к гендеру, собственному телу и истории искусства появилась в эстетике уже в начале XX века, так что всю каноническую женскую красоту — от скульптур Фидия до эстетической революции Мане — мы видим мужскими глазами. Как можно адекватно воспринимать свою внешность, если столетия ты была лишь объектом оценки — большой вопрос. Как вопрос и то, можно ли доверять тысячелетним стереотипам бледнокожего мужчины, который все это время искоренял все, что не вписывалось в его представления нормы.

 

 

 

 

Античный идеал через
столетия

 

 взрослый человек в состоянии за 150 миллисекунд
распознать красоту, считав глазами пропорции лица

 

 

  

 

 

ассуждения о красоте в Древней Греции сводились к тому, что красота — это благо, и чаще всего она еще и нравственна. «Красота сияла среди всего, что там было; когда же мы пришли сюда, мы стали воспринимать ее сияние всего отчетливее посредством самого отчетливого из

чувств нашего тела — зрения, ведь оно самое острое из них», — говорит Платон в «Федре». То, что сияние красоты с тех пор не померкло, подтверждает наше подсознательное доверие к внешне приятным нам людям — лукизм, который критикуют наряду с расизмом и эйджизмом. Известный труд Нэнси Эткофф «Survival of the Prettiest» переполнен примерами того, как симпатичным кандидатам чаще дают работу, подтверждают кредиты, завышают баллы на экзаменах и дают меньшие тюремные сроки. Так из чего складывается красота тела? «Гармония его частей с определенным приятным цветом», — пишет Платон и выставляет следующие параметры: золотое сечение, с шириной лица в 2/3 его длины и идеальной симметрией между левой и правой половиной. Цвет лица — безусловно светлый, потому что демократия Древней Греции зиждилась на труде смуглого населения Северной Африки и южных островов, с которым благородному гражданину не подобало ассоциироваться.

 

 

Правоту Платона подтверждают даже месячные младенцы: дети с интересом наблюдают за симметричными лицами симпатичных мужчин и женщин, независимо от внешности их биологических родителей, а за 150 миллисекунд взрослый человек в состоянии распознать красоту, считав глазами пропорции лица. Распознавание лиц стало невероятно важным условием выживания человеческого вида, именно поэтому моментальное считывание и оценка лица становится нашим инструментом для ориентации в окружающем мире. «Все китайцы на одно лицо» — следствие этого механизма. Даже в «The Good Wife» говорили о том, что нельзя доверять свидетельским показаниям белой женщины в отношении черного мужчины — в нас заложены расовые детекторы, которые помогают безошибочно узнавать только представителей своего этнического вида. Если мы не способны распознавать черты других рас, то как нам уместить их в свои представления о красоте?

 

 

 

 

Красота как область
политики в Средневековье
и Возрождении

 

даже в эпоху Ренессанса о красоте говорили исключительно
как о женском свойстве, превращая слабый пол в прекрасный

 

 

  

 

 

вропа позднего Средневековья впитала античные понятия о пропорциях, но скрестила их с агрессивным раннехристианским богословием и переменами в этническом составе. Италия передала Европе каноны раннего Возрождения, взятые из тех же римских широт.

Светлая кожа, густые волосы и мягкое пышное тело были гарантией продолжения рода и статусным приобретением для мужчины. В то же время мужская красота как предмет публичной дискуссии не существовала даже в эпоху Ренессанса — о красоте говорили исключительно как о женском свойстве, превращая слабый пол в прекрасный. Влиятельные итальянские семейства обзаводятся летописцами и дружественными философами, которые переписывают летописи древнего мира и Средневековья — от прекрасной Клеопатры и Сократа до Жанны д’Арк и Ричарда Львиное Сердце: мужчинам и женщинам чаще всего присваиваются качества, которые ценятся в реальности Италии XV–XVI века, соответственно, мужские пылкость, доблесть и отвага — против женской красоты, кротости и утонченных манер.

Когда городская жизнь четко отделилась от сельской, оформилась и дихотомия «стройный и бледный = красивый» и «толстый и смуглый = некрасивый»: богатые жительницы Европы не обладали мускулатурой крестьянок и горожанок, для которых физическая сила была условием выживания. В XVII веке плотное телосложение становится синонимом бедности и плохого достатка: диета простолюдинки на крупах, хлебе и бобах отличалась от питания дворянского сословия из дичи, овощей и фруктов (диеты своего времени). Бледные и хрупкие грациозные дворянки жили в закрытых помещениях, носили маски от солнца во время дневных прогулок (санскрины) и за счет отсутствия мышечных нагрузок были существами с совершенно другим строением тела, чем коренастые простолюдинки с крепким загаром. Мало кто, кроме Дюрера, рассуждает об универсальных типах женской красоты, но и он в своих категориях не избегает четких характеристик: «деревенский» и «стройный» — это два разных вида красоты, но все же с одинаковыми пропорциями — 7 единиц в талии к 10 в груди и бедрах.

 

Для регламентации женской внешности в ход шли и другие, порой сомнительные критерии: женщине, чья температура в среднем на полградуса меньше, чем у мужчины, в философии и медицине присваивается холодный и влажный тип в противоположность сухому и жаркому мужскому. Из этих установленных телесных свойств следовал кодекс поведения: условием признанной обществом привлекательности считались слабость и легкая бледность. Любопытно и то, что женщина до XVII века существовала в эстетике исключительно своей верхней половиной. Поясных портретов куда больше, чем фронтальных портретов во весь рост: ноги и ягодицы были подставкой, обеспечивающей ровное движение женского бюста по пространству, а сгибалась девушка Возрождения, по мнению тогдашних

анатомов, еще хуже, чем первая Барби. В XVII веке с укреплением женской монархии и рождением придворного театра поведение и движение женщины становится таким же важным, как и верхняя часть ее туловища. Впервые в исторических свидетельствах фигурируют слова, описывающие талию в ста разных эпитетах, в воспоминаниях появляются ремарки относительно роста, позы и мимики, о которых женщины, бывшие до этого живыми скульптурами с едва двигающейся головой, не могли и догадываться. Женщина обращает на себя внимание не только природными данными, но и экспрессией: постепенно красоту начинают связывать с чувством юмора и реакциями, а в дневниках вельмож говорится о повадках и привычках королев и фавориток.

 

Что касается усовершенствований внешности, то церковь использование косметики официально не одобряла. Красота должна быть естественной, так как она — божий дар, но со своими оговорками: «Если румяна служат доброй цели, например, чтобы выйти замуж, в них вовсе нет греха». Девушки Возрождения пользовались косметикой нещадно не только для замужества: Ренессанс стал первой бьюти-эпохой с появлением рынка косметики, рассчитанной как на доход аристократки, так и на гроши прачки. Красота, став серьезным общественным лифтом для женщины, потребовала вложений, причем главным стремлением было подчеркнуть свои природные черты (яркая декоративная косметика была синонимом проституции) в сочетании с тем, что мы называем сейчас luminous-эффектом. О распространении нитратов, свинца и ртути в косметических средствах того времени можно прочитать в дневниках куртизанок и придворных дам: не боясь язв и урона состоянию кожи, с которым не сравнится и годовая доза парабенов и сульфатов, девушка XVI века нещадно заливала в глаза растворы для изменения их цвета и втирала ядовитые составы для сохранения молодости.

 

 

 

 

Как женская красота
получает не только образ,
но и язык

 

постигая законы мироздания через физику и точные науки, люди
ищут новые слова для описания обуревающих их чувств

 

 

  

 

 

писание женской красоты кардинально меняется в XVIII веке — языки продолжают развиваться за счет эпитетов и новых существительных, общество перестает быть герметичным, предшествующая Реформация нивелирует влияние церкви, а люди, постигая законы мироздания через физику и точные науки, ищут новые слова для описания

не объяснимых наукой обуревающих их чувств. Еще эпоха Просвещения пытается найти обоснование иррациональному притяжению полов, и Декарт в рассуждениях о любви отдает должное пользе страстей, которые красота может вызвать в мужском характере. Монтескье подчеркивает женскую одержимость внешним видом при дворе: «Нет ничего серьезнее происходящего утром, когда дама собирается заняться своим туалетом». Личные дневники и эпистолярный жанр XVIII века делают красоту предметом публичной дискуссии, воспоминаний и обсуждений: красота препарируется через влияние, которое она оказывает на других людей.

 

 

Кроме того, что в центре внимания белая европейская женщина, в остальном красоту признают явлением относительным — в тысячах портретов знати XVIII века или посвящения любимым вы не отыщете двух похожих людей. Живописцы стараются зафиксировать красивое в его мимолетности: струящиеся на ветру платья и рассыпавшиеся прически уводят красоту от демонстративной статики, в дрему которой она была всегда погружена. Наброски и графические эскизы того времени показывают, что портреты начинают рисовать свободной линией, отталкиваясь от анатомии конкретного человека, а не подстраиваясь под правила золотого сечения, что уже кажется революцией. Историк искусства Эрнст Гомбрих назвал это дилеммой современного искусства: как рисовать человека, не имея готового образца? Женщинам, впрочем, никуда не деться от навязанной обществом пассивной роли. Даже прогрессивный Руссо пишет о женской телесности: «Женщины не созданы для бега, они убегают лишь для того, чтобы их настигли». Но давление общества на женское тело в виде болезненных поясов и жестких корсетов, сковывающей обуви и тяжелых тканей, уменьшается: женщина ассоциируется с материнством, а потому не должна страдать от мужских ухищрений — на смену утягивающим талию жестким поясам ей советуют моцион и полезные для развития тела прогулки, а пропорции в одежде наконец приближаются к естественным.

 

 

 

 

Ускоряющийся ритм жизни
европейской женщины

 

Женщины конца XIX века усилились во всех сферах,
кроме публичной политики

 

 

  

 

 

уржуазные революции и наполеоновские войны полностью меняют этнический и классовый состав женского общества к концу XIX века: европейские народы сильно смешиваются и часто мигрируют, а к аристократии присоединяются не уступающие им в богатствах представители буржуазии и

городского среднего класса чиновничества и торговли. В этих новых динамичных обществах каждая женщина помещается в предельно конкурентную среду, где красота — ее ресурс рыночных возможностей. Если раньше община, семья и происхождение контролировали судьбу женщины, то теперь ярмарка тщеславия больших городов могла подбросить лотерейный билет даже сиротке. Вымышленные истории Джейн Эйр или Бекки Шарп — не самый типичный, но вполне возможный сценарий женской судьбы в XVIII–XIX веке. Роль женщин конца XIX века уже усилилась во всех сферах, кроме публичной политики — они смогли распоряжаться наследством и имуществом, разводиться и получать родительские права, создавать предприятия и в результате огромного скачка повторно выходить замуж. Но высокопоставленный мужчина все еще оставался главной наградой за то, что женщина попала в нужное время в нужное место.

 

«Ловкость и гибкость — вот первые два ее преимущества», — пишут в XIX веке о парижанках, и становится понятно, что отныне женская конкуренция в больших городах изменит расстановку сил в понимании красоты. Бодлер в воспоминаниях о парижанках активно использует слово «макияж» и фокусируется на кокетстве как главной модели женского городского поведения. Косметические компании, например, Guerlain, получали сверхприбыли от пудр и румян, пока за окном шли демонстрации суфражисток. Красоте не стесняются придавать и эротическое значение: Золя подробно описывает свою героиню Нану, при взгляде на которую у мужчин начинает замирать не только сердце, но и все, что ниже пояса. Движение женщины и ее походка становятся такой же обязательной чертой ее внешности, как и ее лицо — акцент в одежде наконец спускается ниже талии и переходит на бедра.

При этом красота все еще не должна быть дерзкой или посягать на мужскую сферу влияния — внешность революционерок остается за кадром мужского взгляда на женскую историю, хотя крестьянки и мещанки попадают в поле зрения художников. Лондон XVIII века, Париж XIX века, Манхэттен первой половины XX века — места, где происходит негласное соревнование за место под солнцем при очень ограниченных возможностях в доходах, образовании и шансах самостоятельно влиять на свое будущее. Красота сперва кладется на жертвенный алтарь мечты о фамильном замке, который сменяет заветная витрина Tiffany, но ключом ко всему кажется удачный брак. Женщине до повсеместной эмансипации сложно удержаться от соблазна и поставить на свою красоту — даже Элеонора Рузвельт на вопрос «Что бы вы хотели изменить в жизни?» отвечает: «Я хотела бы быть немного симпатичнее».

 

Какой бы ни казалась логичной и правильной история смены архетипов от античности до авангарда, вся логика европоцентрического взгляда на мир разбивается о XX век. Герметичные и понятные для своих народы и классы прорвало навстречу друг другу во времена войн и мировых кризисов, и оказалось, что параллельный «третий мир» — не где-то там, а совсем рядом, и никогда не был третьим. Если стандарты такая однозначная вещь, почему сетка размеров простирается от XS до XXXXXXL, а мы видим только нулевой размер? Почему ношение хиджаба переходит из политической дискуссии в эстетическую и обратно? Почему американки, получив политические права, в XXI веке тратят на косметику больше, чем на образование и социальные услуги? Почему, будучи российской кореянкой или индонезийской негритянкой, так сложно найти для себя модель для подражания? И почему 20 процентов женского населения в мире страдают от стрессов, связанных с питанием? Из стройной и понятной истории красоты все это время исключались очень старые и очень юные, люди с ограниченными возможностями и не такие, как все, очень толстые и очень худые, целые народности и страны — и этого лишнего, не вписывающегося в древнегреческие каноны, стало так много, что уже и сами каноны не кажутся такими непоколебимыми. Однако голливудские суперзвезды, как и 80 лет назад, гипнотизируют нас своими идеальными улыбками, а российские мужчины хотят, чтобы женщины предпочитали семью работе. Что-то изменилось или не изменилось ровным счетом ничего?

 

книги по теме:

фотографии:
wikipaintings.org

Рассказать друзьям
17 комментариевпожаловаться