МнениеКазус Зурабишвили: Почему президенту недостаточно быть женщиной

дмитрий куркин

«Президентом Грузии впервые избрана женщина» — не нужно было быть провидцем, чтобы предсказать, что именно такими будут заголовки новостей о победе Саломе Зурабишвили. Гендерный вопрос неизбежно вышел на передний план, хотя это далеко не единственный угол, под которым можно рассматривать предвыборную гонку (в ней долгое время лидировал оппозиционер Григол Вашадзе, и теперь его сторонники оспаривают итоги, обвиняя соперников в давлении на электорат и использовании админресурса) или фигуру вновь избранного президента — кандидатки от правящей партии; урождённой француженки с грузинскими корнями, к которой на исторической родине долгое время относились с предубеждением; политика, которого часть экспертов считают прокремлёвской ставленницей, несмотря на её заявления о сближении с Европой. Но эти расклады потом, в дальних абзацах — а первой пойдёт «женщина-президент». Даже притом, что исторически в грузинской политике женщины, от царицы Тамары до Нино Бурджанадзе, играют не последнюю роль.

Акцент на гендере, в общем, понятен. Гендерный дисбаланс в политике всё ещё слишком велик, чтобы его можно было игнорировать: по оценке ООН, в июне 2016 года доля женщин среди парламентариев во всём мире составляла всего 22,8 процента — вдвое больше, чем двадцать лет назад, но всё равно очень далеко от какого-либо паритета. Между тем гендерное равенство в обществах — в первую очередь вопрос власти, в том числе политической. А потому от любой избранной национальным лидером женщины по умолчанию ожидают заявлений по «женской повестке». «Первая в истории страны женщина-президент» — это не столько строка в биографии, сколько проецируемая ответственность: если не женщина при власти вступится за женские права, то кто же ещё?

«Женский фактор» по-прежнему сильно влияет на исход выборов — будь Хиллари Клинтон мужчиной, её кампания в консервативных штатах могла сложиться куда более успешно. Вместе с тем за последние полвека женщины в высокой политике если и не добились равенства, то уж точно перестали быть экзотикой. Со времён Сиримаво Бандаранаике — первой женщины, ставшей во главе своей страны (Шри-Ланка) в результате выборов, а не получившей власть по наследству, — женщины успели побывать премьерами и президентами более чем в семидесяти странах мира. И если прежде фигуры Индиры Ганди и Маргарет Тэтчер сами по себе были редчайшими исключениями, а их биографии — готовой основой для вдохновляющих историй, то в 2018 году от притворного удивления и восхищения «женщиной в политике» пора бы отказаться.

И дело не только в том, что среди женщин, бывших мировыми лидерами, найдётся достаточно консерваторов, перенявших у коллег-мужчин правила игры и риторику («Освобождение женщин — одна большая глупость. Это мужчин дискриминируют. Они не могут рожать детей, и едва ли кто-то сможет что-то сделать с этим», — слова, в авторстве которых можно заподозрить какого-нибудь фейсбучного тролля, на самом деле принадлежат Голде Меир, четвёртому премьер-министру Израиля), хотя они тоже задают нездоровый климат, поддерживающий внутреннюю мизогинию, из-за которой женщины не то что не выигрывают выборы — даже боятся в них участвовать.

Прецеденты избрания женщины главой государства важны — и потому что каждый из таких примеров добавляет трещину в «стеклянный полоток», и потому что чем чаще женщины появляются на встречах на высшем уровне, тем больше нормализуется ситуация, когда у руля страны находится женщина (или, как в случае премьера Новой Зеландии Джасинды Ардерн, работающая мать). И наоборот, когда в стране никто на полном серьёзе не считает возможным избрание женщины президентом (как в сегодняшней России), это говорит о гендерном неравенстве больше, чем любые цифры репрезентативности.

Раз уж речь зашла о цифрах — статистические выкладки не должны вводить в заблуждение. Доля женщин во власти не то чтобы сильно коррелирует с реальной властью женщин или улучшением их прав. Рекорд женской репрезентации в парламенте (более двух третей кресел) с недавних пор принадлежит Руанде — стране, которая остаётся одной из худших в мире в плане соблюдения базовых человеческих прав.

Акцент на гендере президента или премьера (привет недавним материалам о президенте Хорватии Колинде Грабар-Китарович) говорит о том, что сексистская предвзятость в политике по-прежнему считается нормой и будет изжита ещё не скоро. Быть просто женщиной-политиком в XXI веке уже не достаточно. На уровне национальной политики с человека, наделённого властью, стоит спрашивать по делам — независимо от гендера (или, если на то пошло, сексуальности и этнического происхождения: ирландский премьер Лео Варадкар, открытый гей с индийскими корнями, служит прекрасным примером того, как принадлежность к меньшинствам может сочетаться с достаточно консервативными политическими взглядами). Во многих случаях он оказывается менее важен, чем другие нюансы политического бэкграунда, партийной прописки и публичных заявлений по ключевых вопросам. В конце концов, и в России достаточно женщин-политиков, но депутатов и авторов дискриминирующих законов Елену Мизулину, Ирину Яровую или Ирину Роднину вряд ли будут помнить из-за их гендера.

Фотографии: Михаил Джапаридзе/ТАСС