МнениеКак променять жизнь
в столице на деревню
у моря и не жалеть
Бывшая ведущая «Дождя» о территориальном дауншифтинге
Текст: Ольга Шакина
Титр: год назад. Стукаясь об углы наностудии на Чистых, собираюсь на работу. Три остановки в легком висе, пробег по леденелому мосту, на одном конце которого с двух экранов в инфернальном рассинхроне вещает патриарх, а на другом кормит урбанистов завтраком бар «Стрелка». «Опоздала, — встречает меня продюсер эфира. — А нам еще опрос дня придумывать. Предлагаю на выбор: геи, казаки, гибнущие строители Олимпиады». Я падаю за стол: эфир до шести, а потом дедлайн в ежедневной газете.
Титр: год спустя. Ежась, дроблю дотлевающие в камине угли кочергой и натягиваю куртку: чтобы добраться до города, надо спешить — единственный автобус в полседьмого. Полтора километра по предрассветному полю: в одной руке фонарик, в другой — столовый нож. Очумело орет петух, бушует море. На остановке мигает, разворачиваясь, маршрутка. «Labrit, — открывает дверь водитель. — Cik ir pulkstenis? Daudz, par daudz. Man ir maz laika!» («Ну, доброе утро! Сколько времени, а? Времени много. А у меня времени мало!»). Я падаю в кресло: за день надо успеть купить дров, взять выписку из земельной книги, заплатить за электричество, поменять газовый баллон и поскайпиться по делу, а вечером — дедлайн в ежедневной газете.
Как мы можем выяснить с помощью элементарного сопоставления ситуаций, две главных в моей жизни вещи остаются неизменными — это дедлайны и привычка опаздывать (в том числе и к ним). Остальное — антураж, декорации, которые год назад были похуже (тесная квартира, метро в час пик, патриарх Кирилл), а теперь стали получше (дом на берегу, туман над полем, свежая развесная салака). Принято, однако, считать, что я отважно и бесповоротно изменила свою судьбу, отринула былое и сказала да грядущему, резко развернула жизнь на сто восемьдесят градусов и мчу вперед на сверхзвуковой. Не за горами перегрузки, перепады давления, тошнота — и знакомые начинают задавать сочувственные вопросы.
Первый: «А что ты там делаешь?». Ответ повергает их в недоумение, потому что делаю я то же самое, что раньше: сижу дома и преодолеваю райтерс-блок. Только за окном у меня не мусорный бак с потекшей надписью «ЦАО», а сосновый корабельный лес. Тогда они спрашивают: «А телевизор?» Хорошо, я делаю то же, что в Москве, минус телевизор. Долгое время, прислушиваясь к мнению окружающих, я честно ждала, когда жесткими ломками напомнит о себе игла прямого эфира, на которую должен подсесть каждый, кто в нем хоть раз побывал. Но нет, отчего-то не колет. Добрые люди не могут ошибаться — и, видимо, рецидив у меня впереди. Когда он придет, обещаю написать о нем честный постскриптум (если, конечно, одолею моих друзей — дедлайн с райтерс-блоком).
«Не скучаю ли я по товарищам?» — допытываются товарищи. Честно, не вру — с товарищами по отъезде я стала видеться чаще. Во-первых, Европа мала — и теперь перед тем, как на выходные мчать в Берлин, Париж, Амстердам или Киев, каждый пишет мне в фейсбук, а я сажусь в дешевый встречный поезд, чтобы провести там от трех до девяти увлекательных часов (в европейских поездах тоже можно бороться с райтерс-блоком). Многие из тех, кто в Москве месяцами не мог доехать ко мне в гости, теперь в эти гости летят. В Варшаве я веду их на Люпу с Яжиной, демонстрирую гастропабы Магды Гесслер, постоянную экспозицию Альтхамера в Музее современного искусства и дискотеки в сталинской высотке. В Латвии — знакомлю с лисами, ворующими мой мусор, и косулями, глодающими мою ограду. На Новый год была компания театральных артистов. Один из них, выйдя в луга, поднял голову к небу и долго вглядывался в горизонт, будто над ним взошло что-то вроде сияющего Будды. «Оля, б**дь, орёл!» — выдохнул он после минуты благоговейного молчания.
Вы не представляете, как мне здорово без нефти, без магазинов, и ресторанов,
где надо раздеваться в гардеробе
Бултыхание между городской и сельской резиденциями позволяет уверенно ответить на вопрос, не скучно ли мне: надоест в одной — еду в другую. Более того, растущая тенденция к эмиграции-лайт («вдобавок к московской квартире купил что-то где-то») позволяет организовать круговой дружеский туризм. У этой дом в Крыму, у той — вилла в Испании, у одного — студия в Кройцберге, у другого — дача в Эстонии: пока всех навестишь и тебя навестят — вот и год. Польско-латышская жизнь на московские гонорары — это тот самый эпизод из фильма «Евротур», где американские туристы наскребают по карманам последние семьдесят три, что ли, цента, а в следующей сцене их на руках вносят в вип-зону лучшего ночного клуба в Скопье. Это условное словено-диско милее мне всякого бара «Бобо», не говоря уж об этом, как его — в общем, что у вас сейчас вместо того места, куда лет пять назад на Московском фестивале возили на отдых с девушками Эдриана Броуди? «Как ты выживешь тут после своего нефтяного озера? Вы — богатая большая страна, а мы — сельская маленькая», — причитала моя польская подруга, когда я явилась на родину Пендерецкого с чемоданами. Так вот, вы не представляете, как мне здорово без нефти, без единого галлона нефти, без магазинов, работающих двадцать четыре часа, и ресторанов, где надо раздеваться в гардеробе. С каким восторгом я вхожу в спортклуб, напоминающий скрипящую школьную качалку, и в хозмаг, где полотенца и постельное белье нужно, как в советском детстве, пробивать в разных отделах — только, в отличие от детства, продавщицы улыбаются и пугаются английского, и внезапно радуются русскому, приговаривая «Добже, добже» или «Лаби, лаби».
Когда ты возвращаешься,
Москва устраивает тебе арт-обстрел
Поэтому самый комичный вопрос из перечисленных — это «Когда ты вернешься?». Его задают со значением, глядя в глаза, подозревая в кокетстве — уехала, чтоб мы поупрашивали, да? Я была недавно полтора месяца в Москве — ждала документов. Сорок пять дней праздника, ежедневного театра, самолучшего постоя от Каретного до Саввинской, ночных истерик с криками «Что у вас есть, кроме вашей „Шанель“?», тайных читок Сорокина, завтраков с супом в дружеских сквотах, митингов и сходок, бывших любимых коллег, которые, сделав большое медийно-оппозиционное дело, устало смотрят на тебя сквозь рюмку просекко в баре на «Красном Октябре». Когда ты возвращаешься, Москва устраивает тебе арт-обстрел из того, что, ей кажется, она недодавала. Таксисты умны и добры, друзья безутешны, а бывшие и будущие работодатели предлагают проекты века, каждый из которых много чудесатее другого. «Когда ты вернешься?» — спрашивает Москва.
И тогда ты вывешиваешь перед ней бумажку со старой карикатурой из «Нью-Йоркера», на которой человек листает ежедневник и робко говорит телефонной трубке: «What about never? Is never good for you?»
Фотография: coverphoto via Shutterstock