Интервью«Сокамерницы не понимали, что такое дискредитация ВС»: Мария Волох о 20 сутках в спецприёмнике

Текст: Настя Красильникова

Об аресте на 20 суток, тревожном чемоданчике и сокамерницах

Я готовилась [к аресту], собрала тревожный чемодан, на саму акцию пошла с ним, потому что допускала, что будет арест. Хотелось верить, что обойдётся штрафом, но получилось как получилось. Для меня это не было потрясением, морально я тоже давно подготовилась. В чемоданчик положила спортивный костюм, поскольку там ты находишься несколько дней вообще без всего. Базовые продукты — дошики, печенье. В спецприёмниках обычно есть большие библиотеки, но в отделах — нет, поэтому лучше взять книги, блокнот с ручкой.

Меня очень удивило отношение к людям с наркозависимостью, с алкогольной зависимостью. Со мной сидела девочка с героиновой ломкой, её страдания продолжались 10 дней. Если человека арестовывают в таком состоянии, то его нужно не в спецприёмник вести, где нет никакой медицинской помощи, где никто не может оказать поддержку. Лучше человека отправить в больницу, чтобы он пришёл в себя, и потом уже под арест. Мне вообще непонятна статья за употребление, ведь тут нет пострадавшей стороны, против которой совершилось бы правонарушение, как в случае сбыта, распространения.

А вообще [в спецприёмнике] сидели очень приятные, весёлые люди, несмотря на свои трагические судьбы. Они тоже пытаются сохранять оптимизм. Поддерживали меня, например отдавали мне своё телефонное время, а я давала им еду. Была очень дружеская, сестринская атмосфера. Вы можете разговаривать и играть в какие-то игры. Этот опыт напомнил мне моё школьное общежитие, такой детский лагерь.

Из-за политической статьи ко мне не относились иначе. Сокамерницы искренне не понимали, что такое «дискредитация ВС РФ» и зачем вообще эта статья нужна. Они задавали вопросы, как я к этому отношусь, как к тому.

Мы обсуждали с девочками опыт взаимодействия с полицейскими, и со мной обращались даже лучше, чем с ними. У одной из женщин случился приступ эпилепсии прямо в отделе. Её закрыли в камере, ей не давали воду, не выпускали в туалет. И она мучилась, пока у неё не прошёл приступ. Ко мне же каких-то жёстких пыток не применялось. Наоборот, к нам в спецприёмник пару раз приходил начальник, спрашивал, всё ли в порядке. То есть они стараются с политическими себя более адекватно вести, поскольку у нас есть медиаресурсы, адвокаты.

Но в отделе с этим было похуже. В первый день мне не давали воды и еды, не пускали адвоката. Как я поняла, был приказ именно по мне. Держали почти четверо суток вместо положенных двух. Мой организм адаптировался, и я просто спала почти всё это время. Когда на допрос пришли мои напарницы по акции, из них пытались вытянуть показания против меня, давили, запугивали. Из лайфхаков по общению с полицией — ни в коем случае не давать никаких показаний против себя, но при этом не «истерить», не пытаться качать права. Потому что когда ты к ним относишься с агрессией, то и они отвечают тем же. Максимально вежливо, по-доброму, но при этом знать свои права и ничего лишнего не рассказывать.

О выдвижении в муниципальные депутаты и общении с избирателями

Удивительно, сколько поддержки мы получали от людей! Возможно, у нас просто такой оппозиционно настроенный район — Тверской, но мы каждый день ходили по квартирам, стучались в двери, разговаривали с людьми во дворах, на детских площадках, и очень много людей выражали поддержку и нам лично, и «Яблоку». Они высказывались против происходящего, против внешней и внутренней политики РФ. Это действительно зарядило энергией и дало возможность поверить, что не всё потеряно, что у нас хорошие люди, хорошее общество, что мы всё понимаем.

Общаться с избирателями сначала было очень страшно, ведь надо подходить к незнакомым людям, отнимать у них время. Им это вообще не нужно, неинтересно. Изначально мы подходили, просто говорили, что мы кандидаты в муниципальные депутаты, и люди говорили «не надо, до свидания, спасибо». Поэтому мы начали сразу говорить, что мы от оппозиции, мы против войны и идём на выборы с такой повесткой. Для людей это было удивительно, они останавливались, сами хотели с нами поговорить. Брали наши контакты, писали, с некоторыми мы и сейчас общаемся. Кому-то я помогаю с муниципальными вопросами, с кем-то просто общаюсь. Было не страшно — наоборот, интересно. Мы встречали в подъезде велосипеды, раскрашенные в цвета украинского флага. Во время агитации мы познакомились с человеком, который находился под домашним арестом за антивоенную позицию.

Но один раз нас побила консьержка. Мы сказали, что мы против Путина. В ответ она начала выгонять нас из подъезда. Мы вызвали полицию. Это, наверное, единственный случай в истории, когда полиция поддержала нас, а не человека, который за Путина.

Об акциях

Акции видятся мне как наиболее безопасная опция [сопротивления]. Я бы никогда не взяла на себя ответственность призывать других людей выходить на какие-то массовые мероприятия в нынешних условиях. В случае акции страдаешь только ты и твои друзья, которые отдают себе отчёт, во что ввязываются.

В рамках последней акции с фаерами нам хотелось привлечь внимание к проблеме, что люди со всех сторон топят за продолжение конфликта, за продолжение войны и как будто бы забывают в этой погоне за политическими интересами о человеческих жизнях. О том, что каждый день гибнут живые люди, о том, что разрушаются города, дома, страдают семьи, а все думают о геополитике. И нам хотелось сказать: остановитесь, решите эту проблему иначе, давайте договариваться. Мы выбрали белый цвет, который символизирует мир. Ядерное оружие тут выступает как символ того, к чему может привести эскалация конфликта и отказ от переговоров. Это переход конфликта в ядерную фазу. Поэтому мы использовали костюмы для химзащиты и лозунг против ядерного оружия. Для зрелищности использовали фаеры.

20 ноября мы встретились около метро, переоделись в костюмы. Обошли всё здание Минобороны, посмотрели, где стоит полиция. За день до акции мы с Машей Баландиной приезжали и подходили к дежурным полицейским, которые там стоят, и спрашивали, можем ли мы провести фотосессию около здания Минобороны в костюмах с фаерами. Они сказали, что если у нас не будет украинского флага, то пожалуйста. Мы всё равно старались сделать всё очень аккуратно и были там недолго. Всё обошлось без задержаний, хотя я уверена, что они нас видели. Задержания начались на следующий день. Прохожие посматривали издалека, но никто не останавливался, не разговаривал.

Моя самая любимая акция — первая, с голубями. Изначально мы должны были проводить её на Пушкинской площади, но потом мы узнали, что нас там уже ждут полицейские. Непонятно, как они получили информацию. Мы судорожно всё это дело начали переносить в Крылатский парк. Организовать всех и при этом иметь в виду утечку было непросто, в акции было задействовано много людей: оператор, фотограф, человек с голубями, самих голубей штук 50. Приехала моя мама, мы всех собирали в супермаркете, мама встречала и уже вела к самой локации. К тому же это была самая первая акция, было страшно. Поэтому она, пожалуй, самая запоминающаяся.

Каждый раз, когда выходит публикация об акции, пишет огромное количество людей. После акции о репрессиях мне собирали деньги на штраф, и, наверное, в каждом втором переводе сообщение: «Спасибо. Я горжусь». И так далее. Это очень приятно

После второй акции писали и репостили многие люди из Украины. Я помню, даже была у кого-то публикация, что, мол, вот такие люди есть в России. И для меня это очень важно, потому что получать поддержку в своей стране — это одно, а получать поддержку из страны, против которой Россия сейчас применяет силу, — это совершенно другое.

Сложно измерить эффективность акции. В политике результат может измеряться годами, десятилетиями, столетиями. Может быть, результат наших сегодняшних действий люди увидят через 200 лет. Нельзя рассчитывать, что ты что-то предпринял и сразу видишь результат. Но я знаю, что люди читают об акциях в СМИ, а потом находят меня и через меня приходят в «Яблоко», у партии появляется пять-десять новых сторонников. И вот в таких вещах можно измерить эффективность, то есть через расширение оппозиционного комьюнити.

О близких и поддержке

Моя мама ещё более оппозиционных взглядов, чем я. Думаю, что в какой-то степени она мной гордится. С другой стороны, конечно, очень переживает и хочет, чтобы я уехала. Пыталась уговорить меня поехать учиться в Стэнфорд через год на вторую магистратуру. Я, в принципе, даже была готова поступать, но момент подачи документов пришёлся как раз на спецприёмник. Так что не получается пока. Папа вообще не понимает, говорит, что это борьба с ветряными мельницами. Но он предприниматель, у него другой склад ума.

Друзья из оппозиции в том же положении. Мы вместе обсуждаем и придумываем, что делать. Друзья из Европы удивляются, но поддерживают, например отправляли мне деньги на оплату штрафов и адвоката. А друзья из России не понимают, осуждают, критикуют. Они считают, что я сошла с ума, и не понимают вообще, зачем это всё нужно. Даже если они согласны с тем, что у нас есть проблемы с политикой, они не видят смысла ею заниматься или даже обсуждать её. После 24 февраля я со многими близкими людьми перестала общаться.