Интервью«Насилие — это скрепа системы»: Интервью кандидатки в депутаты Госдумы Алёны Поповой

  Алёна, вы известная активистка, у вас популярные соцсети. Как вы считаете, удалось ли вам перенести вашу узнаваемость из виртуальной плоскости в реальную — и донести до избирателей 205-го округа, что проблемы, о которых вы говорите, важны всем жителям России?

Я считаю, что удалось: наши конкуренты не воспринимали нашу повестку с самого начала кампании, говорили, что это вообще не тема округа. Но даже в здании нашего штаба, в каждом подъезде есть случаи домашнего насилия: в двух бьют бабушек, в одном дедушку, а в третьем многодетную маму бьёт её муж. Потом нам говорили, что тема раздачи еды не актуальна. Здесь есть магазин, рядом с которым стоит помойный контейнер. К нему, когда сотрудники выбрасывают еду, приходит прекрасная Галина: она на пенсии, великолепно говорит на немецком языке. Она достаёт еду из помойного контейнера, потому что ей не хватает денег, а могла бы забирать её в магазине. Сначала все отрицали эти проблемы, а потом начали брать в свою повестку.

  А что у вас не получилось?

Мы не смогли собрать 40 миллионов рублей избирательного фонда, не удалось «перересурсить» нашего главного конкурента Анатолия Вассермана. У нас постоянно вытаскивали агитацию из почтовых ящиков, срывали плакаты. Их не развешивали на досках «Чистого города», потому что «согласовывали». Многое не удалось сделать в полевой кампании, хотя, мне кажется, у нас она была отличная. Мы ходим в агитрейды, я сама ножками каждый день прохожу районы, это очень важно. Но правда в том, что нам не удалось сделать это массово: у нас не хватило ресурсов. При этом семь с половиной миллионов рублей на кампанию были собраны со всей России: люди присылали от 30 до ста тысяч рублей и кампания была бы невозможна без них вообще.

  Как жители 205-го округа реагировали на «женскую повестку»?

Женская повестка здесь очень хорошо заходит: про работающих женщин, про неравную оплату труда, про низкую заработную плату, про отсутствие достойной минимальной зарплаты. Про низкие пенсии, неясные пенсионные коэффициенты. Все эти вопросы задают женщины. Более того, женщины 58+ — моя основная группа поддержки, они очень хорошо понимают, о чём я говорю. Они росли в Советском Союзе, где ещё были женсоветы, а потом столкнулись с перестройкой — и помнят, как они и другие женщины шли торговать на рынок, чтобы спасти свои семьи.

Ни на одной встрече мне не сказали, что то, что я говорю, вообще не тема, что это никого не касается. Наоборот, находились люди, которые сами пережили насилие. На одной встрече в Ивановском была девушка, которая просто проходила мимо, а в какой-то момент она услышала, что я говорила, подошла. Потом она рассказала историю, как её всю жизнь избивал отец, как избивал её маму, как ей необходим закон [против домашнего насилия]. Она о нём даже не слышала! Ещё я познакомилась с многодетной матерью Наташей, которая рассказала, что только что ушла от мужа-тирана, который грозил убить её — «заказать» за пять тысяч рублей. Потом она пришла к нам в штаб, забрала агитацию и разложила её в нескольких домах.

Здесь же мы собрали большую базу сторонников закона, больше 36 тысяч новых подписей за время кампании, притом что нам всего 80 тысяч подписей не хватало до миллиона. Это огромная победа, потому что, как я уже сказала, нам в самом начале рассказывали про совсем другие проблемы округа: экология, капитальный ремонт, сохранение архитектурного и культурного наследия. Конечно, они тоже важные.

  А как мужчины реагируют?

Тоже положительно. На встрече на Соколиной Горе пришли двое агрессивно настроенных мужчин. Сначала они просто пытались издеваться, задавали язвительные вопросы. Я на них отвечала, а потом стала замечать, что соседи начали успокаивать тех двух и говорить: «Послушай, я с ней согласен, замолчи». Один из агрессоров в какой-то момент встал, громко сказал, что согласен со мной, и ушёл. Однажды на улице подошёл провокатор и начал рассказывать, что моя повестка — зло. Снимал меня на телефон, кричал и вообще вёл себя очень агрессивно. Но в общем поддержка среди мужчин тоже большая: когда они общаются со мной, то понимают, что феминистская повестка, повестка за равноправие не направлена против них. Если бы у меня была возможность собрать всех жителей нашего округа на большую встречу, то, я уверена, смогла бы убедить большинство, что эта повестка нужна всем.

  При этом феминизм связан с ворохом стереотипов: часто можно услышать предубеждение, что феминизм — это что-то западное, направленное против семьи; что-то, что нам не нужно. Гендерная исследовательница из Фонда Генриха Бёлля Ирина Костерина как-то рассказывала, что люди хорошо понимают прогрессивные идеи, но это самое понимание выключается, когда звучит слово «феминизм». В политике очень мало женщин, которые открыто говорят о себе «я феминистка». А как у вас, мешает ли такая идентичность в кампании?

Конечно, к самому термину часто очень отрицательное отношение. На День города мы ходили по Челябинской улице, я подошла к трём девушкам, а они сказали: «Да, у нас уже были ваши агитаторы, но мы против феминизма, нам здесь никакие феминистки не нужны». Я с ними поговорила минут 15, после чего мы сошлись во мнении, что феминистская повестка — это хорошо, что она важна.

Так же раньше было с домашним насилием, о котором вслух не говорили. Да, у феминизма часто негативная коннотация, а люди — особенно мужчины — начинают ёрничать, хихикать, издеваться. Но многие поколения женщин до нас вводили это слово в обиход. Ценой собственного здоровья, даже жизни бились за то, чтобы я сейчас здесь сидела и давала тебе интервью, чтобы я в принципе могла избираться в депутаты Государственной думы. Это наша общая история, это их заслуга.

Однажды у меня был случай, за который мне стыдно, за который я много раз публично извинялась. Кажется, в 2010 году, когда я выступала в «Горбачёв-Фонде», меня представили как феминистку. Я взяла микрофон и сказала: «Какая феминистка, что вы, я вообще обожаю и ценю мужчин, с ними лучше работать». Представлявшие меня женщины очень расстроились, а потом посоветовали узнать о феминизме больше. «Мне эти ваши феминистские идеи не нужны, зачем они», — ответила я. Но на той встрече они всё-таки убедили меня в том, что я мало знаю о феминизме, и дали две книги, одна из них — это «Второй пол» [Симоны де Бовуар]. Прочитала и поняла, что ошибалась. Мне было стыдно за те глупые слова на конференции, я уже миллион раз за них извинилась.

Когда мои знакомые женщины говорят, что они успешные и самодостаточные и без феминизма, я отвечаю: «То, что вы самодостаточные; то, что у вас есть свои средства и вы можете ими распоряжаться; то, что вы можете разводиться и получать имущество при разводе, — это всё благодаря феминизму».

  Есть ли у вас предположения, кто мог поджечь вашу машину?

Я думаю, что это представители «Мужского государства», но следствие считает, что это из-за моей предвыборной кампании.

  Тут есть противоречие? Вы можете отделить одно от другого?

Да, думаю, можно отделить. «Мужское государство» выступает с травлей вне зависимости от выборов, они давно травят женщин по всей России. Я ездила на ещё одной машине, но вчера и её тоже пришлось увезти на эвакуаторе. Я не верю в такие совпадения!

  А что с ней сделали?

Я не знаю! Вчера она просто встала, пришлось вызывать эвакуатор.

  По поводу «Мужского государства» попробую не согласиться. «Центр Э», как считают активистки «СоцФем Альтернативы», сотрудничает с «Мужским государством», а депутат Оксана Пушкина с их подачи даже запрашивала разъяснения у МВД на этот счёт. Есть ощущение, что раньше мишенями были случайные женщины или ЛГБТК-люди, но сейчас их травля очень политическая — например, они нападали на ведущих телеканала «Дождь», что может быть связано с политической позицией канала, с предвыборным статусом иноагента.

Да, это есть, но «Мужское государство» играет на том, что якобы сохраняет какую-то идентичность России. Это действительно становится политическим действием, потому что им создали атмосферу безнаказанности. Но я уверена, что наши бравые правоохранители не хотят лезть в эту историю, потому что она незначимая, потому что они не получат за неё «звёздочки», хотя то, что делает «Мужское государство», — экстремизм в чистом виде. Мне кажется, что нам надо прекратить говорить о «Мужском государстве», чтобы не подкидывать им инфоповодов. Но главное — признать их экстремистами. На этом всё закончится. Вряд ли это те люди, которые готовы бороться до конца и садиться в тюрьму за Позднякова, которого называют вторым Тесаком. Я думаю, что в их типажах, внутренних убеждениях есть огромная разница.

  Какая?

Всё дело в страхе, который есть у Позднякова. Я не приветствую ни того, ни другого, но у Позднякова нет никакого идеологического стержня, при этом есть не только страх, но и желание привлекать к себе огромное внимание. Он то критиковал Путина, то не критиковал, менял свою точку зрения.

  Вчера стало известно, что «Умное голосование» Алексея Навального не поддержало вас. Вы рассчитывали на него?

Мы не рассчитывали на «Умное голосование». Начиная кампанию, мы вообще ни на чью помощь не рассчитывали. К концу мы начали понимать, что шансы на победу есть, и, конечно, всей команде очень хотелось, чтобы «Умное голосование» не поддержало людоеда. Оно в итоге поддержало его с совершенно невнятными объяснениями: [соратник Алексея Навального Леонид] Волков говорил, что люди на участках скорее поддержат мужчину из КПРФ, чем женщину из «Яблока». Даже [политолог Константин] Калачёв в своём посте написал, что женщине было бы легче победить Вассермана, и это многие понимают.

  Почему?

Дело в повестке. Вассерман и Обухов очень похожи: один голосовал за репрессии, второй за них выступает. Наша команда идёт с другими ценностями и идеями. У меня антирепрессивная и либеральная повестка, а у Вассермана — репрессивная, он вообще против сменяемости власти. Если борьба идёт реально за ценности, то кандидаты даже визуально не должны быть похожи, а у нас есть двое седовласых бородатых мужчин и я. Политтехнологически нас было бы проще сепарировать, а голоса союзников объединить — и люди бы понимали, что один человек олицетворяет собой либеральные идеи, а другой охраняет консервативные.

Но, конечно, я сильно расстроилась и рыдала несколько часов, а я человек, который не умеет плакать. Мне было так жалко себя, потому что каждые выборы я так сталкиваюсь с командой Навального — моими условными сторонниками, которые одних со мной ценностей. И эти люди чуть ли не долгом своим считают каждый раз противодействовать моим избирательным кампаниям.

  Сегодня вы написали пост в фейсбуке о вашем конкуренте — Сергее Обухове, которого поддержало «Умное голосование». О том, что вы не планируете сниматься в его пользу. Разумеется, этот кандидат многим неприятен. Но логика схемы Навального не подразумевает голос за приятного человека: смысл в том, чтобы усложнить задачу «Единой России», нарушить их планы. «Умное голосование» — это предложение сделать первый шаг и разрушить монополию «Единой России», придать веса в том числе и системной оппозиции, чтобы она обрела голос.

Нет, в нашем округе они явно ошиблись. Они говорят, что выбирают второго кандидата по значимости, по силе, но я считаю, что мы шли с Обуховым нос к носу. У меня огромная поддержка среди женщин, а они главная голосующая аудитория. Если бы «Умное голосование» поддержало меня, а потом к последователям Навального добавилась бы женская аудитория, то мы бы победили. Но сейчас в округе есть кандидатка-мундеп, которая отбирает у нас, вероятно, три процента. «Умное голосование» — это ещё примерно минус три процента, а значит, нам нужно нагнать 12 или 16 процентов. Это реально, потому что 77 процентов неопределившихся — это много, а значит, среди них можно найти людей, которые верят в то, за что мы боремся. Но и кандидатка-мундеп, и «Умное голосование» как палки в колёса, с ними тяжело двигаться вперёд.

Коллективный кандидат против Вассермана в нашем округе — это наша команда. Смысл выбрать нас в «Умном голосовании» был в том, что у нас нет потолка, потому что женская аудитория — это большинство. Нам нужно было чуть-чуть помочь и дать нам шанс. Но я верю, что он всё ещё у нас есть. Пусть и не огромный, а теперь уже, скорее, похожий только на чудо

  Почему старшая группа женщин не будет голосовать за Обухова? Можно предположить, что этот кандидат им тоже будет близок: он коммунист, выступает с понятными предложениями против пенсионной реформы, обязательной вакцинации.

Мы спрашивали этих женщин, поэтому у нас другие данные. Возможно, всё и так, как ты говоришь, но сейчас их уже сложно проверить. Когда мы провели первую качественную фокус-группу, мы поняли, что пришли женщины 58+, которые изначально, ещё до того как узнали, за что я выступаю, были нейтральны, не негативны. Чистоту гипотезы сейчас не проверить.

  Волков говорил, что вы давно знакомы, что у вас хорошие отношения. Вы не пытались выяснить, почему у них такая рекомендация по 205-му округу?  

Нет, не пыталась. Возможно, такая рекомендация возникла ещё и потому, что мы давно знакомы.

  В фейсбуке вы подчёркиваете, что Алексей Навальный — политический заключённый, что его нужно освободить. При этом риторика руководителей «Яблока», от которого вы баллотируетесь, другая: Григорий Явлинский, например, говорил, что сторонникам Навального не нужно голосовать за «Яблоко». Как вы воспринимаете это противоречие с руководством партии?

Очень негативно, я сказала об этом всем в «Яблоке», с кем общаюсь. Это недопустимо, ведь такой повесткой Явлинский отъел у нас огромную долю поддержки. Но я не член партии, на её политику влиять не могу. Ещё раз подчеркну: либеральная партия, которая выступает против репрессий, не может говорить, что ей не нужны голоса тех людей, которые также выступают против репрессий. За что сторонники Навального да и вообще все мы выходили зимой? Против политических репрессий. Почему за нас не надо голосовать? Голосуйте, пожалуйста, мы как раз эти решения хотим отменить. Я думаю, что эта история из разряда политических компромиссов. Их вообще много в политической жизни.

  Это тот же компромисс, из-за которого «Яблоко» отказалось от кандидатуры Олега Степанова?

Да, но, с другой стороны, «Яблоко» включило в список Алексея Пивоварова, из-за чего получило статус партии, выдвинувшего иностранного агента — теперь это нужно указывать на всех агитационных материалах.

  Ваша кампания организована на деньги частных жертвователей. Рассматривали ли вы другие источники финансирования, были ли предложения?

Нет, таких не было. Собирали и собираем донаты до сих пор, это тяжело. Другие источники тоже не рассматривали, потому что сразу решили, что у нас должно быть массовое и публичное финансирование кампании. Эта история должна доказать всем, что женщины — это сила, и нам это удалось: 94,5 процента пожертвований прислали именно они. Это очень мощно! В 2016 году мы пробовали запускать проект «Основной состав». Мы предлагали всем женщинам-кандидатам объединиться и помочь друг другу собирать ресурсы на кампании. Если мы сравним избирательные фонды мужчин и женщин, то мы поймём, что женщины постоянно находятся в менее ресурсном состоянии.

  При этом Анастасия Брюханова делала кампанию с фондом больше 30 миллионов.

В том-то и дело, что если бы женщины объединились, то, я гарантирую, с моделью сбора денег [политтехнолога Максима] Каца мы бы могли собрать большой фонд. Я считаю, что все женщины-кандидатки могли бы помочь друг другу и усилиться.

Мы сразу договорились, что не будем ходить к большим дядькам и вымаливать у них деньги. Во-первых, это унизительно, а во-вторых, это прошлый век. На выборах в 2011 году, в 2014 году я бесконечно «якала». Мне казалось, что я великая, но сейчас мне давно так не кажется. Сейчас есть ощущение, что вместо «я» должны появиться «мы» и ценности, за которые мы боремся. Когда человек переводит деньги на закон против домашнего насилия, то он или она понимает, что если мы сказали, что закон будет, значит, мы лоб разобьём, но добьёмся принятия закона. Мы чувствуем силу этих людей за своими спинами.

  Летом в вашем штабе работала активистка и феминистка Дарья Серенко, но в какой-то момент Даша ушла. Эта история овеяна тайной: «Би-би-си» пишет, что ни Даша, ни другие участницы тех событий не могут рассказывать подробности. Что случилось, зачем вам понадобилась «договорённость о неразглашении»?

Соглашение о неразглашении — это нормальная практика. В избирательном штабе часто бывают провокаторы, устанавливают прослушку, чтобы как-то навредить кандидату и кампании. Было бы странно хотя бы не пытаться от этого защититься. Спросите у любого сотрудника штаба — его все подписали. Никакой тайны нет: Даша просто решила не работать на нашей кампании и всё. Разошлись во взглядах, ничего страшного и крамольного не произошло.

  В 2014 году вы выдвигали свою кандидатуру на выборах в Мосгордуму с программой «Москва — город женщин». Вы собирали подписи, вам даже удалось зарегистрироваться в качестве независимой кандидатки, что, по мнению Ильи Яшина, выдавало в вас кандидатку-спойлера. Недавно он напомнил об этом под постом Юлии Галяминой, против которой вы тогда выдвигались, о вашем совместном стриме. Что бы вы могли сейчас ответить Яшину?

Это не совсем так было. У Яшина якобы была какая-то слитая информация, что в 2016 году благодаря пригожинским конторам я должна была избираться в Госдуму, чтобы быть спойлером Любы Соболь. Но дело в том, что в 2016-м я даже не думала выдвигаться: у меня не было ни возможности, ни ресурсов, ни желания что-то делать на выборах. Почему он продолжает распространять эту дезинформацию? Это его выбор.

В 2014 году я и Юлия Галямина выдвигались в одном круге. Мы встретились и договорились, что пойдём обе, что нет никаких шансов, что меня зарегистрируют, а потом не снимут. Юля шла от партии «Яблоко», а я не хотела — и решила, что попробую собрать подписи. Обсудили, что если нас будут ссорить, то мы всё равно будем вместе и на последнем этапе кампании сядем и решим, кто снимается. В 2014 году наш штаб не позволил себе никакого негатива по отношению к Юле, но на финальной стадии мы не смогли договориться, кто из нас снимается. У нас были разные социологии, разные представления о том, у кого будет больше шансов.

В 2014-м кампания осложнилась тем, что люди, которые подписывались за меня, были в том числе и сторонниками Навального. Север Москвы очень протестный, пронавальновский. Но когда про меня начали писать, что я непонятно кто, что у меня нет шансов, то за меня не проголосовали. Получилась адская ситуация: за меня проголосовало меньше людей, чем подписалось, из-за чего потом и говорили, что я была спойлером. Но это не так, потому что наш совокупный с Юлей процент оказался меньше процента кандидата от «Единой России». Когда нечего предъявить, то придумали такую логику, для меня она необъяснима.

  В интервью «Эху Москвы» того времени вы не называете себя оппозицией, используя слово «альтернатива». Почему вы тогда боялись связи с оппозицией? Почему сейчас не боитесь этого слова?

Наверное, тогда я хотела так сказать. Наверное, это было после Крымска (в 2012 году в Крымске случилось большое наводнение, где Алёна помогала с восстановлением региона, в город приехали в том числе представители прокремлёвского движения «Наши». — Прим. ред.). Мне до сих пор кажется, что мы, выступая с альтернативной повесткой, должны быть в местах, где людям нужна помощь. Тогда я очень удивилась, что люди, которые называют себя лидерами оппозиции, не приехали в Крымск.

  Про Крымск вы говорили в 2012 году в интервью «Московскому комсомольцу», оппозицию в основном ругая.

Мне трудно объяснить, почему я использовала слово «альтернатива», а не «оппозиция», потому что никогда никакой негативной коннотации у меня не было.

  Почему, как вы думаете, российская оппозиция должна была приехать в Крымск? Ведь были же спасатели, силовики, которые тоже подключались.

Потому что было понятно, что они не справляются, потому что помощь можно усилить, потому что была нужна консолидация. Волонтёры делали очень много, на них держалась основная часть гуманитарной помощи. Я думала так и тогда, думаю так и сейчас: подключение к помощи всех протестных лидеров очень сильно помогло бы. Я не думаю, что кто-то должен был: слово «должны» вообще не работает, никто никому ничего не должен.

  В том же интервью вы говорите, что поддерживаете сомнительные законы, что не выступаете против Путина лично, что не согласны с позицией «Яблока» по Крыму — партия призывала не признавать операцию по присоединению полуострова законной, легитимной. Сейчас ваши взгляды изменились?

Я думаю, что Крым был аннексирован.

Система не работает, потому что она гнилая. Поэтому я целиком за парламентскую республику, а не президентскую. Чтобы идти к этой цели, нам нужны свободные выборы с сильной конкуренцией. Я бы хотела в своём округе вместо Обухова конкурировать с Катей Енгалычевой из КПРФ. Она мне нравится: яркая, сильная, классно говорит. Я бы с удовольствием походила бы с ней на дебаты. Вот на таких свободных честных выборах, конечно, было бы тяжелее собирать ресурсы, но это была бы крутая конкуренция. Она воспитывает из тебя реально хорошего политика. Вечный монарх с короной, про которого говорит Вассерман, нам не нужен. Я не отношусь к власти как к сакральной, и никогда не буду: это люди, которые живут на мои налоги. Эти люди скоро придумают налог на воздух. Система должна меняться, и начать должны мы — наверное, именно это я и пыталась коряво сформулировать в своих старых интервью, когда у меня было меньше жизненного опыта.

Путину на Валдайском форуме я в лицо сказала, что хочу, чтобы он ушёл.

  Я помню эту историю, но не понимаю, как она стала возможной. Путин всё время в окружении фэсэошников, как вы могли оказаться так близко к нему?

Это было очень странно. Я выходила из туалета и на выходе столкнулась с ним. Я бы хотела избежать этого разговора, потому что в туалет я и ушла, чтобы не выглядеть как человек, жаждущий разговора с президентом, — особенно с таким, которого не выбирала. Валдай был уже после сломанной руки (в 2012 году на протестах сотрудник ОМОНа сломал Поповой руку. — Прим. ред.), так что у меня было полное понимание, что я не хочу разговаривать с ним. Но так получилось.

  Что он вам ответил?

Честно, я не помню. Сначала он что-то сказал, отошёл, а потом вернулся и продолжил отвечать. Потом [пресс-секретарь президента Дмитрий] Песков сказал ему, что им нужно уже идти. Мне все говорили, что меня будут везде таскать, вызывать. Политологи говорили, что не подобает говорить президенту такое в лицо.

  Может быть, вы помните хотя бы отдельные фразы? Или общее настроение его ответа?

Он не придал никакого значения мои словам. Я тогда выглядела неубедительно, потому что совсем не ожидала, что столкнусь с Путиным.

  Вы были помощницей депутата Галины Хованской, но сейчас вам с ней больше не по пути — к вам в стрим даже приходила Марина Литвинович, её конкурентка по 198-му округу. Когда ваши дороги разошлись и почему?

Наша работа с Хованской заключалась в том, что я планировала заниматься ЖКХ и мне было гораздо проще заходить в Госдуму не по одноразовому пропуску, а по постоянному. Соответственно, я могла писать запросы. Ещё мы договаривались с ней о том, что Галина Петровна поддержит запросами женщин, которые сталкиваются с трудными жизненными ситуациями.

Мы перестали с ней коммуницировать в 2014 или в начале 2015 года. Так вышло из-за дела Анны Мексичёвой — это девушка, у которой депутат-единоросс по фамилии Тихонков украл ребёнка. Я несколько раз рассказывала Хованской про дело Мексичёвой, что по нему нужно было сделать запрос. Но в какой-то момент адвокат Тихонкова увидел меня в суде и написал Галине Петровне пасквиль о том, что я кичилась своей корочкой в суде, но этого не было. Хованская очень странно ответила — она сказала, что «не уполномочивала Попову». Меня это сильно расстроило, я вообще не представляю, как так вышло, потому что я заранее рассказывала Хованской о деле. У Ани тогда уже не было никаких сил из-за судов. Потом я просто пришла и отдала корочку, после этого с Хованской я не общалась. Ещё мне приписывали, что я была помощницей [бывшего депутата Госдумы от «Справедливой России» Ильи] Пономарёва, но это не так: его помощницей была А. Попова, но её зовут Анастасией.

  Вы много рассказывали о том, как пришли к теме домашнего насилия — я имею в виду историю вашей подруги, которую избивал муж. Но в какой момент — это, очевидно, произошло ещё раньше — вы решили, что нужно заниматься политикой?

Что такое заниматься политикой? Если вы не занимаетесь политикой, то она занимается вами. Мы все здесь занимаемся политикой, потому что в России любая социальная активность — это политика. Наверное, так не должно быть, но пока это так. Все неравнодушные люди так или иначе занимаются политикой.

  Я имею в виду участие в политических процессах и желание воспользоваться тем самым пассивным избирательным правом.

В 2011 году я впервые решила пойти на выборы. У меня была важная для меня мотивация: попробовать представлять политические интересы жителей своего второго родного города в Новосибирской области. Выборы были сфальсифицированы, а я впервые вышла на свою массовую акцию. До этого я не выходила, потому что считала, что митинги неэффективны.

В какой-то момент я прилетела из Новосибирска в Москву и пошла на Триумфальную площадь. На моих глазах два омоновца начали избивать двух девочек. У меня тогда ещё была кандидатская корочка, как будто она делала меня неприкосновенной. Я достала её, начала показывать омоновцам и кричать, чтобы они не били женщин. Тогда началась какая-то давка, и мы стали тесниться к стене — это создавало ещё большую панику. Тогда я поняла, что улица — это то место, которое я недооценивала, потому что там насилие происходит в утрированной форме. Мы это поняли, когда омоновцы ломали мне руку, когда омоновцы беспричинно доставали дубинки. До этого я работала и занималась тем, что мне нравится: электронные технологии, электронное правительство. Про будущее, стартапы. Мне казалось, что уличная активность не работает, но потом я поменяла мнение.

  В прошлой Госдуме закон против домашнего насилия так и не приняли. Если отбросить весь псевдопатриотический угар в духе «коллективный Запад разрушает российские семьи», то появляется вопрос: почему не принять этот закон и не пойти на уступку либеральной части общества? Что в этом законе такого ужасного, что система так ему сопротивляется?

Ответ очевиден: насилие — это скрепа системы, закон не принимается ровно по этой причине. Ничего из того, что говорят консерваторы, в законе нет. Разумная претензия — это расширение полномочий полиции, которой и так никто не доверяет. Мы это учли в правках. Никаких других аргументов не существует, государство не хочет ломать стержень системы

  Закон пыталась продвинуть даже лояльный власти депутат Оксана Пушкина, но и ей это не удалось. Если представить, что вас избирают депутатом, что вы планируете делать, чтобы остальные 449 человек приняли закон?

Для начала его нужно вынести хотя бы на первое чтение, но даже это большая проблема. Оксана была скована партийной дисциплиной, мы недавно с ней об этом разговаривали. Но сейчас уже все про него говорят, поэтому я гарантирую, что в Госдуме следующего созыва он будет обсуждаться. Вопрос — какая редакция: будет ли это «кастрированная» версия Совета Федерации или полная версия, за которую стоит биться? Поэтому нам нужен там свой человек.

Да, конечно, Оксана была избрана от «Единой России», мы регулярно с ней это обсуждаем. По ряду её голосований мы перпендикулярны во мнениях, спорили из-за них. Но никаких споров не было по женской повестке, за которую в Государственной думе билась только она и из-за которой она как раз лишилась возможности участвовать в выборах.

Конечно, когда комитет постоянно откладывает закон, очень тяжело. Но недавно у меня был стрим с [политологом] Екатериной Шульман, где она по полочкам разложила, что может сделать один депутат. Она объяснила, что один или несколько депутатов могут поменять регламент Госдумы. Таких протестных депутатов там не допускают до выступлений, часто не дают им слово. Но она объяснила, как это можно обойти.

  В списке ваших программных тезисов есть Алиментный фонд. Из каких денег вы предлагаете его формировать? Долг по алиментам — 150 миллиардов рублей, это очень много даже для федерального бюджета.

Проект закона алиментного фонда давно нами написан. Мы вместе с коллегами и адвокатом по семейному праву Викой Дергуновой долго думали, чтобы ответить на вопрос, из чьих денег его собирать: работодателя, муниципалитета, федеральных властей? Долго обсуждали, как это может работать? При приёме на работу страховать риск, чтобы потом невыплата алиментов была страховым случаем? Если это платит государство, то здесь нужно перераспределять бюджет — и переводить часть денег из военного в социальный. Достаточно того, чтобы была воля депутатов, а алиментный фонд просто перераспределяет налоги. Многие люди спрашивают, почему они должны платить деньги, которые потом пойдут на алименты, — но система и сейчас устроена так, что более обеспеченный помогает менее обеспеченному. Тот же Пенсионный фонд.

Уровень жизни детей — крайне важная тема, потому что в России 12 миллионов из них проживают за чертой бедности. Воронка бедности для них практически никогда не закончится — это значит, что, если ты родился в нищей семье, тебе будет очень трудно выбраться из этого котла. Пытаясь выбить алименты, женщины также скатываются в воронку бедности. Когда государство призывает больше рожать, ему стоит задуматься: а что оно сделало, чтобы вот эти 12 миллионов детей не жили в бедности? Чтобы 21 миллион граждан в принципе так не жили?

  Есть ли кто-то среди других кандидаток в Госдуму, кто смог бы кроме вас заниматься женской повесткой нормально?

Честно говоря, я особо не следила за другими кандидатами. Такой яркой женской повестки я ни у кого не видела. Наверное, женская повестка не может возникнуть из ниоткуда: тебе нужно жить в этом, понимать, что ты делаешь. Женская повестка может быть частью социальной, которая охватывает ещё много других тем. Я почему-то уверена, что в этой Госдуме не будет яркой представительницы борьбы за женские права.

  Как, по вашему, пройдут выборы? Чем всё окончится?

При возможном транзите власти Государственная дума должна быть монолитной, поэтому власть будет не допускать ярких, независимых кандидатов. Не допустили до выборов тех, кто находится под следствием. Многие просто уехали из страны. Некоторых зарегистрировали, а потом сняли по надуманным причинам. Например, в Петербурге есть невероятная кандидатка Ирина Фатьянова, она потрясающая. Я бы за неё сама голосовала. Если бы не было установки опять собрать консенсусную думу, то мы бы не участвовали, я бы сама с удовольствием помогала какой-нибудь другой яркой кандидатке.

Поэтому выборы пройдут с упорными, изощрёнными фальсификациями. В Москве и в других центральных регионах итоги будут такими, какими их увидят руководители электронного голосования. Но, с другой стороны, к нам приходили бюджетницы из сферы культуры и рассказывали, что сначала проголосуют так, как скажут, а потом за нас. Такая возможность есть, об этом говорила даже Элла Памфилова.

фотографии: Алёна Попова / Инстаграм, фото 3 — Екатерина Старостина