Интервью«Я опешила, когда
на меня набросились какие-то мужики»: Интервью Анастасии Васильевой
Лидер «Альянса врачей» о медицине и политике
Когда лидера независимого профсоюза «Альянс врачей» Анастасию Васильеву в начале апреля задержали в Новгородской области с масками и другими средствами защиты для местных докторов, выяснилось, что несмотря на активную поддержку уволенных медиков, про неё мало что известно. В прошлом году офтальмолог появилась в новостях как лечащий врач Алексея Навального. Пока государственные СМИ утверждали, что опухший глаз оппозиционного политика — следствие «крапивницы», Васильева настаивала, что речь, скорее всего, идёт о воздействии химических веществ, то есть о возможном отравлении. Навальный поддерживает «Альянс», и даже идея создания профсоюза появилась из-за знакомства врача с оппозиционером. Мы поговорили с Анастасией Васильевой о том, почему она перестала работать врачом, как её взгляды из прогосударственных стали оппозиционными и зачем она при этом собирает информацию для ФСБ.
юлия таратута
Анастасия Васильева
лидер профсоюза «альянс врачей»
Наш тандем
с Алексеем для тех, кто наверху, особенно опасен. Они понимают,
что мы можем открыть людям глаза на происходящее
Когда я пыталась подготовиться к интервью, в интернете на меня обрушился поток компромата на вас, причём такого, про который сразу понятно, что это заказные тексты, как будто по вам работает целая фабрика троллей. Власть считает, что вы способны мобилизовать врачей, а это сейчас очень чувствительная тема? Или это всё-таки из-за Алексея Навального, из-за того, что на вас падает его тень?
Я не Алексей Навальный, повестка у меня немного другая. Я врач, представитель интеллигенции, ко мне прислушиваются и врачи, и учителя, довольно большая масса народа может меня поддержать. Конечно, власть этого боится, она понимает, что проблемы, которые мы освещаем, существуют. И человек, который начинает о них говорить громко и не боясь, представляет угрозу. Ну а наш тандем с Алексеем для тех, кто наверху, особенно опасен. Они понимают, что мы можем открыть людям глаза на происходящее.
Когда вы почувствовали, что стали объектом пристального внимания власти?
Это нарастало. Но, наверно, во время первой забастовки в Окуловке (медики райцентра бастовали против оптимизации в местных больницах. — Прим. ред.), она была довольно громкой, и мы в этой забастовке победили. Это март-апрель прошлого года, тогда действительно стало понятно, что мы можем поднять много людей в защиту медицины.
Я по жизни победитель.
Бегала быстрее всех. Хорошо училась.
Я не из ботаников,
но всегда могла встать и ответить
Вы ощущаете физическую угрозу вашей безопасности? Слежка, наружка — всё то, что обычно бывает у оппозиционного политика в России.
Я к этому отношусь спокойно, я ничего не боюсь. Были какие-то машины, какие-то люди, которые ездили, встречали меня у подъезда. Но я в таких случаях сразу включаю кота Леопольда. Мне абсолютно нечего скрывать. Что я плохого делаю, что я делаю незаконного?
В Новгородской области, где меня недавно задерживали, были какие-то два молодых мальчика, явно пригожинские товарищи. Мне их было даже немножко жаль, я вижу, что они совсем дети, им просто заплатили, самим неудобно. Они задают вопрос: «Анастасия, почему вы нарушаете режим самоизоляции?» Я говорю: «Ребята, шли бы вы домой, ситуация в стране тяжёлая». Они опять: «Анастасия, почему вы нарушаете режим самоизоляции?» Дети, которым заплатили по пятьсот рублей, не знаю, может, по пять тысяч, и они должны за эти деньги что-то сделать. Но это настолько смешно и неопасно, что меня это нисколько не пугает.
Сколько лет вашим детям?
Сыну двенадцать, дочке четырнадцать. Они уже довольно большие. Но нападать на моих детей — это уж совсем какой-то беспредел. Я верю, что до такой низости они не дойдут. Если такое будет, я просто приму меры. И потом, моя повестка очень актуальна, если ко мне или моим близким начнут применять противоправные действия, общественность ещё больше возмутится. Задержание в Окуловке показало, что общественность поднялась — они вовремя меня отпустили.
Вас не испугала ситуация в Окуловке? Всё-таки это были новые правила игры. Вас задержали, чуть ли не избили.
Я этого не ожидала. Я довольно сильный человек, вы видели, меня пять мужчин задерживали. Я мастер спорта по лёгкой атлетике, очень быстро бегаю. Была даже чемпионкой Москвы по бегу с барьером. То есть я могла бы запросто от них убежать. Но я опешила, когда на меня набросились какие-то мужики. Просто обалдела от такой наглости. Когда коллеги за меня вступились, я тоже стала сопротивляться. Меня потом спрашивали, «чего же ты не дала им», извините, «по яйцам?» Но я не могу просто ударить человека. Нет у меня такого внутреннего права.
Меня задержали на выходе из магазина, там была куча полицейских, пять машин. Двое снимали на камеру. Им дали приказ — они его исполняли. С нами был известный хирург, пожилой человек под семьдесят, Юрий Игоревич Коровин, заведующий отделением хирургии окуловской больницы, очень уважаемый человек, спас кучу жизней. Я его взяла под руку — думала, они не посмеют меня тронуть. Но они его оттеснили. Он кричал им: «Вы, оборотни в погонах, что вы делаете?»
В машине они грубо себя вели. У меня была мысль — выскочить и дать деру. Но меня держали крепко, как клещами. Меня убеждали в том, что я пиарюсь, предаю страну. Полиция спрашивала, почему мы не отправили средства защиты транспортными компаниями. Я объясняла, что мы собираем деньги публично и должны отчитываться о том, что мы делаем. Люди хотят увидеть, что помощь, которую они перечислили, дошла до адресата. Ещё меня спрашивали, почему члены профсоюза приехали на нескольких машинах — но нас было человек восемь, в грузовик не поместятся, в машинах ехать удобнее.
Конечно, неприятно, когда ограничивают свободу и применяют силу. Но они сами себя унизили настолько, что мы даже выиграли в этой ситуации. Власть показала, что она неправа, что у неё агония.
Я правильно понимаю, что из всех ваших активностей, а вы много защищали уволенных врачей, ситуация с новым коронавирусом оказалась для власти самой болезненной? Министр здравоохранения Михаил Мурашко пожаловался на вас в полицию, а ещё раньше, когда вы объявили сбор денег на маски и другие средства защиты, вас вызвали в Следственный комитет.
К сожалению, мы с этими людьми живём в разных мирах. Мы, врачи, довольно рано понимали угрозу. И меня глубоко возмутило враньё власти: то, что они в начале марта называли внебольничной пневмонией, и было новым коронавирусом. Эта подмена понятий привела к массовому распространению болезни. В моём ролике про коронавирус есть фраза о том, что власть врёт. И в Следственном комитете меня спрашивали: «Почему вы так считаете?» Я говорю: «Потому что я врач». Я пыталась объяснить следователю, что мы, врачи, отвечаем за жизнь людей: «Вы понимаете, что ваши родители могут заболеть, это же серьёзная угроза». Но они этого не понимают. Просто ставят галочки. Человек смотрит на тебя, как зомби, ничего не слышит.
В одном из интервью вы говорили, что всегда были человеком активным. То есть, видимо, неслучайно стали главой профсоюза.
Я по жизни победитель. Бегала быстрее всех. Хорошо училась. Я не из ботаников, но из тех людей, которые всегда могут встать и ответить.
У меня есть сестра-двойняшка. Мы совсем не похожи, она ниже меня на двадцать сантиметров. Нам даже не верят, что мы сёстры. Мы были шестилетками, и мама хотела, чтобы мы пошли в школу пораньше. Но в школу рядом с домом — мы жили на Таганке — нас не брали, хотя мы хорошо читали и писали, мама очень нами занималась. И я хорошо помню этот момент, когда мы вышли из школы, мама плачет: «Вы ещё вырастете — и они пожалеют, что вас не взяли». Мне было жалко маму, и я тогда про себя подумала, что сделаю всё, чтобы её слова сбылись. Нас взяли в 67-ю, это очень хорошая спецшкола с углублённым изучением английского языка. Мы стали ездить в школу довольно далеко, но там были замечательные учителя, я с ними до сих пор дружу.
Я выигрывала олимпиады, в основном по биологии и литературе. Я всегда хорошо писала сочинения. Стихи писала всякие и до сих пор с удовольствием это делаю. Я вообще хотела в журналистику пойти. Мама меня даже водила к профессорам филфака МГУ, чтобы они меня отговаривали. Я не хотела быть врачом, долго сопротивлялась. Но у нас вся семья — и мама, и бабушка — врачи (папа — связист, электронщик, работал в НИИ радиокомпонентов, потом на Байконуре). И мама всегда говорила: «Ты стань врачом, а потом — кем хочешь».
Вы Мучились в мединституте или привыкли?
Со временем влилась. На первом курсе я занималась лёгкой атлетикой. У меня природные способности — как только пришла в секцию, сразу заняла десять первых мест, начиная со стометровки, заканчивая прыжками в длину и высоту. Я выходила уже на серьёзный профессиональный уровень, но потом порвала мышцу на тренировке. Ну и стало трудно учиться в медицинском, тренировки каждый день по четыре-пять часов. В первом полугодии я плохо подготовилась к экзамену по биоорганической химии и получила тройку. Это единственная моя тройка за всё время учёбы, я не смогла её пересдать, и потом из-за неё не получила красный диплом. Это сильно ударило по моему самолюбию, у меня были только пятёрки и «автоматы». Я забросила спорт, стала учиться. Я до сих пор бегаю по утрам, делаю всякие упражнения, не могу жить без спорта вообще. Но невозможно делать два дела хорошо.
Мама всегда говорила: «Ты стань врачом, а потом — кем хочешь»
Недавно на сайте «Альянса врачей» появилась информация о том, что вы будете собирать сведения для ФСБ. Вы написали некое обращение, адресованное руководству спецслужб, потом вы сообщили, что начинаете сбор информации о состоянии дел на местах, чтобы передавать её в органы. Что это значит? Почему вы писали в ФСБ?
У меня очень много друзей-медиков, учёных и так далее. Когда мы поняли, что ситуация со средствами защиты в России просто катастрофическая, один из моих друзей предложил такой ход: «Давай напишем, есть люди, которые готовы передать, оказывается, они наверху там ничего не знают». Это было не моё единоличное решение, это было решение, так скажем, моих друзей. У всех ведь есть неформальные связи. У меня самой много влиятельных знакомых — например, в администрации президента есть очень хороший человек, с которым мы дружим.
Наша задача была — достучаться до самого верха. Я не очень верила, что там не в курсе: если человек адекватный руководитель, он должен знать, что происходит у него внизу. С другой стороны, ФСБ — один из самых сильных органов безопасности в стране. И к ним, наверное, должны прислушаться. Это было решение отчаяния. Мы сколько уже писем отправляли, роликов записывали, чего только мы не делали. В общем мы написали письмо. Потом моему другу, который был связным, позвонил человек из органов и сказал: «Нам нужны факты. Дайте нам, пожалуйста, факты».
Мы собрали доказательства и отправили. Из дальнейших конференций Путина следовало, что до него это дошло. Знакомые, кстати, написали нам, что им удалось передать информацию наверх. Большое спасибо, что нас услышали. Мы здесь союзники, мы — не враги. Я бы, наоборот, хотела, чтобы наш профсоюз помогал государству решать какие-то проблемы. И мы готовы помогать. Зачем нам обращаться к прессе? Если бы у нас был какой-то канал, где мы могли бы просто докладывать, что происходит, — было бы хорошо для всех.
Говорят, что ваш свёкор работает в спецслужбах, но вы этого не подтверждали.
Мой свёкор действительно работает в ФСБ — это отец моего бывшего мужа. На почве моих профсоюзных дел мы расстались. Мой муж — хирург, работает в Первом меде в центральном клиническом корпусе, заведует оперблоком, у него как раз начались первые дежурства по COVID-19. У нас очень хорошие отношения, хотя мы сейчас и в процессе развода. Не успели развестись — суды закрылись, но он уже с Нового года он живёт не с нами, переехал.
У моего бывшего мужа замечательный отец, я его очень уважаю, но говорю как есть — мы с ним очень мало общаемся. Муж мне говорил, что его отца повысили, что он генерал. Я даже не знаю, чем он занимается, если честно. Я слышала что-то про работу в архиве. Но у нас никогда не было близких отношений, мы с ним даже спорили про Алексея Навального. Он говорил, что Алексей проходимец. Я спрашивала: «Какие у вас аргументы? Навальный помог мою маму восстановить на работе. Моя мама оперировала его маму. И его тоже лечила, смотрела».
Я никогда ни о чем свёкра не просила, не могла себе этого позволить. Даже когда мою маму уволили, я к нему не обращалась. Обратилась к другим людям.
Вам не нравится, что вашу смелость и активность списывают на то, что вы якобы защищены родственником в ФСБ? Для вашей профсоюзной деятельности связи в органах — это компромат или наоборот?
Я держу дистанцию. Вот у меня был день рождения 12 марта, он мне звонил, хотел поздравить. А я эсэмэску написала: «большое спасибо». Я вижу его один раз в год на дне рождения какого-то из детей. Даже если бы я думала, что он за меня как-то заступается, это совершенно не поменяло бы моих внутренних убеждений. Просто есть вещи, в которые я верю. И они не зависят от того, защищает меня кто-то или не защищает.
У всех людей есть какие-то родственники. Брат моей бабушки был членом ЦК КПСС. Я об этом узнала недавно, мне мама сказала, я удивилась. Мой дядя, папин брат — довольно известный актёр, снимался в советских фильмах, например «Семь невест ефрейтора Збруева» или «Семь нянек». Семён Морозов. Морозова — моя девичья фамилия.
Какое-то время назад вы были, судя по всему, человеком абсолютно аполитичным, не участвовали в протестах, даже на Болотной в 2011 году — одних из самых массовых. Вы то ли голосовали «за», то ли просто поддерживали Владимира Путина. Что с тех пор изменилось, уволили вашу маму или что-то ещё?
Я вообще не помню никаких протестов, я про них ничего не знала. Смотрела телевизор, хорошо помню, как Саакашвили жевал галстук и я думала: «Господи, какой же странный человек». Я действительно считала, что у нас прекрасная страна, замечательный Путин. Когда кто-то спорил в 2014 году про Крым, я считала, что Крым наш, отличный президент и всё такое. Я была абсолютно убеждена, что у нас всё прекрасно. Я никогда не ходила голосовать. Не читала ни газет, ни новостей. У меня были студенты, дети. Я просто смотрела телевизор, в котором всё всегда было хорошо, я и думала, что всё хорошо.
Когда ко мне пришёл Алексей — я не знала, кто он такой вообще. Он даже немножко обижался на меня. Помню, еду за рулем, какая-то машина впереди, где написано на наклейке: «Навальный». Я думаю: кто это такой вообще? Когда мы познакомились, он мне рассказал, что вообще-то, занял второе место на выборах мэра. Помню, он мне ролик прислал «Он вам не Димон». А я подумала, блин, там слишком много минут — не буду это смотреть.
Он к вам пришёл на приём?
Один из моих друзей-врачей позвонил и попросил: «Насть, ты можешь посмотреть Алексея Навального? Он в глаз зелёнкой попал» Я говорю: «Конечно, пусть звонит». Он позвонил, но я была занята. По пятницам я работала в частной клинике «Чайка», там было очень много людей, время ограничено. Рассказала ему по телефону, что и как надо закапать, он записал. Думаю, фигня какая-то — зелёнка. Знаете, сколько людей звонит ежедневно? Женщины звонят после наращивания ресниц и после перманентного макияжа. Токсические кератиды, поражения роговицы, знаете, бывает, в глаз попадает что-то.
Вечером решила всё-таки проверить, спросить, как у него глаз. Он мне отвечает: «Плохо». Я прошу прислать фотографию. Он высылает, я понимаю, что с глазом полная катастрофа и это точно не зелёнка. Прошу его приехать с утра в институт. Он приезжает, становится очевидно, что надо срочно что-то делать. А у нас нет плановой госпитализации — закрыто, выходные перед майскими праздниками. Пришлось заниматься самой. Было ясно, что глаз он вообще может потерять — там на роговице было бельмо. Тяжелейший ожог.
Время шло на часы. В четверг в него плеснули зелёнкой. В другой больнице ему назначили неправильное лечение, повязку на глаз. Он потерял два дня, потом ещё день, когда я не успела выяснить подробности. В общем, я ездила к нему все праздники, снимала плёнки, промывала глаз, закапывала, колола всякие штуки, капельницы мы делали. Поверхность глаза должна была постепенно эпитализироваться. Но на одном участке этого не случилось, маленький треугольник не закрылся эпителием.
Я пользуюсь при лечении американскими и европейскими гайдлайнами. А они требуют: если неделю нет эпитализации, нужно делать амниопластику (замещение дефектов ткани лоскутом амниона. — Прим. ред.). Но в России очень плохие условия выдержки амниона. Я обратилась к докторам-роговичникам. Мне очень помогла Евгения Аркадьевна Каспарова и другие коллеги. Я связалась с доктором Гуэлем — это один из лучших специалистов в Испании, он делает пересадку роговицы. Он говорит: «Конечно, срочно приезжайте».
Я помню, у Алексея не было паспорта, я ему написала такое полотенце — справку, — что если ему сейчас не выдадут паспорт, он вообще потеряет глаз (из-за условного срока по делу «Кировлеса» и делу «Ив Роше» Навальному было отказано в выезде за границу. — Прим. ред.). На следующий день ему выдали паспорт, чему он был страшно удивлён. Я не знаю, кто ему тогда помог: не понимая, кто он такой, я тогда многим позвонила, мол, у человека нет паспорта, а ему надо срочно ехать — сложно оперируемый случай.
То есть тогда вы ещё не понимали, что он оппозиционный политик. Но через некоторое время выступили уже с политическим заявлением в его защиту: вы говорили об отравлении, пока официальная пресса настаивала на том, что у Навального крапивница. В этот момент вы уже должны были понимать, что к чему.
Это было значительно позже, летом 2019 года. Я тогда просто возмутилась: что за крапивница? Они же пишут «контактный дерматит». Как это может быть крапивницей? Это разные вещи совсем. Любой медик вам это объяснит. Контактный дерматит подразумевает какое-то контактное вещество, которое привело к дерматиту. А крапивница — это аллергическая реакция быстрого типа. У Алексея никогда в жизни не было аллергии — я сколько уже его наблюдаю. Он много лекарств разных пил — он не аллергик.
примерно За год до этого уволили коллектив НИИ глазных болезней, где вы тоже работали. в том числе вашу маму. И вы за неё вступились?
Да, действительно маму и её коллег просто вызывали в отдел кадров и в хамоватой манере выдавали им уведомления о том, что они могут перейти на позиции уборщика помещения, лаборанта и бухгалтера. Меня это сильно впечатлило. Моя мама к этому моменту проработала в институте сорок три года. Уволили моего научного руководителя, профессора Екатерину Луцевич, профессора Андрея Большунова — он вообще стоял у истоков лазерной хирургии в офтальмологии. Золотые кадры. Я офигела просто, как так можно.
Пришла какая-то новая команда, новая юристка. Нынешний министр образования Котюков тогда был директором ФАНО (Федеральное агентство науки и образования). Он человек, который никакого отношения к науке не имеет. Я не знаю, чья это была команда. Но уволили прежнего директора, профессора Вардана Мамиконяна. Просто пришли и сказали: «Завтра освободить кабинет». А у него операции назначены. Это было просто землетрясение. В институте, когда раздавали эти бумажки-уведомления, была атмосфера тихого ужаса. Каждый думал: а что будет завтра? Это было чудовищно, это был террор.
Меня саму это не затронуло. Я уволилась ещё до этого — в феврале, мне казалось, что система медицинского образования разрушена, она стала профанацией. Слишком большие группы студентов, поверхностное тестирование вместо серьёзных экзаменов, какие-то случайные люди на зачёте, которые не были на моих занятиях.
Тогда вы, кажется, создали ячейку в медицинском профсоюзе «Действие». Но потом от него отпочковались и решили создать свою организацию. Почему?
У нас с Андреем Коноваловым, лидером профсоюза «Действие», совершенно разный подход. Он хороший человек, но нам было недостаточно того, что происходило в рамках профсоюза. Мы просто оформили ячейку — она потом стала зацепкой для суда, по которому часть сотрудников нашего НИИ восстановили. «Действие» выделило нам в помощь сотрудника. Но сам Андрей ни разу не пришёл, не заступился, ничего не сделал, никакой юридической помощи не оказал. Я тогда ещё не понимала, что такое профсоюз. Сейчас понимаю, что он должен быть действующим. Я всегда предлагаю план действий, стратегию. У нас есть юристы, которые помогают. И если, не дай бог, члена моего профсоюза увольняют, я просто зубами вгрызаюсь в этих людей. «Действие» же вело себя очень спокойно — ну уволили и уволили.
Если я верно понимаю, идея профсоюза родилась в «тандеме» с Алексеем Навальным. Когда уволили вашу маму, вы написали письма своим знакомым во власти, политикам, артистам, художникам. И он один откликнулся?
Да, куда мы только не обращались. Я дядю своего попросила. Он ответил: «Ой, не знаю, я не могу». После этого у нас отношения, кстати, стали прохладными. Мы точно писали Медведеву, Путину, Скворцовой, председателю Общественной палаты, забыла фамилию (Валерий Фадеев. —Прим. ред.). Не только я писала, у нас была целая инициативная группа врачей и пациентов, которая под моим руководством штурмовала все эти инстанции. Мы тогда написали, кажется, всем, в том числе я написала Алексею Навальному.
Но я тоже тогда ответа от него не получила. Думаю, ну ладно. А он, оказывается, в этот момент сидел. Я даже не знала об этом. Потом он вышел и ответил: «Конечно, мы поможем». Я была очень рада, потому что нам очень нужны были юристы. И с тех пор он очень нам помогает.
Нас уже почти три тысячи — за время нового коронавируса людей стало больше. У нас есть анкета на сайте. Люди её заполняют, регистрируются, мы отсылаем им документы.
Как вы выбираете регионы, в которые едете протестовать? Как работает ваша обратная связь?
В Окуловке есть Дмитрий Соколов (глава местного отделения профсоюза. — Прим. ред.), он бывший фельдшер скорой помощи, очень активный человек. Обычно люди звонят и говорят: «Пожалуйста, приезжайте помогите». Я говорю: «Да, конечно».
Сейчас столько заявок, что я просто не справляюсь. Раньше, если мы брали один кейс, я туда вкладывала все силы. Когда видела, что совсем какая-то несправедливость и люди могут объединиться. Вопрос на самом деле в возможности объединения. Когда его нет, бороться вообще бесполезно. Я свою голову не могу приставить ко всем. Если есть коллектив, я понимаю, что можно что-то сделать.
Вот сейчас чёрт знает что происходит в Республиканской больнице в Уфе. Они написали в местный комитет, в прокуратуру. Там много врачей заболело, они пытаются что-то сделать, всё это заминается. Они стирают данные, представляете? Подменяют данные, сколько врачей заболело.
Я даже позвонила своему другу, тому самому, у которого есть связи, просто попросила его помочь. Они хотят подавать заявление в Следственный комитет. Я прекрасно понимаю, что их не услышат, если это не дойдёт до верха. То есть нужна либо огласка, либо связи. Моя задача — им помочь. Я попрошу, но не знаю, помогут или нет. Я просто должна посоветоваться.
Когда ко мне пришёл Алексей Навальный, я не знала, кто он такой вообще
Вы были практикующим и вполне успешным врачом, теперь, кажется, полностью ушли в профсоюз. Это совсем другая, не такая романтическая работа. Вы нашли себя в этой сфере?
Да, я уже не работаю врачом, просто не успеваю. И, если честно, эти приёмы лабораторные мне очень скучны. Я люблю людей вообще, но оставаясь врачом, я могу принять человек десять в день. А сейчас я могу помочь намного большему числу людей, к тому же я понимаю, что я не хочу быть частью системы, которая пожирает и рушит всё вокруг. Если я могу повлиять на систему, я, конечно, должна это сделать.
У вас когда-нибудь были амбиции стать политиком?
Мне важно действительно помочь людям. Чего я хочу больше всего? Хочу, например, чтобы заново открыли четвёртое отделение туберкулёзного диспансера в Кургане, десятый роддом в Москве. Моя заветная мечта — это сделать. Другой вопрос — какими путями. Если для этого понадобится иметь какое-то политическое влияние, я подумаю, как его получить.
А на вас уже выходили, кроме ФСБ, какие-то политические силы? Скоро выборы, вас не пытались перекупить, сманить на свою сторону?
Летом, когда были выборы в Мосгордуму, ЛДПР просила: «Мы за вас всё сделаем, только скажите „да“». Но я не хочу брать на себя другие функции, если они идут в ущерб моей основной деятельности. Пока я не собираюсь никуда баллотироваться. У меня нет амбиций получить власть. Я хочу, чтобы врачам было легче работать, чтобы им платили нормальную зарплату, чтобы не было таких ситуаций, как у моей мамы. Сейчас вот станцию переливания крови в Ельце закрыли. Это ужасно. Там прекрасная станция, замечательные люди, которые построили всё своими руками, и у них все оторвали с мясом. Я мечтаю вернуть им эту станцию переливания крови. Вернуть все медицинские учреждения, восстановить их и сделать так, чтобы они финансировались государством. Если для этого понадобится стать политиком, значит, придётся стать политиком.
А если бы тогда вместо Навального, когда вы искали помощи, откликнулся Кремль? Это изменило бы ваш вектор?
Да, конечно. Если бы мне помог Медведев или Путин, у меня не поменялись бы взгляды, я уже говорила, что верила в президента. Сейчас же я всё прекрасно вижу: плох тот государь, который не ведает, что творится у него в государстве.
А если «Единая Россия» предложила бы вам мандат сейчас?
Я прекрасно понимаю, что «Единая Россия» меня просто сожрёт, там люди с другой ментальностью, я не хочу быть их частью, я в них не верю. Я не буду делать то, во что я не верю. «Единая Россия» у меня ассоциируется с людьми, которые привели страну к такому состоянию. Я езжу по регионам, и у меня просто челюсть отваливается от бедности и всяких ужасов.
То есть в нынешней ситуации партнёрство с Навальным — ваш осознанный политический выбор?
Я, может быть, в чём-то с не согласна с Алексеем, мне иногда кажется, что не всегда нужно переходить на личности. Но это его позиция. Я Алексея поддерживаю во многом, потому что вижу, как он старается помочь. Он умный и добрый человек. И он видит страдания людей.
Нам, кстати, ещё «Яблоко» помогает очень серьёзно в Новгородской области, сёстры Черепановы. А в Ярославской области очень коммунисты помогают. Это не значит, что я согласна со всеми их политическими позициями. Просто моя задача — защитить медицинских работников.
Из хроники ваших поездок можно сделать вывод, что протестуют в основном женщины. Их больше в системе здравоохранения или их чаще увольняют?
Женщины часто оказываются более активными, более смелыми. Не в обиду мужчинам будет сказано, более стрессоустойчивыми. Хотя у мужчин больше рисков — им надо кормить семью. Женщины, я считаю, поменяют эту страну. Посмотрите, даже когда нас задержали, кто меня поддержал? Настя Ивлеева перевела полмиллиона рублей, Любовь Соболь, Нина Останина — руководитель аппарата фракции КПРФ. Женщины поддержали. Ну Алексей Навальный, понятно. А кто из мужиков-то из таких видных ещё поддержал? Я даже как-то и не помню.
Фотографии: Альянс врачей/Twitter, Анастасия Васильева/Instagram