Хороший вопрос«Русофобия — это миф»: Студентки зарубежных вузов об отношении к ним за границей

Текст: Полина Колесникова

  В европейских университетах появились специальные программы для ученых из Украины, а также для исследователей из России и Беларуси, которые находятся в зоне риска. Там, где я сейчас, теперь много исследовательниц из Украины, в моем университете запустили специальные программы. По возможности я участвую во всех подобных активностях — это меняет и обогащает интеллектуальный ландшафт.

Россияне после начала ***** стали объединяться в группы, чтобы вместе справляться с новыми вызовами, делать видимыми внутри институции проблемы, которые сейчас возникают. Я считаю, что это самое правильное: граждане России должны кооперироваться и самоорганизовываться.

При этом обсуждение «бедных русских» в общественном поле с политической точки зрения довольно неоднозначно: мы прекрасно знаем, как правительственная пропаганда использует эти нарративы. Если сравнивать трудности россиян с проблемами палестинцев, людей из Сирии, Афганистана, Украины, то ты понимаешь, что они не настолько существенны. Те же вопросы банковских карточек вполне решаемы. У нас, по крайней мере, есть официальные документы страны, хоть в некоторых местах их и не принимают с распахнутыми объятиями.

Я активно участвую в антивоенном движении, занимаюсь тем, что возможно делать из-за границы, но запрещено в России. В основном я занимаюсь информационной работой: администрирую телеграм-каналы и делаю контент, собираю средства, пытаюсь организовать помощь беженкам и депортированным в Россию украинцам.

Я очень хочу однажды вернуться в Россию. До недавнего времени я преподавала там курс по моей специальности, который, к сожалению, теперь вести невозможно. Я не вижу для себя академического будущего в России, оно и раньше было весьма туманным и требовало большой борьбы, но сейчас ситуация значительно изменилась. Я продолжаю надеяться, что у меня еще будет возможность заниматься своими исследованиями в России, потому что во многом мой проект делается изнутри российского контекста и для него. Когда будет возможность, я обязательно приеду, а сейчас решаю вопросы с документами.

Половина моей семьи сейчас находятся в Украине. Я волнуюсь и за них, и за оставшихся в России. Разница лишь в том, что в Украине мой город бомбят, а в России просто растут цены. Поэтому гораздо больше я волнуюсь, не убьют ли бомбой мою бабушку. Я в хороших отношениях с родственниками и в России, и в Украине, потому что мы все на стороне Украины и против российской агрессии.

В Германии после начала ***** в мою сторону не было никакого негатива. У меня были заблокированы счета, сейчас остается сложность с переводом денег из России в Европу и обратно — это, в том числе, осложняет возможность регулярно делать пожертвования важным российским НКО. Это большая проблема, однако у нас есть способы коллективно ее решать.

Главная проблема студенток из России в том, что их страна развязала ***** против соседнего государства. Это наша общая проблема, её нужно осознать, осмыслить и принять. Да, есть мелкие финансовые трудности, но есть и глобальные — необходимость отрефлексировать и реализовать свою ответственность за происходящее и не утонуть в чувстве вины, а все остальное — это обычные явления, связанные с экстренной миграцией. Наверное, у студентов, оставшихся в России, сейчас намного больше проблем, мне кажется, им намного сложнее, чем нам.

  У нас учатся люди из разных стран: России, США, Польши и Украины. Я не всем рассказываю, откуда родом, но если об этом заходит речь, то все спокойно реагируют — так было и до *****, и после её начала. Как правило, это обычные позитивные разговоры, никто не старается меня задеть или унизить. У меня есть друг и знакомые из Украины, мы хорошо общаемся, потому что знаем, что все на одной стороне. Я ни разу не сталкивалась с негативом и меня никак не дискриминировали за то, что я россиянка.

В начале ***** было много активностей: AStA — это что-то вроде студенческого союза в Германии — делали официальные заявления против российского вторжения в Украину. Первые три месяца часто проводили демонстрации, но с мая их стало меньше. Сейчас многим сложно протестовать каждую неделю. Первые месяцы по чатам российских студентов циркулировали открытые письма против *****. Студенты-украинцы здесь часто проводят благотворительные мероприятия, аукционы, пекут и продают печенье, а вырученные средства отправляют на помощь пострадавшим.

Я состою в одном студенческом объединении (подразделение AStA): когда началась *****, они писали мне и очень поддерживали. В этом объединении около 15 человек, мы организуем мероприятия для иностранных студентов, даем справочную информацию, отвечаем на вопросы о финансировании учебных программ, куда и к кому можно обратиться, чтобы решить проблему. В мае я участвовала в антивоенной демонстрации, мы делали «поющую цепь» — выстроились в «живую цепь» из людей разных возрастов и пели. Наше объединение было соорганизаторами этой акции.

Первый месяц я была в состоянии шока, полного нокаута. В этот период я должна была писать семестровую работу, но не могла на ней сосредоточиться: отвлекалась на новости и ленты соцсетей каждые 15 минут. ***** началась во время каникул, поэтому у меня был месяц, чтобы прийти в себя к началу семестра.

У нас в Бонне есть лагерь для беженцев из Украины. Я ездила туда как переводчица — помогала общаться с врачами и психологами. Украинцы спрашивали, откуда я, и относились ко мне совершенно нормально, как к любому другому человеку. А я сама была счастлива, что могу помочь им, сделать так, чтобы конкретный человек поскорее переехал из лагеря для беженцев туда, куда он хочет. Я была рада, что они, возможно, хотя бы немного перестанут чувствовать себя не в своей тарелке благодаря тому, что я что-то им подсказала, помогла, перевела.

За все эти месяцы я ни разу не пугалась какой-то возможной дискриминации, потому что нахожусь в демократической стране. В Германии из-за исторического контекста тем более не может этого произойти. Даже когда я думала, что какие-то притеснения начнутся, то настраивала себя очень воинственно: я бы точно отстаивала свои права. Сейчас я не чувствую никакой опасности со стороны государства, не боюсь, что могут принять меры, идущие мне во вред.

При этом я не могу говорить за всех россиян, учащихся в Германии, так как у большинства из них деньги лежат на российских счетах и им в одночасье закрыли доступ к ним. У меня нет такой проблемы. Кроме того, мои родители тоже находятся в Германии, я не знаю, через что бы прошла, если бы мои близкие находились в России.

Последний раз я была в России в сентябре, но заболела коронавирусом и пролежала дома, не встретилась с большинством своих друзей и не смогла в полной мере насладиться возвращением на родину. Поэтому я надеялась поехать туда на летних каникулах, но теперь не вижу никакой возможности, потому что это очень дорого и небезопасно: в любой момент могут измениться правила и тебя уже не выпустят из страны. Кроме того, по новой статье об иноагентах человека могут внести в этот список за что угодно. Я иностранная студентка и аффилирована с иностранной организацией — получается, я иностранный агент? Никогда не знаешь, что с тобой произойдет на границе. Поэтому я не вижу никакой возможности вернуться в Россию.

  Я антрополог, мой проект — о квир-семьях в России, о том, как квир-родители растят детей в гомофобном обществе, в гомофобной стране. Мой факультет специализируется на изучении славистики — восточноевропейских и постсоветских стран. У нас очень разношёрстный департамент: есть лингвисты, историки, социологи, политологи, но всех объединяет один изучаемый регион. Поэтому на нашем факультете все хорошо понимают, что сложившаяся ситуация сложнее, чем «Путин плохой, Зеленский хороший», и что жить и заниматься активизмом в России довольно сложно.

На моем факультете все сразу осознали, что ***** — это ужасно. Каждый четверг мы собираемся, чтобы поработать вместе. И вот 24 февраля мы встретились и поняли, что не можем сосредоточиться на учебе и даже не можем говорить ни о чем другом. Поэтому мы нарисовали плакаты и пошли на митинг около Даунинг-стрит, где простояли весь день. Было холодно, нам приносили варежки и чай. На митинге я встретила весь преподавательский состав нашего департамента: они участвовали в протестах. Мне очень повезло, что в Лондоне большая антивоенная активность, и первые месяцы люди часто выходили протестовать. Студенты-бакалавры организовали благотворительный сбор одежды и медикаментов, для этого им выделили отдельное помещение на нашем факультете.

При этом друзья среди англичан хоть и сочувствуют моим переживаниям, но не принимают близко к сердцу эти события. Они слушают новости, читают The Guardian, понимают ситуацию, но в целом им всё равно. И мне было очень тяжело первые месяцы, что мои английские друзья не могут меня понять, потому что эта проблема не касается их. А вот мой департамент, даже английские коллеги, очень переживают.

После начала ***** у меня не было никаких неприятных инцидентов. В моем окружении все сразу всё поняли, предложили поддержку, в том числе финансовую. Мой супервайзер специально со мной встретился, чтобы узнать, всё ли в порядке. Не было никакого негатива: русофобия за рубежом — это миф, придуманный российской пропагандой, хотя были, конечно, некоторые исключения.

 10 марта мы с моей подругойа, которая тоже учится в Лондоне, создали телеграм-канал «Дорогие коллеги» для поступающих в зарубежные вузы из России, Украины и Беларуси. У нас есть бот, в котором мы даём рекомендации и отвечаем на вопросы, проверяем мотивационные письма и CV, соединяем людей с волонтёрами и организациями, которые могут им помочь, и постим вакансии и полезные советы. Мы с подругой давно занимаемся преподаванием, поэтому к нам всегда обращаются с вопросами про поступление, а после начала ***** мы поняли, что их станет ещё больше. Кроме того, для украинских коллег и для подвергшихся преследованиям россиян появилось много вакансий, которые хотелось распространить. Мы готовы помогать всем, но чаще всего нам пишут школьники и бакалавры из Украины (видимо, более старшие коллеги другим способом находят вакансии) и магистры, аспиранты и постдокторат из России. Мы собрали команду волонтёров, которые тоже отвечают в боте. Мы также делали зум-встречи со спикерами, которые рассказывали, как проходит поступление, как писать мотивационные письма, как составлять CV, как общаться с научными руководителями. Вся эта волонтерская активность очень поддержала меня: первые недели я даже особо не занималась исследованиями, уделяла время только «Дорогим коллегам». Моя основная работа казалась бесполезной.

В самом начале ***** было много обращений, но люди не особо понимали, что именно мы можем для них сделать и часто писали в паническом настроении, что им срочно нужно уехать. Например, «Я физик, куда мне можно поступить? Найдите мне программу». И мы долго приучали аудиторию к мысли, что не можем сделать всю работу за них, не можем найти программу или финансирование — это не такой сервис. Мы учим людей, как искать вакансии, предоставляем инструменты, чтобы они могли быть более академически адаптированы. Мы можем ответить на конкретные запросы, типа «Вот у этой стипендии такие-то условия — что это значит?» или «Хочу вот в эту страну и не понимаю, куда меня возьмут — в магистратуру или на PhD?»

У нас есть связи с некоторыми фондами, которые помогают людям из России и Беларуси, которые подверглись репрессиям и хотят уехать учиться в другую страну. Часто людям кажется, что политическое преследование, с которым они сталкиваются, недостаточно серьезно, поэтому им не будут оплачивать обучение или релокацию. Мы стараемся помогать таким людям, налаживаем контакты с фондами.

Моя исследовательская работа немного изменилась из-за *****, потому что я не могу больше приехать в Россию. Брать интервью теперь небезопасно ни для меня, ни для моих информантов. Поэтому я изменила методологию исследования — буду общаться с мигрантами из России в Лондоне. Мне кажется, из этого получится даже более интересный проект.

Все мои друзья уехали из России после 24 февраля, у меня там остались родственники, но я за них особо не переживаю, потому что они не занимаются активизмом. Моя семья поддерживает антивоенную позицию (кроме некоторых пожилых родственников), но они боятся как-то активно её выражать. Я в целом даже рада этому, потому что иначе очень за них переживала бы.

Я получаю стипендию, она не очень большая, особенно для жизни в Лондоне. Раньше у меня были доходы от подработок в России, но из-за блокировки карточек и санкций я полностью перешла на, так сказать, «английские деньги» — нашла подработки в Британии. Есть такая организация, которая поддерживает ученых-славистов в Великобритании, я ездила к ним на конференцию в апреле. Они помогали украинским, российским и беларуским академикам и студентам, которые находятся в Великобритании и попали в сложную жизненную ситуацию. У них есть система emergency помощи для студентов, у которых изменилась финансовая ситуация. Они дали мне около 400-600 фунтов.

В марте — апреле я чувствовала себя плохо. Но у меня есть способ справляться с проблемами — находить себе занятия. И вот я создала проект «Дорогие коллеги» — это сильно помогает. Кажется, что и другим волонтёрам тоже. За этот период я очень многое узнала и поняла: про колониальность и империализм, про Украину и ее отношения с Россией, про политологию.

Я не планирую возвращаться в Россию, мне, честно говоря, немного страшно. Я активно выражаю свою антивоенную позицию в соцсетях, поэтому боюсь, что мне пришлось бы чистить содержимое телефона, чтобы вернуться. Кроме того, закон о «пропаганде нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних» все время пытаются изменить, распространив его и на взрослых. Если это действительно произойдет, я точно не смогу вернуться в Россию, потому что занимаюсь квир-исследованиями, везде говорю об ЛГБТ-правах и не перестану это делать. Если изменится политическая ситуация, я, возможно, приеду на год или два, чтобы заняться исследованиями и преподавать. Сейчас я не вижу такой возможности для себя.

  Я переехала в Израиль по программе помощи российским и украинским учёным, пострадавшим от *****, которую организовал университет имени Бен-Гуриона. Там есть программы на шесть или четыре месяца, студентам платят стипендию, делают визу, открывают счет в банке, дают бесплатное общежитие. Можно делать небольшое исследование, но можно и ничего не делать — программа не требует никакого итога, ничего не нужно доказывать. Это просто время, которое мы используем, чтобы писать заявки и поступать дальше. Я планирую поступить на PhD и остаться в Израиле.

После 24 февраля в моей жизни изменилось все. Я тогда была не в России, поэтому быстро вернулась, забрала документы и сразу же улетела, как и все мои друзья из Европейского университета. У меня была работа, сопряжённая с политической аналитикой и бизнес-расследованиями британской компании. Поэтому оставаться в России было просто опасно.

В университете [имени Бен-Гуриона] все очень доброжелательные и много помогают, заботятся обо мне. Никто не различает приехавших из России и других студентов, которые давно здесь учатся. В Израиле нет никакого негатива к россиянам, потому что их здесь очень много.

Я ходила на антивоенные митинги, когда была в России. Сейчас перевожу деньги «Помогаем уехать» и делаю репосты. У меня нет времени на какое-то более полноценное волонтёрство. Когда была в Грузии, тоже ходила не протестные акции и приносила продукты в организации, которые собирали помощь украинцам.

Финансовых проблем здесь не было. Я не могла пользоваться карточкой и у меня совершенно не было сбережений, но была зарплата от британской компании и она выросла в два раза, когда доллар был около 150 рублей. Эти деньги я отложила и до сих пор не потратила. Сейчас я не работаю и живу на стипендию.

Я не планирую возвращаться в Россию вообще никогда — если только ненадолго. В ближайшее время я точно не хочу возвращаться, потому что боюсь, что не смогу выехать. Кроме того, купить билеты стало гораздо сложнее. Да и мне самой не хочется — я живу в стране, которая тоже не считается мирной, но хотя бы свободная и демократичная, поэтому я совершенно не готова отправляться обратно.

В России у меня остались родственники, с которыми мы много общаемся, особенно с мамой, каждый день по два часа. Сейчас я за них не волнуюсь, для меня главное — иметь возможность помогать им деньгами при необходимости. Я бы очень хотела забрать свою младшую сестру, которая через четыре года оканчивает школу, поэтому я хочу к этому времени иметь какое-то стабильное положение, чтобы она училась в университете в нормальной стране.

ФОТОГРАФИИ: cottonbro / Pexels, Sima Ghaffarzadeh / Pexels, Mikhail Nilov / Pexels