Хороший вопрос«Я сумел мимикрировать»:
Геи о службе в армии

У меня нет какого-то момента, когда я понял [что гомосексуален]. Я как будто бы всегда знал, все мои воспоминания о сексуальном влечении всегда связаны с мальчиками, меня никогда не влекли девочки. Первая моя любовь — конечно же, парень. Это был мой одноклассник, который первым поцеловал меня. Я сказал, что люблю его — но потом, видимо, боясь осознать свою гомосексуальность, делал вид, что ничего не было.

С проявлениями гомофобии в свой адрес я не сталкивался, потому что жил в маленьком провинциальном городе «в шкафу». При этом, конечно, быть геем значило быть «опущенным», так что гомофобия была повсюду.

Когда меня призывали на службу, я уже жил в областном центре. У меня было высшее образование, я работал юристом в страховой компании. У меня был друг, тоже гомосексуал. Его отец был назначен председателем военно-врачебной комиссии, и мой друг всегда говорил мне: «Ты ведь такой худой, папа сказал, что признает тебя негодным». Поэтому я ничего не делал, чтобы откосить. Денег на взятку у меня не было.

Однажды вечером мне на мобильный позвонил военный комиссар из моего родного города. Он сказал, что в понедельник мне нужно прибыть в военкомат для начала службы. Так я и сделал. Из городского военкомата меня привезли в областной, где и был отец моего друга. Он сказал мне, что, к сожалению, не может признать меня негодным, но оставит служить рядом с Мурманском, где я жил, скорее всего, отправит в Североморск. Правда, меня забрали и увезли в Северодвинск, потому что мест в Североморске вроде как не было. После трёх недель распределительном центре меня всё же отвезли назад в Североморск, где я и прослужил оставшийся год. Год, потому что у меня было высшее образование — тогда ещё все служили два.

В самом начале призыва меня больше всего напрягало отсутствие личного пространства, невозможность принять душ каждый день, необходимость вставать в шесть утра и очень плохое питание, но потом я привык. Ты втягиваешься, но всё равно тяжело переносить «несвободу» — это как быть в заключении.

В армии всё стандартно: гей — нечеловек. На бытовом уровне [гомофобные] шутки были постоянно, но прямой гомофобии я не встречал, потому что ни я, ни кто-то другой о своей ориентации, конечно, же не говорили

В детстве я сталкивался с проявлениями гомофобии — наверное, это было с седьмого по девятый класс, когда я решил, что обществе готово к таким людям. Но, увы, нет. До драк или угроз не доходило, но словесные издевательства или неприятные шутки были всегда. При этом я довольно спокойный парень: играю на гитаре, занимаюсь плаваньем, читаю книги и очень большую часть времени трачу на развлечения за компьютером.

Сейчас я в армии, прохожу срочную службу. Сам призыв был не особо стрессовым: пришла повестка, сходил в военкомат — и вот на руках список того, что пригодится в армии. Ты ещё не осознаешь, что вот-вот и тебя не будет дома долгое время. Словно всё происходящее — это сон. В военкомате при этом всё было чётко, пожелание, куда попасть, было учтено. У меня были возможности не пойти в армию, но я не воспользовался ими, потому что знал, что это в будущем привело бы к последствиям.

Первый день в части запоминается до конца службы. В моём случае — это утро, дождь, слякоть, мрачная погода. Вас везут непонятно куда, все грустные, сонные. Ты ещё не понимаешь, что тебя ждёт, как маленький птенчик. А потом всё стандартно: подъёмы в шесть утра, зарядки, какие-то громкие голоса. Тогда ты уже немного понимаешь, что твои следующие полтора года будут не самыми весёлыми. Обычная жизнь уходит на второй план, ибо все в новинку. Армейский быт затуманивает голову.

Первый день в части запоминается до конца службы. В моём случае — это утро, дождь, слякоть, мрачная погода. Вас везут непонятно куда, все грустные, сонные. Ты ещё не понимаешь, что тебя ждёт

Через пару месяцев, ты привыкаешь к этой монотонности. Но это если тебе повезет с коллективом, потому что бывает всякое. Нельзя показывать слабину — или что ты не такой, как все: это сразу увидят гиены, которые как раз ищут таких, чтобы повеселиться. О каминг-ауте и речи не может быть, потому что гомосексуалы не смогут служить нормально.

Когда ты живёшь с людьми, которых видишь каждый день, с которыми работаешь и проводишь время, праздники, разделяешь общее горе, то вы, конечно, очень быстро узнаете друг друга. Но мне всё равно никогда не приходило в голову раскрывать карты, потому что я понимаю, что общество не готово. По крайней мере, многие консерваторы точно.

Самое тяжёлое — это время, которое течёт очень медленно. Напряжённая обстановка действует на нервы. Увольнительные — это единственное, что немного даёт забыть о армии, хоть и не надолго. Как только ты выходишь за пределы воинской части, то сразу забываешь обо всём, что там происходит. Любая встреча с другом или подругой длится так быстро, что не успеваешь оглянуться, как опять нужно в часть. У меня есть любимый человек, который помогает успокоится, побыть в тепле и уюте, на время забыть про службу.

Обязательная служба уже давно устарела: совершенно непонятно, почему она сохранилась в наш век. Забирать людей из их привычной обстановки, заставлять их жить в каких-то ограниченных условиях, без их желания обучать или готовить их к службе… Это всё отвратительно. Куда лучше сделать условия для тех, у кого и правда лежит душа к армейскому делу.

В подростковом возрасте мне хотелось самовыражаться через внешний вид: я красил волосы, у меня был пирсинг. При этом я жил в очень маленьком городе, где все друг друга знали. У меня было много друзей, которые тоже были с цветными волосами и пирсингом. Мы пытались всё время быть в компании, чтобы избежать нападений. Бывало, что на меня нападали: компания агрессивно настроенных ребят могла ждать меня у подъезда, чтобы поколотить. Поэтому каждый раз, когда я возвращался, я вглядывался, не стоит ли у подъезда кто-то. Если стоит, то мне приходилось ждать, гулять подольше, чтобы меня не побили.

В школе я дружил только с девочками, мне нравилось с ними общаться, я быстро находил с ними общий язык. Почти всё время я проводил вместе с ними. Одноклассники не любили меня за это, обзывали и издевались, били. Из-за этого я ненавидел школу и был рад оттуда уйти.

Взрослые тоже были негативно настроены и задавали вопросы в духе «зачем ты одеваешься, как девочка? Зачем ты красишь волосы, зачем тебе пирсинг? Ты что, гей?» Я не отвечал на эти вопросы и вообще всячески уходил от разговора, если видел, что человек настроен агрессивно.

Первые повестки в военкомат начали приходить в 16 лет. Сначала я ходил по всем, а потом перестал, потому что не хотел идти в армию — боялся, что меня могут раскрыть как гея. Плюс, я не хотел выпадать на год из жизни, не хотел уходить с работы. Но когда мне было почти 20 лет, то я понял, что хватит. Я слышал разные истории о том, что людей забирали в армию чуть ли не из их квартиры. Я не хотел, чтобы со мной было так, — и подумал, что могу сходить в армию на год. Плюс, у меня не было возможности «откосить», у меня хорошее здоровье, я был годен по всем параметрам. Я не поступил в вуз, да тогда не особо и хотелось. Никаких причин [не служить] не было, в общем.

Я служил в ракетных войсках в Ивановской области. Меня и других новобранцев определили в закрытую воинскую часть. Там нельзя было пользоваться телефонами: если у кого-то его находили, то просто разбивали.

Первый месяц всё было не очень сложно, а вокруг меня по сути были такие же волнующиеся парни, такие же социопаты. Но ощущения сразу были неприятными. Армия, вокруг незнакомые люди, полное отсутствие чувства безопасности. Мне очень хотелось домой, к друзьям, близким. Я не понимал, почему в России обязательно нужно служить в армии. Но думать об этом потом стало некогда — я беспокоился о том, как себя вести дальше, как и с кем общаться. Я со школы привык к тому, что парни меня не любят, что они могут увидеть во мне что-то «гейское». Поэтому я знал, как нужно себя вести, если будет что-то такое происходить.

Я не понимал, почему в России обязательно нужно служить в армии. Но думать об этом потом стало некогда — я беспокоился о том, как себя вести дальше, как и с кем общаться

Я ощущал себя очень одиноко. У меня не было большого опыта в общении с парнями, я не знал, как с ними общаться. Приходилось подстраиваться, не быть собой, чтобы просто жить спокойно и оправдывать ожидания. Мне было плевать, потому что мне хотелось, чтобы всё это поскорее закончилось. При этом я чувствовал проявления гомофобии в свою сторону. У меня плохо росли волосы на лице, так что несколько парней смеялись надо мной и говорили, что «девчонкам тоже нечего брить». Но какой-то жёсткой дедовщины или физического насилия не было.

Я понимал, что мне нужно найти какого-то друга: одному там быть очень тяжело. Если в армии у тебя нет друга, то у тебя не будет никакой поддержки. Я пытался найти друзей, но мне было тяжело это делать — всё равно все замечали, что я какой-то не такой, и сторонились. Мне пришлось сочинить историю, что у меня есть девушка, что она меня ждёт. Но потом мои сослуживцы нашли мои странички в соцсетях и увидели фотографии с цветными волосами и пирсингом. На тот момент, правда, мы уже нормально общались, я смеялся над собой вместе с ними. Ещё тяжело было рано вставать, но со временем ты привыкаешь, потому что ложишься спать в девять часов вечера. При этом постоянно хочется спать, потому что ты всегда уставший. Ты можешь уснуть в любой момент, в любом положении.

Увольнительных у меня не было, а друзей я просил не приезжать: я не хотел расстраиваться. С родителями я был в плохих отношениях. Я завидовал парням, когда к ним приезжали их близкие: они всегда возвращались очень счастливыми после таких встреч. Отношений у меня тогда не было.

Спустя полгода службы я влюбился. Я старался воспринимать этого парня не как объект желания, а как друга, но было очень тяжело. Мы заступали вместе в наряды — уходили на ночь в комендатуру. Там мы охраняли военных, которые, например, напились — это была своего рода тюрьма для военных, которые плохо вели себя на гражданке. Но почти всегда там никого не было, так что мы свободно проводили время.

Однажды этот друг нашёл где-то телефон. В наряде мы его доставали, смотрели фильмы, сидели в интернете. В тот момент мы были самыми счастливыми, потому что в части такой возможности не было. Я понимал, что он очень классный, что мне очень приятно с ним. Мы многое обсуждали — например, он рассказывал мне, что ему нравятся девушки. Я же молчал о себе. При этом я слушал его, потому что мне было интересно узнать о его жизни как можно больше.

Я пытался найти друзей, но мне было тяжело это делать — всё равно все замечали, что я какой-то не такой, и сторонились. Мне пришлось сочинить историю, что у меня есть девушка, что она меня ждёт

Я понял, что гомосексуален, лет в 10-12, а принял это уже в 14, хоть и старался каким-то образом обманывать окружающих. Дошло до того, что, когда я был в десятом классе, у меня родилась дочь. Дело происходило в начале восьмидесятых годов. При этом в девятом классе я уже рассказал другу, что мне нравятся парни.

Я не помню каких-то ярких проявлений гомофобии в свою сторону. Я занимался в драмкружке и мог совершенно легально носить платья, краситься и изображать Пугачёву столько, сколько захочу. Зато помню, как посмеивались над одним моим другом, который был очень феминным. Очень сально шутили над ним.

Я практически не рассматривал возможность «откосить», потому что совершенно не понятно было, что для этого нужно было делать. Никакого блата. При этом я был театральной звездой школы, а на всех демонстрациях был диктором и кричал «Да здравствует Коммунистическая партия!», «Слава женщине-матери!» и «Мира и счастья детям всей Земли!». Поэтому меня знали в военкомате. До призыва я работал диджеем, а когда уходил на службу, то меня пришёл провожать чуть ли не весь город. Мне говорили агитировать всех идти служить, а взамен пообещали, что я попаду в Кремлёвский полк. Но ни в какой Кремлёвский полк я не попал — мне сказали, что не хватило двух сантиметров роста. Меня обманули и послали в Мордовию охранять НИИ ядерной физики, где в своё время работал Сахаров. Когда я там служил, там работал [Юлий Борисович] Харитон, который вместе с Курчатовым изобрёл атомную бомбу.

Мне говорили агитировать всех идти служить, а взамен пообещали, что я попаду в Кремлёвский полк. Но ни в какой Кремлёвский полк я не попал — мне сказали, что не хватило двух сантиметров роста

Я боялся двух вещей. Первая — что меня будут бить. Вторая — совместной бани: мне казалось, что у меня непременно начнётся эрекция, меня спалят и два года я буду «опущенным». Позже я понял, что баня максимально не располагала к сексу, там всё было максимально неприятно. Этот страх сразу же прошёл.

Никакой сексуальности в армии нет в принципе, особенно в первые месяцы. Любой человек, которого воспитывали в любви, будет там в состоянии стресса. При этом никакой агрессии тоже не было. Нам говорили, что добавляли в компот бром (есть легенда, что бромсодержащие вещества подмешивают в армии в еду, потому что они снижают сексуальное влечение у мужчин. — Прим. ред.). Но мне кажется, что врали — просто в стрессе ты совсем не думаешь о сексе.

Поскольку мы служили в секретной части, то письма нам нужно было писать очень осторожно. До службы я занимался сексом с несколькими мужчинами, и всем им писал из армии. Однажды я написал своему другу письмо, где описал всё происходящее — в том числе и свои гомосексуальные наблюдения и предположения. Я не знаю, читали ли его перед отправкой или нет. При этом, как ни странно, кажется, что тогда очень бережно относились к солдатам. Поэтому, я думаю, что они знали обо мне, но вида не подавали. Один раз сослуживец сказал, что во мне «что-то такое есть», но я сделал вид, что вообще не понял, о чём он говорит. Один раз мне показалось, что вот-вот может случиться секс с другим парнем, но мы вовремя себя остановили. Я был совсем не искушённым в этих делах, всего боялся и поэтому совсем никак не проявлялся. Я сумел мимикрировать, поместил себя в какой-то кокон. Но это был не я.

Все издевательства там в основном крутились вокруг имён и фамилий — например, у нас был солдат с фамилией Лох. Со мной вместе служил мой друг и тёзка тогдашнего генсека Михаил Горбачёв, а поскольку дело происходило с 1987 по 1989 год, то относились к нему не очень. Много было ксенофобии. По поводу гомосексуальности никаких притеснений у нас не было — но я допускаю, что это только нашей части так повезло.

Самым тяжёлым было течение времени. У меня было два календаря, где я каждый день зачёркивал даты. Иногда зачёркивал на два-три дня вперёд — так я обманывал себя, что время идёт быстрее. Время тянулось невозможно долго, всё это было абсолютно невозможно спокойно выносить. Это была тюрьма, неволя абсолютная. Ты не ощущаешь себя личностью. Особенно если попадаешь в немилость — а я попадал постоянно, потому что боролся за правду и справедливость. Наказывали не физически, а нарядами, физической подготовкой и моральным давлением.

В армии я сочинял стихи — и запоминал их, потому что боялся, что их найдут и будут смеяться. Потом сочинял к ним музыку и тоже запоминал. Вот так обычно проходило моё время на посту.

Один раз сослуживец сказал, что во мне «что-то такое есть», но я сделал вид, что вообще не понял, о чём он говорит. Один раз мне показалось, что вот-вот может случиться секс с другим парнем, но мы вовремя себя остановили

Мой дембель случился в июне 1989 года. Я переслужил почти месяц, который мне казался наказанием, штрафом за что-то. Почему? За полгода до этого у нас сменился командир, и при нём стало, как при Путине сейчас. Я при этом оказался в страшной немилости. Помню, как мне было принципиально важно выйти из территории части в гражданской одежде. Родители прислали мне очень модную по тем временам одежду, я надел её, а командир начал страшно на меня орать, потому что я якобы должен был переодеться за пределами части. Но мне тогда уже было пофиг — вот таким вот я красавцем вышел за пределы части.

Поскольку я заслужил в закрытой части в закрытом городе, то она была государством в государстве и охранялась колючей проволокой, контрольно-следовой полосой, собаками. Выйти за пределы невозможно. За всё время у меня было только одно увольнение, когда ко мне приехали родители. Ещё один раз отпустили на полдня в город, всё остальное время я сидел на территории этой части.

Мои взгляды на армию со временем никак не изменились. Абсолютно противоестественно лишать человека свободы. Я был в шведской армии, где как-то делал репортаж: там у них человеческие условия жизни, каждую неделю ты можешь отправиться домой, у тебя довольно много личного времени и личного пространства. Всё это отсутствовало в советской армии — а я уверен, что российская от неё ничем не отличается. Я так думаю, потому что уверен, что люди не изменились; видно, что всё то же самое.

Когда я вернулся из армии, мои друзья сказали, что я изменился. Мне потребовалось какое-то время на реабилитацию. Я не мог понять, в чём была проблема, но я перестал быть открытым, что ли. По крайней мере я не вернулся злым — какое-то время я думал, что ну и ладно, что армия была. Там сильно давят на мозг, но какие-то вещи — нам, например, постоянно говорили, что американцы наши враги — даже тогда были смехотворными. Всё это полная профанация, обязательная служба нужна для распила — или для того, чтобы говорить, какая у нас большая армия. Но даже такая большая армия — во всяком случае, та, в которой служил я — ничего не умеет.

Женя

23 года

Осознание гомосексуальности получилось достаточно органичным, а в подростковом возрасте никаких особых внутренних конфликтов по этому поводу не было. С проявлениями гомофобии при этом я сталкивался — например, в школе надо мной смеялись, ставили подножки, толкали с лестницы. Такая обычная школьная травля.

Призыв проходил обычно, но мне повезло: родители смогли договориться, чтобы я попал в нормальную часть — это случилось после беседы со мной в главном управлении наших войск. Откосить возможности не было — мне сказали, что за меня «косить» не будут, а у меня самого не было никаких ресурсов на это.

Меня пугала неизвестность. Перед тем как я попал в армию, я напрягся: а что будет, если там узнают о моей гомосексуальности? Но на самом деле первые месяца два было вообще не до этого. Всё это время я был очень уставшим буквально от всего, даже от учения устава. Я был в одном положении со своими сослуживцами — мы все одинаково уставали и думали о том, как бы нам поспать и поесть чего-нибудь нормального.

Первые полгода у меня были плохие отношения с сослуживцами. В нашей части были ребята со всей России, от Брянска до Урала. Ко мне как к москвичу относились не очень хорошо. Во второй половине службы уже все были занятыми своими делами, у всех были свои заботы, так что ко мне потом уже относились нормально.

Я никогда никому прямо не говорил, что я гей, но в последние недели службы, прямо перед дембелем, я провёл небольшой социологический опрос. Я начал спрашивать у сослуживцев, что бы они сказали, если бы узнали, что их близкий друг гей. Один из моих друзей посмеялся и сказал: «Женя, я так и знал». Я ответил ему, что всё это не так, что это неправда, — но подумал, что он меня спалил. Остальные отвечали адекватно в духе «ну, гей и гей, мне-то что». Только один чувак — самое смешное, что он обещал со мной дружить и общаться после службы — сказал, что он и его друзья чуть не убили топором парня, который приставал к его знакомому. «Понятно», — подумал я.

Самым тяжёлым было встроиться в иерархическую систему, прогнуться, понять, у кого с кем какие отношения. Плюс, бытовые сложности: отсутствие сна, наряды через день. Когда все ложились спать, мне могли давать ещё какую-то работу.

Сейчас мне кажется, что отношения с сослуживцами зависят от роты, в которую ты попал. В нашем батальоне их было три: хорошая, средняя и плохая. Я был в средней. В плохой было всё очень жёстко, проверяли карманы, выбрасывали телефоны. В классной примерно на всё закрывали глаза. У нас же было что-то среднее.

Моё нормальное положение было связано ещё и с тем, что я вовремя нашёл себе канцелярскую работу, хорошо общался с начальством роты. Именно поэтому у меня всё было не так сложно, как у многих других. Каждую неделю у меня были увольнительные. Я служил в Московской области под Королёвым, это недалеко от дома. Я часто мог купить и привезти что-то, что нужно было части. На выходных я встречался с друзьями и подругами, мы пили пиво, болтали. На следующий день я должен был вернуться в часть до шести часов вечера.

Самым тяжёлым было встроиться в иерархическую систему, прогнуться, понять, у кого с кем какие отношения. Плюс, бытовые сложности: отсутствие сна, наряды через день

Во время службы у меня не было никаких отношений — моя лучшая подруга притворялась моей девушкой, когда приезжала ко мне. Однажды один чувак раскусил меня и сказал, что это не моя девушка.

Я слышал многое про неуставные отношения в армии, но у меня ничего такого не было. Однажды был какой-то странный флирт с парнем. Мы сидели вместе вдвоём на дежурствах, обсуждали жизнь, но ничего такого не было. Мы общались после дембеля. Он меня как-то спросил: «Ты что, гей?» Я ему напомнил, что он всё время подшучивал, на что он ответил, что просто угорал — и никогда не думал, что я правда могу быть геем. Ещё я как-то лежал в госпитале, где со мной был другой парень из нашей роты. Мы с ним сконнектились, потому что, по ходу, оба были негетеро. Немного пообнимались, поболтали, но ничего больше.

Дембель был лучшим днём моей жизни. Нас отпустили на день раньше положенного, так что мы все радовались. Плюс, это было лето. Я вышел, купил сигарет тем ребятам, которые ещё были в части, и уехал домой. Это было счастье. Ты начинаешь ценить буквально возможность помыться и послушать музыку.

Когда я был в армии, то понял, что делать там абсолютно нечего, тебя там ничему не учат. Это абсолютно прогнивший социальный институт, я всем всегда говорю не идти в армию, если есть такая возможность. Все мои сослуживцы понимали, что это всё абсолютно бессмысленно, единственная цель — получить военный билет. Даже те люди, которые хотели пойти в армию, после срочной службы поняли, что это совсем не то, что они себе представляли.

В армии я решил не быть мудаком, этим типичным «мужиком». Я всегда старался не проявляться жестокость, но при этом всегда гнул свою линию: многие сослуживцы говорили, что у меня это получалось. Ещё я расширил свой кругозор, пообщался с людьми с разными взглядами. Есть люди, о которых ты никогда не подумаешь, что они могут быть прогрессивными. А потом ты говоришь с ними и понимаешь, что неведение — это ещё не ненависть, что многих можно переубедить спокойным разговором. А ты в свою очередь можешь понять их точку зрения, их бэкграунд. Это был интересный опыт, я о нём не жалею.

ФОТОГРАФИИ: keni — stock.adobe.com