Хороший вопрос«Не захожу на территорию людоедских медиа»: Стоит ли дебатировать на чужих площадках

Я работаю как фрилансер почти десять лет, и вопрос договорённостей с разными площадками, коллективами и работодателями — мой постоянный и один из самых важных. Где я хочу делать событие? Кому помогать? Перед кем выступать? Для кого писать? Кто оплачивает всё веселье? Кто мои гости?

Я делала два больших волонтёрских проекта пять и восемь лет — проект свопов и группу поддержки — и сохранила их бесплатными для всех участников и всегда. Было круто провести большой городской бесплатный своп в «Гараже» или на «Стрелке», где аудитория не то чтобы 24/7 озабочена левыми ценностями и экологией: через дискуссию вокруг и пиар мы донесли, я думаю, очень многим, как можно расставаться с вещами бесплатно и с ощущением радости, почему это лучше, чем нести вещи на помойку. Вот пример, когда незнакомой аудитории можно показать новый тип поведения. Теперь, восемь лет после основания движения, своп — полноценная городская культура.

Что касается СМИ, лично я не заступаю на территорию людоедских медиа, чтобы через монтаж и SMM меня не обработали и не сверстали как удобную «феминистку», «кинокритика» или ещё какую карманную несогласную. От темпа центральных телеканалов и их миньонов мне искренне не по себе: это цирк с конями. В сомнительных медиа я, кажется, не публиковалась, но после скандала годичной давности с домогательствами в российских оппозиционных СМИ все немного вспомнили, что светлое знамя не означает, что его несут безупречные люди.

Я старалась и стараюсь не иметь деловых и близких отношений — простите за это старомодное слово — с непорядочными людьми, от которых страдают другие. Если вы занимаетесь образованием или читаете лекции, как я, то так или иначе постоянно сотрудничаете с государственными институциями. И тут я полагаюсь на свой вкус, приглашающих меня кураторов, выставочную программу, ценности работников и наше идейное сходство. Я делала лекции в Манеже и ММСИ, ГМИИ и ЦДП, в выставочных залах Москвы и на государственных театральных площадках — и их плюс в том, что они как раз обращены не только к процентной московской аудитории модных ровесников-знакомых, а к очень широкому кругу людей. Именно там я чаще всего вижу новых гостей, которые пришли на событие, потому что им понравилась тема, а площадка не выставила с ними барьера продвинутости и подаёт себя местом «для всех».

Я считаю, что с государством можно и нужно взаимодействовать в культуре и образовании, потому что эта система строится на наших налогах и мы обязаны показывать, что культура бывает разной и меняется под потребности людей. Так же как и нет ничего неправильного в том, чтобы брать у Минкульта денег на свой фильм, выставку или спектакль. Но работать внутри одного госучреждения невыносимо: про бюрократию, кумовство, бешено меняющееся законодательство и необходимость работать «вопреки» расскажет каждый с трудовой книжкой в государственном учреждении культуры.

Принимая решение, где и перед кем выступать, для кого писать, я всегда представляю себе человека, который пришёл ко мне на событие или открыл мой текст. Время — самое ценное в жизни, и этот человек мне его подарил. Что я могу успеть за эти минуты-часы? Показать ему кино и современную культуру с новой стороны, про которую он, может быть, не догадывался. Поделиться вдохновением. Рассказать больше про то, что человеку уже знакомо и дорого. Показать ему немного другой образ жизни, который, возможно, ему понравится. Если на моём событии его не обидят и не потопчут его достоинство, если в моих текстах не будет жестокости, я буду считать, что поступаю относительно правильно. До моего идеального мира — без рекламы, перепотребления, госконтроля, социального расслоения, коммерциализации культуры и эксплуатации андеграунда — любым СМИ и институциям бесконечно далеко.

В первый раз агрессивным и неприятным человеком меня назвал журналист Russia Today. В 2019 году мы — «Отдел боли» — делали в «Театре.doc» акцию «Три сестры» в поддержку сестёр Хачатурян. В основе — смонтированный текст из материалов дела и свидетельских показаний, который читали участницы, но каждая из них в определённый момент вставала и рассказывала свою историю домашнего или сексуального насилия. Для безопасности участниц мы, во-первых, оставили каждой возможность в процессе отказаться рассказывать свою травматичную историю. Во-вторых, с нами связывались все журналисты и мы сразу же оговаривали, что если кто-то из участниц не захочет, чтобы её личный монолог попал в СМИ, то его нигде не будет.

Прямо перед показом у театра обнаружилась машина RT, буквально за несколько минут до начала: полный, даже переполненный зал, куча камер. С Russia Today, очевидно, никаким образом нельзя договориться о том, чтобы какая-то часть видео ни в коем случае не попала в эфир. Тем более вообще непонятно, что это за эфир — может быть, они хотели показать шабаш феминисток вместо поддержки сестёр.

Безопасность участниц — это самое главное в таких очень травматичных акциях. Я называю их травматический реализм: он может травмировать как участника или участницу такого показа, так и зрителей. Поэтому очень важно думать о том, чтобы от показа реальности на сцене люди не сошли с ума. Я вышла на сцену, спросила, есть ли в зале журналисты Russia Today, человек с камерой встал и сказал, что да, он на месте. Тогда я совершенно спокойно попросила покинуть зал, потому что мы не сотрудничаем с людьми, которые занимаются пропагандой насилия, войн и нетерпимости, и пока он не уйдёт, мы не начнём показ. В итоге оператор и продюсерка, которой позвонил и жаловался на меня оператор, рассказывали мне о том, что RT аккредитовалась (господи, до сих пор смешно) в «Театре.doc». Потом о том, что я не имею права не допускать прессу до показа, потому что это «государственный театр», а затем — «потому что это наступление на свободу слова» (до сих пор считаю, что наступаю на неё не я), потом — что я агрессивная и неприятная и именно я занимаюсь пропагандой ненависти. Продюсерка угрожала, что позвонит директору театра (напомню, директору «Театра.doc») и мне достанется от «начальства». На моём «девушка, у меня нет начальства» наш разговор закончился и оператор, возмущаясь, ушёл.

Здесь есть сложный момент: а вдруг Russia Today тоже бы выступила в поддержку сестёр Хачатурян? Это совсем, совсем не факт, а ещё ни о какой безопасности участниц тогда бы не шло никакой речи, а этого я, как кураторка «Отдела боли», не могу позволить. Иначе чем мы отличаемся от государства?

Я разделяю ситуации, когда диалог — именно диалог — возможен, и когда — нет. Ну, например, какой может быть у меня диалог с Шендеровичем, который обвиняет «фемок» во всех грехах? Или, я не знаю, с Собчак? Никакой. Во-первых, я работаю с языком денормализации насилия — и это ключевое, а эти люди такой язык в принципе не понимают и не собираются прикладывать никакого интеллектуального усилия, чтобы понять, о чём идёт речь. Какой может быть разговор с человеком, которого много женщин обвинили в домогательствах, а он в ответ на это — это всё травля злых фемок, они затравили всю страну. Это злой план Путина по дискредитации известного оппозиционера? Но вроде не Путин его руки в чужие трусы засовывал. Как говорил мой преподаватель по логике: «Что-то я тут, извините, измену чувствую».

В большинстве случаев с такими «публичными площадками» заранее всё понятно: тебя переврут, попытаются унизить. «Нельзя лезть женщинам в трусы без их согласия», — говоришь ты. «А как же романтика! Это всё новая этика, это фемрейх, они лезут в чужие жизни! Страшная культура отмены!» — слышишь в ответ. Если уж что и отменили в России, так это адекватность. Ну и меня, Зарему Заудинову, точно нельзя представить на каком-то «обсуждении» с людьми националистических взглядов. Что они мне вообще могут сказать? «Привет, черножопая?» Спасибо, я как-нибудь без этого.

При этом я ни в коем вообще случае не осуждаю людей, которые ходят на такие «дискуссии» и что-то объясняют, пытаются выстроить диалог. Просто я недавно поняла, как мне жаль времени, потраченного, например, на то, чтобы рассказать какому-то знакомому (или не очень) мужчине, о невидимости женщин в профессии, почему важно указывать женщину в титрах, если она участвовала в работе, почему неравенство действительно существует, и расчехлять всю статистику, почему «сама виновата» или «она могла уйти, если он её бьёт» — это вообще-то, мягко говоря, говно. То есть ты стоишь такая в очереди за кофе, листаешь твиттер, видишь знакомых, которые выдали просто откровенно сексистскую штуку и не видят этого в упор, и думаешь: я могу потратить это время на то, чтобы почитать, посмотреть «Рика и Морти», поработать, да на что угодно — хоть в ванне полежать, почему я должна объяснять взрослому мужику, который не может приложить интеллектуального усилия и критически отнестись к тому, что он делает или говорит, элементарные вещи, и тратить на это свою жизнь.

Использовать чужие и неблизкие площадки или нет — это правда сложный этический вопрос. Мне кажется, что на него нет чёткого ответа, и всё решается очень ситуативно. Для себя я обычно вижу два ключевых фактора: что это за площадка и в какое время туда надо идти.

Если говорить об идеологических площадках, то я не думаю, что они существуют в строгом и неизменном виде, потому что даже у нашего государства как таковой идеологии нет. Разумеется, создатели площадок имеют определённые политические взгляды, которые лично я буду учитывать при выборе. Тем не менее даже в условно оппозиционном спектре есть множество позиций, с которыми я тоже могу быть не согласна. Поэтому я всегда рассматриваю контекст — и изучаю, например, не говорил ли человек чего-то такого, что категорически противоречит моим взглядам.

Здесь важен и второй фактор — время: одно дело, когда ты находишься в относительной безопасности (насколько это возможно в России). Совсем другое — когда на твоих коллег и коллежанок заводят уголовное дело. Мне кажется, в такие моменты необходимо проинформировать не только свою лояльную аудиторию, которая узнает об этом и от тебя, но и тех, с кем напрямую ты можешь быть не связан.

Возможно, такая коммуникация не будет на сто процентов эффективной: на чужой площадке я не ожидаю, что её аудитория поддержит меня. Своей целью я ставлю скорее просто озвучить проблему, ведь если ты о чём-то не говоришь, этого будто и не существует. Ещё так я будто могу завоевать субъектность. Очень легко демонизировать условных «леваков» на словах, но когда люди видят маленькую и хрупкую девочку, которая называет себя «левой», то это становится намного сложнее.

Мнение аудитории площадки может отличаться от мнения её создателя. Например, мы это можем увидеть даже в видео Собчак, в котором Doxa принимала участие. Сама Ксения неоднократно выражала фэтфобные позиции, однако, когда это прозвучало в её ролике из уст одного из рестораторов, аудитория крайне негативно отреагировала в комментариях под видео. При этом представить себе ситуацию, в которой я бы пошла на федеральные каналы или, например, RT, честно говоря, не могу.

Я точно знаю, что не буду осуждать тех, кто пойдёт заявлять о важных проблемах, — например, как сделала Алёна Попова, рассказав о гендерном насилии на площадке той же Собчак. Это очень сложная работа — высказывать свою точку зрения на изначально недружелюбной площадке, при этом осознавая, что, скорее всего, даже некоторые из условно «своих» тебя могут потом осудить.

При этом сам процесс может быть выстроен конструктивно. Я думаю, что для начала нужно хотя бы попытаться найти точки соприкосновения в позициях. Они обязательно будут, особенно если обе стороны настроены на диалог и поиск консенсуса. Конечно, бывает, что твои реплики могут обрезать или вовсе убрать — как это, например, однажды произошло со мной. Тут, мне кажется, важно попробовать выстроить своё высказывание таким образом, чтобы обрезать его было сложно. Конечно, это даётся только с опытом и практикой публичных высказываний.

Ещё я думаю, что любая критика важна: так создаётся поле, в котором можно дискутировать и находить какие-то новые пути решения старых вопросов. Конечно, важно, как эта критика преподносится: если это короткие посты с осуждением, то тут ни о какой дискуссии и речи быть не может. Но если человек потратил время и ресурсы, чтобы аргументированно не согласиться с моим решением пойти на чужую по ценностям площадку, то, разумеется, мне будет важен такой фидбэк.

Мне кажется важным помнить ещё и о том, что мы ходим на другие площадки не потому что спорить и доказывать свою позицию в недружелюбной среде весело — а потому что важно рассказывать о проблемах тем, кто может быть вне контекста (например, политических преследований журналистов).

Когда мы говорим о выступлении на разных площадках, то, мне кажется, важно продвигать не столько ценности и взгляды, сколько программу и тактику самому широкому кругу людей. Мы, социалисты, руководствуемся не этическими концепциями, а реальными материальными выгодами для наёмных рабочих и других угнетённых групп трудящихся. Мы боремся, не отталкиваясь от морали: она крайне изменчива. Мы действуем против искусственного разобщения угнетённых групп.

Исходя из такого понимания, мы можем и должны вклиниваться везде, где только можно. Единственное исключение, наверное, правые реакционные площадки или протесты с соответствующей аудиторией. Если мы будем дожидаться на сто процентов совпадающих с нами площадок, то мы рискуем превратиться в очередную субкультуру. Это замкнутый круг, который не позволит выступать единым фронтом против капитализма в общем или путинского режима в частности.

Надо понимать, что у каждой площадки есть своя аудитория. Конечно, она может быть поляризованной, но всё очень индивидуально. Так или иначе, если мы оставим широкую аудиторию наедине с правыми или либералами, то не сможем показать альтернативный мейнстриму подход. Поэтому мы выступаем на протестах со своими лозунгами, говорим о программе и тактике в СМИ и выкачиваем максимум пользы из буржуазных институтов.

Конечно, место важно: условный Первый канал смотрит очень много зрителей, которым заливают в уши государственную пропаганду, — и его смотрят, конечно, не обязательно те, кто обожает Путина или ненавидит феминисток и ЛГБТК-людей. Если бы была возможность использовать подобную самую большую площадку без цензуры и монтажа, то это была бы отличная возможность дотянуться до людей, которые не сидят в твиттере и не знают о левых вообще ничего, кроме изуродованного «социализма» Сталина.

Так же с выборами: мы используем этот инструмент, чтобы популяризовать программные требования, чётко объяснить всем избирателям, что мы не питаем иллюзий насчёт выборов и парламента и что мы призываем к солидарности и низовому объединению, борьбе. Не надо ждать, что придёт хороший президент или депутат, потому что без серьёзного организованного давления снизу невозможно добиться положительных изменений. Если воротить нос от всего, что идеологически нестерильно, то нет смысла даже не то что на протесты идти, а из дома выходить.

Надо понимать, что левые — как, например, и оппозиция или всё общество в целом — не монолитные. Кто-то критикует нас за участие в протестах за Навального, кто-то — за участие в выборах. Но превращаться в очередной кружок и изучать марксистскую теорию без практики мы не намерены. Поэтому деликатно и доходчиво разъясняем условным «своим», почему так делаем.

На выбору в Госдуму я иду как активистка «СоцАльтернативы» и «СоцФем Альтернативы». Мы строим кампанию не на личности, а на политической программе. По сути, не имеет значения, кто я: я обычная активистка, наёмная работница. Я никогда не хотела получить власть и депутатское кресло, я лишь хотела бороться за интересы таких же людей, как и я. Важны только программа и организации, которые я представляю.

Мы выступаем за отставку федерального правительства, минимальную оплату 300 рублей в час, закон против домашнего насилия, кризисный центр в каждом районе, увеличение социального бюджета, а также против сексизма, гомофобии и расизма. У нас есть возможность стоять с кубом в любой точке Москвы с самыми смелыми лозунгами, привлекать к кампании сторонников и сторонниц, политизировать их. Без поддержки системных партий получить депутатский мандат можно только при мобилизации огромного числа людей на добровольных началах.

Сейчас нам нужно среди жителей Преображенского округа Москвы собрать 15 тысяч подписей. У нас скромный бюджет, а также повышенное внимание силовиков и ультраправых, нежелание либеральных СМИ освещать левую повестку. Мы ежедневно выходим на агитацию, собираем подписи, приглашаем заинтересованных присоединиться к кампании. Это превосходный опыт, который позволяет донести социалистические идеи до всё большего числа людей. Сейчас шансы крайне малы, но они есть.

Я считаю, что нужно охватывать как можно больше площадок и как можно больше аудитории, которая как раз не твоя. Это больно, тяжело и травматично, но это необходимо. Поэтому я стараюсь, чтобы мой контент попадал в паблики уровня «женские штучки» с сексизмом и шутками про женскую логику. Нам нужно, чтобы феминизм проник в самые широкие слои населения, поэтому, когда у меня есть возможность выступить на площадках, далёких от феминизма, я стараюсь их использовать.

Например, я не один раз ходила к Ксении Собчак, и я абсолютно довольна. Она устраивала хорошие честные дебаты — например, такие были у меня с [главным редактором журнала Esquire Сергеем] Минаевым. Мне давали возможность сказать всё, что я хотела, всё было уважительно и корректно. Без криков и оскорблений и даже с поддержкой. Поэтому к критике площадки Ксении Собчак, её политических взглядов, я отношусь равнодушно — хотя меня многие спрашивают, зачем идти к Собчак и спорить с Минаевым, чтобы что-то объяснять «старой школе» и «бумерам». Но я считаю, что даже если один человек услышал меня, то это уже победа.

Когда случился этот скандал с Минаевым в клабхаусе, мои знакомые феминистки сказали, что на дебаты с ним пойдёт Залина, потому что именно Залина приносит себя в жертву — например, в войне с «Двачем». Так же говорили и про дебаты со [либертарианцем Михаилом] Световым. О чём с ним говорить? Он же сексист и мизогин! Много было негативных отзывов по поводу моего участия, но я сейчас абсолютно об этом не жалею: мне нужно было донести свою точку зрения. Это были прекрасные дебаты — даже сторонники Михаила сказали мне, что я хорошо выступала. Я собой горжусь.

Когда от усталости мне хочется пойти на радикальные меры, то я вспоминаю фразу дочки моей подруги, которая спросила: «Мама, а нет такого садика, в котором нет деток?» Некоторые идеологически «чистые» люди напоминают мне эту девочку, которые хотят общество, но без людей. Но никакое общественное движение не может существовать без общества. Это значит, что к социуму, каким бы он ни был, нужно прийти, разложить, рассказать. Это будет больно и обидно, я иногда плачу, когда не могу объяснить враждебно настроенным людям что-то. К сожалению, это так.

При этом ходить на какие-то шапито с форматом а-ля «Пусть говорят», наверное, не стоит: это пустая трата времени. Там тебя превратят в клоуна. Но если ты сможешь хотя бы 10 или 15 минут говорить без унижений и оскорблений, то почему бы и не сходить? Конечно, можно сепарироваться и общаться только со своей аудиторией. Но мне кажется, что продвижению феминистских идей это ничем не поможет: нужно идти к любой аудитории.

Ещё три года назад — и я не устаю это повторять — твиттер был ужасно токсичным, мизогинным и чудовищным местом. Сейчас там — песни и праздник. Если раньше мои твиты вызывали недоумение, их никто не лайкал, то сегодня их легко лайкают тысячами — это говорит о том, что профемаудитория увеличивается. Я вижу, что среди мужчин много профеминистов: некоторые говорили, что раньше были моими хейтерами, а теперь — патроны [на сервисе Patreon]. Как они пришли ко мне? Через враждебные площадки, на которых я когда-то не побоялась выступить.

Иногда вражеский лагерь и не вражеский вовсе, а просто неинформированный. Иногда люди живут образами и заблуждениями о тебе, той идеологии, которую ты проповедуешь. И поэтому тоже к ним надо выходить. «Вот стою я перед вами, простая русская феминистка» — и рассказываешь всё, что хочешь рассказать.

ФОТОГРАФИИ: NARUEDOL — stock.adobe.com (1, 2, 3)