Хороший вопрос«Манерным
не беспокоить»:
Как справиться
с внутренней гомофобией

 У меня было счастливое детство, мне не навязывали стереотипы — я одинаково успешно общался с мальчиками и девочками, играл и в футбол, и в куклы. Папа ушёл от мамы, когда мне было три или четыре года, поэтому я его совсем не помню. Но помню, что дома мне редко говорили «ты должен быть мужчиной», «ты будущий защитник» и далее по тексту — гораздо больше внимания мама и бабушка уделяли оценкам в школе; им было важно, чтобы я не прогуливал музыкалку, не пил и не курил. Никаких гомофобных замечаний я тоже не помню, скорее сексуальная ориентация не обсуждалась в принципе.

Первый сексуальный опыт у меня случился в шестом классе сразу с двумя одноклассниками — было что-то вроде петтинга. Помню, что сам процесс мне очень понравился, но после того, как всё закончилось и друзья ушли, я испытал огромный стыд, перемешанный со страхом. Я просыпался по ночам в холодном поту, и это не фигура речи: мне казалось, что если о том приключении хоть кто-то узнает, спокойная жизнь закончится. К тому же в классе двух мальчиков уже подозревали в гомосексуальности — не сказать чтобы сильно, но их всё-таки травили, терпеть такое отношение к себе мне совсем не хотелось.

Первый бойфренд появился, когда мне было девятнадцать лет. Он был ходячим стереотипом: запросто мог накраситься, надеть каблуки или начать говорить о себе в женском роде. Он совсем не скрывал свою сексуальную ориентацию — было такое, что мы шли по городу, а нам что-то кричали вслед. Я злился и расстраивался, но поделать не мог ровным счётом ничего. Его открытость меня очень сильно смущала: мне казалось, что быть таким неправильно, потому что манерность и женственность формируют у людей искажённые представления о геях, подпитывают глупые стереотипы. Мыслить так мне не мешал даже тот факт, что сам я никогда не был образцом мужественности и брутальности — видимо, так я проецировал на окружающих собственные проблемы, страхи и комплексы. Иногда моя внутренняя гомофобия — особенно, когда я общался с гетеросексуальными друзьями и подругами — превращалась в браваду. «Я гей-гомофоб», — говорил я только с одной целью: смотрите, я такой же «нормальный», как и вы; пожалуйста, дружите со мной и дальше.

Сегодня я понимаю, как был не прав, говоря такие ужасные вещи. Внутренняя гомофобия — огромная проблема внутри ЛГБТ-сообщества. В качестве оскорбления тех, кто им не нравится, многие гомосексуальные парни используют, например, слово «педовка». На внутреннюю гомофобию можно наткнуться даже в дейтинговых приложениях — в описаниях профилей в «Гриндере» или «Хорнете» часто можно найти фразу «манерным не беспокоить». Кто-то может сказать, что это дело вкуса, но я не согласен. Во-первых, то, что мы считаем своим вкусом, могло быть навязано нам рекламой, популярной культурой и стереотипами, иногда свои реальные предпочтения отделить от массового идеала попросту невозможно. А во-вторых, «манерность» — стиль поведения, для многих комфортный, и пытаться его изменить — это примерно как бороться с леворукостью, чтобы «понравилось маме». Гораздо лучше расширять собственные границы и отказываться от штампов, которые диктуют, какими геи могут быть, а какими не могут.

 Я бы охарактеризовал свою семью так: любящая, интеллигентная, патриархальная. Родители с детства пытались воспитывать во мне «мужественность»: таскали на карате, стыдили за игры с куклами. Однажды, когда мне было восемь лет, мы с другими детьми играли в модный показ: вытаскивали всю одежду из шкафов, надевали на себя что попало и дефилировали. После того как гости ушли, мама сказала, что надевать женские платья нехорошо. Наверно, тогда мне впервые было ужасно стыдно, я почувствовал себя неправильным. Через два или три года старшая сестра рассказала маме, что у них есть в классе мальчик, которого обзывают «голубым». Мама тогда сказала, что лучше быть круглым двоечником, чем «таким». Я тогда ещё ничего про себя не понимал и не думал об этом, но почему-то опять почувствовал стыд и страх. Ещё через три года мама сказала мне, что с девочками нельзя общаться как с подругами — ведь тогда девушки перестают считать мужчин мужчинами.

Тогда я уже понимал, что я гей, но старался это отрицать. Я очень хотел признаться родителям, но боялся. Очень хотел, чтобы меня раскрыли, хотел попасться, потому что у самого язык не поворачивался рассказать. В девятнадцать я завёл страничку на сайте знакомств для геев. Компьютер в семье был один, никаких смартфонов и приложений, естественно. Обычно я стирал историю в браузере, но один раз забыл. Папа, когда увидел мой профиль, вызвал на разговор. Он сказал, что любит меня, но что о моей сексуальной ориентации никому говорить нельзя, что это позор. Маме знать тоже ни в коем случае нельзя, иначе она заболеет и умрёт. А ещё сказал, что надо ходить к психологу и лечиться. Это был худший день в моей жизни. На следующее утро я проснулся от того, что меня трясло, была паническая атака. Хотел уйти из дома, убить себя, что угодно. Худший период в моей жизни.

Открытым гомофобом я, кажется, не был никогда. Но внутренняя гомофобия у меня была. В семнадцать лет я обратился к психологу в университете и попросил «сделать меня гетеросексуалом». К сожалению, она решила мне помочь — и сначала я ходил к ней, потом к её коллеге, потом к какому-то мужчине-профессору. Деньги на эти сессии конверсионной терапии мне давал отец. Прекратился этот кошмар после того, как я познакомился с книгой Михаила Мееровича Бейлькина «Гордиев узел сексологии. Полемические заметки об однополом влечении». Только прочитав её, я узнал, что быть геем нормально. Конечно же, я прекратил конверсионную терапию. Я понял, что ориентацию сменить невозможно, это бесполезное занятие, а работать нужно в другом направлении — принятии себя. Печально, что команда психологов, к которой я обращался, не порекомендовала мне такой путь.

Почему геи начинают показывать гомофобное поведение? Безусловно, это окружение. Мачизм, гомофобия в СМИ, литературе. Ещё в двенадцать лет мне попалась книга гомофобного психолога Дили Еникеевой «Как стать мужчиной» — это такая токсичная литература для юношей. Целая глава была посвящена тому, как плохо быть геем, какие они все «извращенцы» и «педофилы». Я был впечатлительным, и книжки на меня сильно влияли. Но думаю, что в большей степени внутренняя гомофобия развивается из семьи. В таких случаях она идёт в комплекте с мизогинией, и я не стал исключением. И это логично: если с детства твердят, что делать «как девочка» — значит делать плохо, то возникает отторжение всего, что в обществе считается типично женским. Это я понял уже в ходе психотерапии. Сейчас, если я сталкиваюсь с проявлениями гомофобии от ЛГБТ-людей, я стараюсь объяснить им, что так делать не стоит. Советую литературу, психотерапевта, сам провожу просветительскую работу, насколько у меня хватает терпения.

 Я провела большую часть жизни в мусульманской республике и ни о чём связанном с ЛГБТ не слышала лет до одиннадцати. Правда, когда мне было восемь, я случайно наткнулась на «Горбатую гору» по телевизору. На мой вопрос, почему дяди внезапно стали целоваться, папа объяснил, что это нормально, такое встречается в жизни. Уже позже, когда я стала больше разбираться в вопросе, я поняла, насколько нетерпимы к ЛГБТ в моём регионе. Лет с семнадцати я окружила себя людьми, с которыми веду максимально открытые разговоры на любые темы. Примерно тогда я поймала себя на мысли, что спокойно могу говорить о девушках, которые мне нравятся, не боясь осуждения. Впрочем, с семьёй я это никогда не обсуждала.

Я эмпатична, и когда до меня дошло, что людей могут травить из-за их сексуальной ориентации, быстро смекнула, что подобное надо пресекать. Моим самым близким другом был парень, который, когда мне было тринадцать, признался, что он гей. Я всегда чувствовала, что должна делать всё, чтобы ЛГБТ-люди не подвергались нетерпимости или агрессии. Но, несмотря на моё максимально дружелюбное отношение к другим, когда мне самой впервые понравилась девушка, я чувствовала себя очень странно. Я говорила себе, что это нормально, всё понимала — но это не помогало, я вечно думала о последствиях: если узнают в семье, то огорчатся, возможно, у нас испортятся отношения, мы не сможем общаться дальше. Ещё работал фактор религии: сейчас я считаю себя агностиком, но тогда, в силу окружения, я абсолютно всё пропускала через «если согрешишь, то попадёшь в ад». Отношения с девушкой развивались очень стремительно, но я почти год каждую ночь засыпала с просьбами всем высшим силам избавить меня от этого. Пыталась уйти в религию, но это не помогло.

Не думаю, что сейчас мне удалось полностью побороть внутреннюю гомофобию, но я научилась её пресекать. Сейчас намного легче: я больше не боюсь заводить отношения с девушками, а раньше меня будто током било от одного взгляда на тех, кто мне нравился. Думаю, очень важна среда: почти все люди в моём окружении либо сами относятся к ЛГБТ, либо настроены дружелюбно. Мне не приходится переживать о том, что подумают другие. Мне кажется, во внутренней гомофобии виноваты окружение и большие ожидания родственников. Родители всегда возлагали на меня много надежд: лет с семи я слышала, что, когда вырасту, выйду замуж и всё будет отлично. Когда в такую парадигму врезается любовь или симпатия к девушке, поначалу бывает страшно, а потом начинаешь себя за это ненавидеть.

Я стараюсь не осуждать ЛГБТ-людей за гомофобные взгляды или высказывания, потому что понимаю, через что они проходят. Чаще всего это направлено на самих себя: у меня есть подруга, которая не осуждает других, но себя считает «больной» из-за того, что ей нравится девушка. Страшно, когда ЛГБТ-люди сами транслируют гомофобную позицию, ведь вне сообщества и без того огромное количество проблем и врагов, с которыми нам приходится сосуществовать. Хотелось бы иметь островок безопасности.

 О том, что существует не гетеросексуальная ориентация, я узнала лет в тринадцать-четырнадцать. Тогда я подумала, что это болезнь или секта, но откуда появились такие мысли — не знаю. Впрочем, моё окружение было гомофобным: одноклассники постоянно шутили на тему нетрадиционной ориентации. Папа однажды с отвращением сказал, что певица Pink — лесбиянка (хотя у неё есть муж и дети), потому что её псевдоним переводится как «розовая». Никто из моего окружения не считал гомосексуальность нормальной.

Раньше я старалась избегать людей, которые были хотя бы внешне похожими на представителей ЛГБТ, потому что считала их странными. Когда я впервые влюбилась в девушку, то находила разные оправдания своих чувств к ней — например, что я ею восхищаюсь как человеком, что она нравится мне как друг. Но спустя пару месяцев признала, что нравится она мне как девушка. Потом поняла, что я — часть ЛГБТ, но даже тогда для меня это не было нормой. Я упрекала себя, подавляла чувства и делала вид, что я «нормальная». Сейчас я идентифицирую себя как бисексуалку, но девушки нравятся мне больше. Мои родители и близкие ещё не знают о моей ориентации, и, надеюсь, так будет ещё какое-то время. Думаю, пока я сама в себе не разобралась, делать каминг-аут в гомофобной семье опасно.

Сейчас мне кажется, что я не до конца справилась с внутренней гомофобией. Мне очень помогает окружение — теперь это в основном ЛГБТ-люди. На их примере я вижу, что испытывать чувства к женщинам естественно, в этом нет ничего ужасного. И, конечно же, помогают фильмы, в которых показаны отношения между двумя девушками или парнями: «Кэрол», «Зови меня своим именем», «Вита и Вирджиния» и многие другие. Ещё меня вдохновляют известные люди: Ру Пол, Руби Роуз, Хейли Киёко. Они добились успеха вопреки гомофобной культуре, хотя в России, наверное, это было бы тяжелее.

 Меня воспитывали мама и бабушка, а тему гомосексуальности в семье специально не поднимали. Правда, тётя, которая придерживается классических патриархальных взглядов, и сегодня может отпускать не очень лестные комментарии в адрес ЛГБТ-людей. В школе же я годами терпел буллинг: и девочки, и мальчики обзывали меня «пи***м», «бабой». Свою гомосексуальность я осознал гораздо позже, и, возможно, дело было в моей феминности. Я не относил себя к ЛГБТ-подросткам, а если появлялось чувство к парню, то оно скорее было дружеским. Я влюблялся в девушек, пытался встречаться с ними, но получалось плохо. 

Аутинг мне сделала тётя: она увидела на фейсбуке фото меня и моего бойфренда, на котором мы целуемся в щёку, и рассказала маме. Сначала она, конечно, начала спрашивать «зачем выпячивать», но это не было скандалом. Я приводил аргументы, она соглашалась — так что мою сексуальную ориентацию, в отличие от ВИЧ-статуса, мама приняла быстро. Когда я поступил в университет и у меня появился первый партнёр, я был очень осторожен и молчал о своей личной жизни. Хотя меня постоянно пытали на эту тему: «Ты гей?», «Ты бисексуал?», «Ты гетеросексуал?», «Докажи!». Я отшучивался, но правду не говорил: Тюмень — маленький город, проблем не хотелось.

Внутренняя гомофобия у меня сочеталась с бифобией. Даже тогда, когда у меня были гомосексуальные контакты, случались и гетеросексуальные: так мне казалось, что я бисексуален. Как в песне у «Виа Гры», «поначалу не боялась, думала, пройдёт». Потом я говорил, что просто так развлекаюсь. На третьем курсе мы делали доклады по социологии, на тему девиантного поведения — там было намешано всё: проституция, маньяки, «гомосексуалисты». Когда преподаватель спросил, кто возьмёт тему о «гомосексуализме», я вызвался и потом выступил с речью, в которой рассказывал, что такая ориентация — это «извращение». То есть я согласился с тем, что я «извращенец», практикую какие-то девиантные формы поведения. Сейчас я понимаю, что по большому счёту выставил себя на посмешище. Потом я устроился на работу на тюменское телевидение, и местное ЛГБТ-комьюнити пригласило меня на какой-то показ фильма. Когда они сказали, что будут снимать видео для себя, я на них наорал. У меня было чёткое деление: есть ЛГБТ-активисты, а есть мы — «нормальные люди», которым не надо ничего выпячивать, ходить по парадам и всё в таком духе.

Осознание внутренней гомофобии пришло, когда моим молодым человеком стал ЛГБТ-активист. У меня изменился круг общения: новые знакомые были политически активными, вовлечёнными в общественные процессы. Я был готов слушать и слышать — и благодарен им за то, кем я стал. Я начал задавать вопросы себе, но этому предшествовали годы внутренней работы: сначала ушла внутренняя гомофобия, потом сексизм. Думаю, окончательно я разделался с этими проблемами на прайде в Петербурге в 2013 году, который разгромили. Ты понимаешь, что личное — это политическое, когда тебе в лицо летят камни, когда тебя задерживают только за то, какой ты. Это однозначно работает. Сложно в патриархальном обществе быть тем, кто ты есть: оно требует от нас всех соответствовать каким-то «нормам».

Реакция на ЛГБТ-людей, транслирующих гомофобные взгляды, у меня зависит от настроения и ситуации. Чаще всего говорят: «Зачем выпячивать?» Это называется выученная беспомощность. Я учусь спокойно реагировать на всё, потому что любой человек может измениться. Если не хочет, это его проблемы: я пойду дальше, человек останется, мы в любом случае разойдёмся. Я никого не виню в гомофобных взглядах, потому что и сам жил с ними. Дело не в людях, а в культуре насилия — с ней в первую очередь и надо бороться.

Фотографии: store.wallpaper