Хороший вопросКак шутить в эпоху политкорректности:
15 серьёзных ответов

Татьяна Никонова

просветительница, создательница блога Sam Jones’ Diary

  Я думаю, злые шутки — это не шутки, просто резкие, а злопыхательство, завёрнутое в шутливую форму. В юмор они из-за этого не превращаются, скорее являются признаком трусости. Вместо того, чтобы честно высказать всё, что накипело, кидаешься ядовитыми остротами, ставя обижаемого в ещё более уязвимое положение, — ведь если он не смеётся, значит, его можно ещё и в отсутствии чувства юмора обвинить. Так что в конечном счёте разница простая: хорошая шутка вскрывает зазоры в ткани реальности, а плохая пытается причинить боль, прикрывшись смехом.

Не думаю, что существуют вещи, над которыми шутить нельзя, в том числе и по-чёрному, вопрос скорее уместности в конкретной ситуации. Самые чудовищные остроты я слышала в редакции, когда мы делали проект для Минкультуры, но там были все свои и все правильно понимали контекст. Скажем, я могу рассказать анекдот про беседу двух эмбрионов перед абортом, но воздержусь от пересказа в людном месте или если знаю, что собеседница пытается завести детей. Что я, другого анекдота в тему не найду? Хреновая тогда из меня шутница.

А вот дурновкусием чёрный юмор не считаю. Свойство смеха — снимать напряжение. Когда смеёшься, ты как бы обезвреживаешь происходящее. Чёрный юмор, мне кажется, иногда играет ещё роль своего рода бытовой магии: поржали, снизили градус ужаса возможной пугающей ситуации. У меня был бойфренд-американец, он мне как-то сказал, что русские постоянно под видом шуток пересказывают всё, чего боятся. Как будто это наш способ справляться со страхом и тревогой.

Поэтому я не думаю, что политкорректность делает юмор хуже, скорее возмущение против неё демонстрирует, чего именно мы боимся. Я одно время думала, что нас ожидает выхолощенный мир, где плюнуть нельзя, чтобы кого-нибудь не задеть, а сейчас мне «остроумные и неполиткорректные» шутки просто перестали казаться смешными, поскольку не задевают ничего тревожного в душе. У меня как-то был радиоэфир, оппонент рассказал анекдот: «В чём разница между феминисткой и борцом сумо? У борца ноги побриты». Это же не юмор, не смелость, не обнажение реальности. Это плоская и скучная попытка задеть.

  Тут нужен дисклеймер: я почти не смотрю ситкомы и стендапы, потому что большая часть юмора кажется мне плоской, лобовой или громогласной. При этом сама я люблю пошутить так, что стёкла трясутся; у меня даже в профайле фейсбука стоит цитата из песни Pulp про хрупкую маскулинность «I Learned to drink, and I Learned to smoke, and I Learned to tel a dirty joke», и это всё чистая правда. С другой стороны, я разделяю мнение, что язык определяет сознание и что шутки «про геев, женщин и чёрных» — это всё формы так называемой hate speech, то есть выражение гомофобии, ксенофобии и мизогинии. В итоге выходит, что область пересечения неоскорбительного и смешного очень узкая, это грань, по которой довольно сложно пройти. Но, мне кажется, не стоит жаловаться на то, что у нас отобрали свободу слова. Да, изобретательные шутки сложнее, но тем интереснее задача.

Собственно, самое важное — почувствовать, где проходит вот эта грань между смешным и обидным. Очень хорошо по этому поводу недавно сказал Миша Идов (в принципе, тут стоит просто посмотреть его «Юмориста»): что смех сильных над слабыми никогда не бывает смешным. Именно поэтому для меня чуть ли не самые лучшие шутки на свете — это «5 word speech» Сары Сильверман и скетч Роуэна Аткинсона про граммофон из «Not the Nine O'Clock News». А вот от шуток на Comedy Radio начинает течь кровь из ушей. Ещё один безотказный (и при этом почти безопасный) ход — это самоирония. Я верю, что шутки, обращённые на себя, не токсичны для окружающих — наоборот, они создают чувство общности, в том числе общих факапов, над которыми можно посмеяться, а не в ужасе и одиночестве стыдиться их по углам. И это уже почти терапевтический эффект: посмеяться над собой — самый легитимный способ выпустить наружу своих демонов и увидеть, что они не такие уж страшные. Вдобавок по таким шуткам всегда можно понять, где болит: если шуток на какую-то тему становится слишком много, то тут уже стоит задуматься. Хороший (то есть плохой, конечно) в этом смысле пример — Луи Си Кей с его лейтмотивом про мастурбацию; как нам всем показали в «Leaving Neverland» — если хочешь что-то спрятать, положи это на самое видное место.

Михаил Идов

режиссёр и сценарист

  Дело в том, что любая шутка состоит из трёх компонентов: шутка как таковая; тот, кто её рассказывает; и тот, перед кем её рассказывают. Если рассматривать шутку как нечто отдельное от рассказчика и аудитории, то никаких ограничений здесь быть не может в принципе. Шутить можно обо всём. Вопрос — кому и перед кем. Свобода слова для меня абсолютна и не простирается разве что на личные угрозы и (хрестоматийный юридический пример) крик «Пожар!» в переполненном театре. Но хороший юмор бьёт снизу вверх, а этот вектор задаётся именно людьми по обе стороны шутки.

Произнеся публично почти любую шутку из репертуара моих любимых Криса Рока или Дэйва Шапелла, я отправлюсь в больницу; с другой стороны, пошутите при мне про жадных ж***ов (если вы не еврей) — и в больницу отправитесь уже вы. Это дурацкая ситуация, согласен — ну так рабство и Холокост тоже были не особо блестящими идеями, вот расхлебаем их наследие и будем свободно шутить друг над другом. А пока что, ну да, женские шутки про тупых мужчин гораздо смешнее мужских шуток про тупых женщин, вот такая вот беда.

При этом аудитория важна не менее рассказчика. Возьмём новый материал Луи Си Кея, с шуточкой про школьников, переживших стрельбу в Паркленде («В тебя даже не попали, что в тебе интересного?»). Он коробит не темой (поверьте, даже стрельба в школе может быть смешной — если вы школьник; сколько в своё время было пошучено про «взорвать школу / убить училку»). И даже не скомпрометированной фигурой рассказчика. А, как ни странно, именно выбором слушателя: Си Кей выступал перед консервативной аудиторией на Лонг-Айленде, для которой «трудная» шутка про детей-активистов на самом деле вообще не была трудной — она им была как бальзам на душу, так как высмеивала уже ненавистных им «выскочек». То есть в этот момент комедиант, сделавший карьеру на неудобной правде, более чем старался сделать своей новой аудитории удобно — он конкретно к ней подлизывался. Так что ни одна шутка не существует вне контекста. А пинать слабого в компании и для увеселения сильных — худший контекст из возможных.

Андрей Паршиков

арт-критик и куратор V-A-C Foundation

  Жёсткая и злая шутка тоже может быть удачной. Я люблю слово «злонамеренная» — вот такая шутка удачной быть не может. Если изначально хочешь не посмеяться, а причинить вред, если в основе твоей шутки не её самодостаточность, а что-то другое, если шутка инструментализируется, то она не может быть удачной. Юмор — как искусство. Если он используется как средство против кого-то, это всегда видно и всегда признак бессилия того, кто шутит, и уж точно аудитория такой шутки всегда обманута.

Чёрный юмор — самый лучший юмор. Всё чёрное вообще самое лучшее. Но он бывает нарушением этики. Например, я убеждён, что шутить в отношении меньшинств, если вы к ним никак не принадлежите, — это дурной вкус. Лично я никогда не буду шутить про Холокост. И вообще считаю, что необходимость следить за словами делает юмор сложнее и интереснее.

Смешные шутки могут ранить? Тут всё очень индивидуально, надо рассматривать конкретные кейсы. Вот, например, был смешной мем «Мы стали более лучше одеваться». Вообще, довольно часто обрывки фраз становятся смешными мемами. Эта шутка родилась из интервью девушки, которая рассказывала, что жить в России за последние десять лет стало лучше (что, кстати, абсолютная правда на мой взгляд). И эта её ошибка про «более лучше» оказалась роковой. Мем был создан и раздут для приободряющей генерализации: люди, которым нравится жить в сегодняшней России больше, чем в России десятилетней давности, не очень-то далёкие и не способны говорить грамотно. Вне контекста шутка, может, и смешная. Но если знаешь контекст, понимаешь, что на самом деле она довольно оскорбительная. Есть ситуации, когда этим мемом выгодно воспользоваться, но ни в коем случае не вспоминая его контекст. Сам себя на этом ловил.

Анна Наринская

литературный критик и куратор

  Главная грань для меня лежит не между «удачностью» и «неудачностью» (тут могут быть разные мнения, людям смешны разные вещи), а между аудиторией шутки. Одно дело, если человек говорит «ха-ха, все бабы дуры» у себя на кухне или в маленьком подвальчике, где собралось двадцать человек, другое дело — если он вещает на федеральном телевидении или на сильно раскрученном ютьюб-канале. В первом случае он просто неприятный человек, с которым я не захочу иметь дела, во втором — вредитель, который ответственен за умонастроения людей, с которым надо бороться, которого надо обличать. 

Вообще, для меня остроумие заканчивается там, где оно примыкает к силе. У нас сейчас очень просто шутить про меньшинства и вообще поднимать на смех тех, кому и так плохо, ведь тебе за это ничего не будет. Если мы говорим о «злом» юморе — он должен быть хоть как то опасен для того, кто изрекает все эти шутки. А то, как оно сейчас в основном происходит, прекрасно описано в бородатом анекдоте моего детства. Американец говорит советскому человеку: «У нас свобода, я могу выйти в Вашингтоне на площадь и крикнуть „Рейган — дурак“, на что советский отвечает: „У нас ровно такая же свобода, я тоже могу выйти в Москве на площадь и крикнуть „Рейган — дурак“». Когда меньшинства у нас в стране станут защищёнными и сильными, настолько, что смогут дать отпор, в том числе легально — вот тогда, возможно, что-то ироничное, сказанное про них, покажется мне смешным. До тех пор — точно нет.

Мария Семендяева

искусствовед

  Удачная шутка должна быть смешной всем, в том числе и объекту шутки, а если смеются все, кроме того, над кем пошутили, — это уже жестокость. Шутить лучше над тем, что уже прожито и отрефлексировано, а над тем, что происходит прямо сейчас и при этом причиняет сильные переживания — только очень осторожно, ориентируясь на обратную связь. Поэтому, кстати, шутить опасные шутки лучше лично, чтобы сразу увидеть реакцию и в случае чего сразу извиниться.

Юмор исследовали разные философы, но все сходятся на том, что смех — это отражение культуры. Современная культура строится на уважении к эмоциональной жизни. Я думаю, ограничения были всегда, просто сейчас главное ограничение — не ошибиться контекстом.

Лично я никогда не стану шутить про национальность, культурные особенности, убеждения (кроме человеконенавистнических типа расизма), смерть и болезни. Может быть, что-то ещё забыла, но вообще я считаю, что недопустимо шутить о том, что было бы неприятно услышать в свой адрес. Ну вот у меня накачанные руки — и я очень не люблю шутки про качков и то, что я всем наваляю.

Недопустимо шутить над людьми, которые строят яркий и отличающийся образ в соцсетях или в реальной жизни — вообще, это какая-то неолитическая тема: шутить над теми, кто отличается. Если я хочу носить ярко-жёлтую шляпу и красить глаза оранжевым глиттером — это моё дело, но куче людей вокруг кажется, что я «напрашиваюсь», чтобы надо мной как минимум поржали. То же самое с любыми активистами с выраженной позицией, с чудаками. Советское воспитание предполагало, что мы будем тихими депрессивными конформистами, поэтому все, кто не вписываются, начинают бесить окружающих. Тут надо работать над собой, а не искать причину в окружении.

Я выросла в обществе, где было нормой высмеивать слабости. И дома, и в школе мне было страшно признаться в чём-то, что действительно меня беспокоит и трогает, потому что это дало бы другим инструмент для насмешек. Сама я тоже смеялась над слабостями других, и сейчас мне за это стыдно. Думаю, это знакомо многим. Теперь я стараюсь шутить так, чтобы я могла повторить эту шутку человеку в лицо. Это хороший фильтр.

Мне нравится чёрный юмор, но не когда он направлен на реальных людей, которым может быть больно. Иногда, чтобы пережить какие-то травмирующие события, мы осмеиваем их: посмеяться вместе над чем-то страшным — это гарантированный путь к разрядке и сближению с другими людьми. Но мне было бы противно самой от себя, если бы я постоянно обращалась к чёрному юмору. Это довольно тяжело для психики.

Майя Чеснокова

основательница «Фемстендапа»

  Я считаю, что следить за словами нужно в принципе, а не только в комедии. Мы часто позволяем себе на эмоциях сказать лишнее, не думая о последствиях.

Я считаю, что можно шутить обо всём, главное убедиться, чтобы тебя правильно поняли. Для меня есть грань между плохой шуткой и хорошей. Если вся шутка состоит из стереотипов, то это плохая шутка, тут нет новой интересной мысли, это не смешно. Я никогда не буду строить шутку, в которой и сетап, и панчлайн просто мусолят стереотипное поведение женщин и мужчин. Например, я не смотрю Билла Бёрра, мне не смешна его комедия, потому что она строится на стереотипах, но он исходит из того, что ему и его зрителям нравится, так почему не шутить тогда?

Если тебе не понравилась шутка, она обидела и ранила тебя, можно поделиться этим с людьми, которые тебя поддержат. Но запрещать шутить на какую-то тему нельзя. Я феминистка — и когда слышу шутки, высмеивающие феминисток, закатываю глаза или закрываю лицо руками. Мне становится стыдно за комика, который даже не понимает значение термина «феминизм». Но при этом я не хочу, чтобы у этого комика не было права шутить.

Сююмбике Давлет-Кильдеева

специалистка по связям с общественностью, блогер, певица

  Удачная шутка — это такая шутка, после которой ты по-настоящему рассмеялся, не испытывая чувства неловкости за её автора. Злая — это такая шутка, которая может действительно кого-то обидеть, задеть за живое. Я считаю, что смех десятерых не стоит слёз одного человека.

Шутить можно в принципе обо всём, но не всегда и не везде. Когда я работала в Еврейском музее, мы шутили про Холокост между собой, потому что, когда, например, ты каждый день читаешь дневники или описание концлагерей, шутить — это твой единственный способ не свихнуться от прочитанного. При этом я не буду так шутить публично. Или я люблю чёрный юмор вроде анекдота «Сэр, почему вы похоронили вашу жену? — Она умерла, сэр», он меня смешит, но я, например, не буду рассказывать его человеку, у которого действительно умерла жена.

Проще всего высмеивать чужие физические недостатки, как делают, например, дети и не очень приятные взрослые: здесь не очень много работы ума, прямо скажем, а все смеются. Как-то я играла в КВН, и однажды мой друг со сцены пошутил про мой вес: это была внутренняя игра и все понимали, что это про меня. До этого случая я считала, что можно смеяться над людьми и над собой, а тем, кто обижается, просто не хватает самоиронии. После этого случая я считаю, что лучше шутить так, чтобы никого не обижать. И если уж очень хочется пошутить плохо (а это иногда бывает очень мощное желание), лучше позвонить другу и виновато посмеяться вместе с ним, чем написать такую шутку в фейсбук.

Станислав Зельвенский

кинокритик

  По-моему, шутить можно, а значит, нужно абсолютно обо всём. То, что шутки на какие-то деликатные темы могут получиться дурновкусными, неуместными, просто несмешными — нормально: так называемый юмор на девяносто девять процентов ужасен независимо от темы. Это не может быть поводом ни для цензуры, ни для самоцензуры.

Я не слежу за стендапом и теле- или веб-юмористами, но в кинокомедии — и в мейнстриме, где каждую шутку, грубо говоря, утверждает совет директоров, и в инди-сегменте, где люди сами бьют себя по рукам — сейчас, безусловно, тяжёлые времена. Я не очень верю в шутки, которые причиняют боль: в ранимых геев, блондинок, раввинов или карликов, которые обижаются на анекдоты и испытывают моральные страдания из-за твитов. Скорее я наблюдаю людей, которые профессионально обижаются за них (ровно как за «чувства верующих» на другом полюсе). Но даже по-настоящему оскорбительные и возмутительные шутки должны, на мой взгляд, пользоваться полным иммунитетом до тех пор, пока они не превращаются в очевидный hate speech (все сомнения трактуются в пользу провинившегося).

В любом случае понятно, что с юмором бороться бессмысленно. Какой-то тип шуток — допустим, сексистских — может быть изгнан из приличного общества. Это значит лишь, что он будет процветать за его пределами. Или со временем вымрет вовсе — и слава богу. Но кажется, пока таких прецедентов в истории человечества не было, так что рассчитывать на это не стоит. И понятно, что всегда есть контекст и какие-то нюансы: на панихиду обычно не зовут клоуна, в Израиле, вероятно, болезненно воспринимают шутки про Холокост, а, допустим, у нас в Петербурге не принято шутить про блокаду. Но чем сильнее соблазн что-то такое запретить и даже просто осудить, тем яростнее мы должны ему сопротивляться, потому что где шутки, даже самые дурные, там человеческое, и наоборот.

Илья Красильщик

менеджер международных проектов «Яндекса»

  Я совсем не специалист в юморе и не знаю, почему меня об этом спрашивают, но об этом интересно подумать, так что я попробую. Я уверен, что единственный рабочий критерий для шутки — смешная она или нет. Смешной может быть грубая шутка, неполиткорректная, гомофобная. Но у любой шутки есть контекст, и именно он определяет, смешная шутка или нет, агрессивная или нет, пошлая или нет. И вот тут начинаются проблемы: в пространстве, где шутится большинство шуток, контекст у всех разный, а это значит, что он отсутствует.

Я думаю, изменились не шутки, а информационное пространство, в котором они шутятся. И это пространство нулевого контекста. При нулевом контексте любого человека можно подозревать во всех грехах, аудитория о нём ничего не знает. А если мы не знаем ничего о контексте, то разрушается весь культурный фундамент для шутки. Поэтому шутить можно либо совершенно безобидно (когда фундамент не очень важен), либо о том, что является мемом (то есть общедоступно). В публичном пространстве страшно — ты-то считаешь себя хорошим человеком, можешь себе позволить себе пошутить о чём угодно, но обязательно найдутся те, кто ничего о тебе не знает. Плюс нам очень мешает язык: пространство новое, явления новые, а слова, чтобы называть это, старые. Скажем, слово «травля», которое значит всё, а значит, ничего. Новые же слова берутся по умолчанию и без должной рефлексии — попробуй, скажем, разбери, где есть кибербуллинг, а где нет.

Соответственно, пространство для шуток уходит в личное общение и в общение в компаниях, где все понимают этот фундамент — то есть туда, где безопасно. Скажем, я вполне могу шутить и про геев, и про феминизм, и про все болезненные и важные темы в родной мне компании людей, но не буду этого делать в фейсбуке. Почему? Потому что среди друзей мне не надо доказывать, что я не гомофоб, что я за права женщин и так далее. Это, кстати, совершенно не новое. Есть такое же правило про шутки про евреев. Я могу их шутить сколько угодно, но настороженно отнесусь к еврейским шуткам, рассказанным неевреями.

Пишу это и думаю, что, возможно, моё правило про компании не работает. Пусть шутки про чёрных шутят чёрные, про женщин — женщины, а про геев — геи. Самоироничные шутки — лучшие на свете. (А возможно, я вставил это дополнение, сам до конца не понимая, как работает волна публичного осуждения, и это такие текстовые подушки безопасности надо по тексту расставлять — очень сложно разговаривать в пространстве неконтекста.)

Эти два пространства (старое и родное — непубличное, новое и страшное — публичное) похожи на ситуацию с советской цензурой (кухонный разговор vs публичный), но я бы не стал их всерьёз сравнивать. Во-первых, потому что уровень свободы в случае с шутками неизмеримо выше. С другой стороны, потому что та цензура была рукотворная, а сейчас идут общественные процессы. С цензурой надо бороться, а тут нужно анализировать и понимать, как устроены законы социальной природы. Понимать, что это не трансформирование старого публичного пространства, а появление совершенно нового куска реальности со своими правилами. Соцсети — это то, чего никогда раньше не было. А мы почему-то считаем, что это новое должно работать по старым законам. Так не бывает.

Самым глупым способом бороться с правилами в этом новом пространстве мне кажется бесконечное воспроизводство (прежде всего в рекламе) шуток на болезненные темы. Я не понимаю, зачем люди всё время занимаются самострелом. Есть масса других способов пошутить. Впрочем, я думаю, что всё это всегда упирается в одну и ту же проблему: нужно пошутить, а получается не смешно. Но если ты пошутил несмешно на безопасную тему, этого никто не заметит. А если ты пошутил несмешно о феминизме, ты зачем-то выстрелил себе в ногу.

В конце прошлого года все обсуждали правила Wall Street в эпоху #MeToo, ужасаясь новой общественной цензуре. Не замечая, чем заканчивается статья на Bloomberg. А заканчивается она очень простым правилом: «Just try not to be an asshole». Прекрасное правило — с шутками так же.

Георгий Биргер

журналист

  Всё зависит от того, за чей счёт шутка. Если не за свой — тогда с ней проблемы. То есть если для шутки необходимо бить лежачего — то это плохая шутка. А если объектом насмешек оказывается кто-то, кто в позиции власти или привилегированного большинства — то с него точно не убудет. Но лучше всего шутки, как правило, работают, когда автор в какой-то мере смеётся над собой, а не за чей-либо счёт.

О ком шутить и над кем смеяться — немного разные вещи. Я лично не буду публично смеяться над представителями любых угнетённых меньшинств; по крайней мере тех, представителями которых сам не являюсь. Дурной вкус может быть ироничным; в обществе, где какие-то высказывания априори приравниваются к неэтичным, можно строить шутки, исходя из этого. Допустим, в шутке про геев объектом насмешки может быть сам гомофоб.

Необходимость так или иначе фильтровать речь была у комиков всегда. И юмор всегда был оружием тех, у кого прав меньше, чем у других, и через юмор они этот свой опыт передавали так, чтобы не казалось, что они слишком много жалуются и ноют. Соответственно, чем больше прав у людей, тем сложнее и интереснее юмор.

Проблемы с неполиткорректными шутками начинаются не тогда, когда они прозвучали, а когда автор начинает себя оправдывать, а его защитники агрессивно встают на его сторону. Суммирую всё вышесказанное. Мне, например, очень понравился последний спешл Рики Джервейса на Netflix, где много неполиткорректных шуток (как всегда у него), но они все при этом отрефлексированы и его изначальная позиция — никому не делать зла. Иногда какие-то его шутки всё равно получаются довольно проблематичными — и он готов это обсуждать и готов извиниться, но и от того, чтобы их озвучить, не удерживается.

Сергей Блохин

диджей, специалист по связям с общественностью

  Юмор — это форма осмысления реальности, запретных тем здесь по определению нет. Шутить можно о чём угодно. Но шутка может представлять собой акт агрессии, и в таких случаях следует защищать людей. Людей, а не верования, идеалы, мировоззрения и прочие явления, которые невозможно обидеть. Да и не всех людей, конечно, а только хороших (список у меня есть). Если серьёзно, дурной вкус и нарушение этики — это высмеивание уязвимых людей и групп. Для этого не требуется никакого интеллектуального усилия, это слишком легко и поэтому несмешно. Политкорректность защищает прежде всего таких людей и такие группы, то есть заставляет включать голову, понимать предмет, понимать контекст. Нормально шутить про геев в США, где сегодня легализованы однополые браки, но стоит подумать, прежде чем делать это в России, где сегодня Милонов и Кадыров.

Так что цензура, которая запрещает высмеивать то, что называется authority, — противоположность политкорректности. Власть, в широком смысле этого слова, нуждается в ограничении, и любая сатира в отношении власти имеет все шансы оказаться уместной. В отличие от сервильной сатиры, которая цветёт у нас. Сознание россиянина путинского периода в условиях ограничения свобод деформировано, это касается и юмора. Смеяться над сильными мира сего рискованно, поэтому чаще высмеиваются уязвимые люди и группы, смеяться над которыми безопасно. Появляется коллективный «Камеди Клаб» с бесконечными шутками про женщин и гастарбайтеров. Политкорректность — одна из последних проблем в России.

Маргарита Журавлёва

журналистка и продюсер

  Шутить на самом деле можно вообще обо всём, дальше просто вопрос последствий: вам могут дать по морде, перестать общаться и что-нибудь ещё — так говорит один мой друг, который очень много шутит. Я с ним согласна. Мне кажется, что с шутками действуют те же самые границы, как и со всем в жизни. Я не буду шутить с малознакомым человеком ни на какую хоть сколько-нибудь чувствительную тему — впрочем, и спрашивать его о происхождении, доходе, сексуальной ориентации или состоянии здоровья я тоже вряд ли буду. Если человек шутит о себе, он имеет право на любую шутку. Например, я иногда шучу про своего отца, который умер много лет назад и с которым я не была знакома. Пару раз это шокировало моих собеседников, но, кажется, все поняли — я вот такая, так делюсь своими переживаниями и так вижу свою жизнь. При этом границы сохраняются: я шучу про своего отца, вы можете шутить про своих — про моего не надо.

Дурного вкуса, на мой взгляд, не существует. Человек, который произносит неловкую фразу про чью-то национальность (ему кажется, что он так шутит), в моей системе коммуникации просто сообщает миру о своих взглядах на жизнь — спасибо, теперь я знаю о вас больше и меньше хочу с вами разговаривать.

Настя Красильникова

журналистка, редактор, автор телеграм-каналов «Дочь разбойника» и «Вашу мать!»

 О чём я не буду шутить и о чём, мне кажется, шутить нельзя? Я считаю неуместными дискриминирующие шутки и шутки о чьем-то здоровье или нездоровье. Но вообще мне кажется, что между двумя друзьями или в дружеской компании шутки могут быть самыми разными. Мы можем шутить зло, жестоко и не очень красиво и не ненавидеть друг друга за это.

Но если мы говорим о публичных выступлениях — о шутках компаний и брендов, шутках в маркетинговых коммуникациях, — работают другие правила. Например, когда Aviasales говорит, что дети Анджелины Джоли и Брэда Питта — это массовка, намекая на их приёмных детей, то это недопустимая расистская шутка от лица бренда, совершенно недопустимая. Это серьёзный урон репутации и то, за что ты, смотрящий эту рекламу, испытываешь испанский стыд.

Наверное, сейчас стало сложнее шутить, потому что ты не можешь знать, как твоё слово отзовётся — особенно если ты находишься на виду. Но эти ограничения, мне кажется, должны, наоборот, пробуждать фантазию. Если у тебя больше нет стандартных способов прорекламировать свой товар — например, ты хозяин шиномонтажа и не хочешь рекламировать шиномонтаж при помощи обнажённого женского тела, — то тебе придётся приложить некое креативное усилие, чтобы рассказать о своём бизнесе, никого не оскорбляя и не дискриминируя. Такие ограничения — это super booster, который позволяет придумать что-то из ряда вон выходящее и избежать штампованных образов и идей.

Елена Ванина

сценаристка

  Для меня всё довольно просто: удачная шутка — смешная. Она может быть жёсткой, неполиткорректной, злой. Если она смешная — она удачная. И мне бы хотелось жить в мире, где можно было бы шутить, не думая о цензуре. Но мы живём не в нём. Прежде всего потому, что в нашем мире много несправедливости, боли, жестокости и разных других вещей. Мы живём в мире, где сильные (самые разные сильные: политики, европейцы, мужчины, женщины) редко помогают тем, кто слабее. И я понимаю, что в этих и многих других ситуациях шутка может по-настоящему сильно ранить.

Думаю, полезно всё примерять на себя. Надо мной часто шутили в школе, шутки бывали смешными, но от этого мне не становилось менее больно. Возможно, психотерапевт научил бы меня реагировать на это спокойно, но в моём детстве не было психотерапевтов. Я точно не хочу ранить людей, поэтому часть шуток (даже если они очень смешные) оставлю в своей кладовке, пусть живут там наедине со мной. Другой вопрос — как понять, где грань между жестокостью и цензурой. Мне бы не хотелось внезапно оказаться в мире, где любое понятие считается неполиткорректным, потому что, если вдуматься, почти каждой фразой можно кого-то обидеть. Это мир вежливых людей (что хорошо), но за этой вежливостью лично для меня часто кроется какая-то пустота.

Мне давно понятно, что самое сложное для человека — это грани. Просто: либо всё, либо ничего. Сложно: найти меру, какую-то тонкую линию, нащупав которую можно быть смешным и никого не ранить. Быть неполиткорректным, но при этом не обижать. И тут для меня не вопрос темы: секса, религии, национальности. Вопрос в природе юмора и в фигуре рассказчика. Кто ты и что ты можешь себе позволить.