Хороший вопросКонтрольная работа: Разные люди о том, что им запрещали в школе

Света

Я училась в православной гимназии — до сих пор очень люблю свою школу. Она во многом повлияла на мои принципы и взгляды, учила любить окружающих и быть доброй и честной к себе. Вместе с тем у нас были жёсткие требования к ученикам и даже учителям. Когда я училась в начальной школе (у нас это называлось «прогимназия»), уже вышли первые четыре книги о Гарри Поттере, и крёстная подарила мне их на день рождения. Но в школе нам сказали, что читать «Гарри Поттера» ни в коем случае нельзя, поскольку это литература от дьявола. В течение следующих пяти лет я прочла все книги одну за одной и стала, на мой взгляд, главной фанаткой в мире! Уже в старшей школе на уроке Закона Божьего я постоянно спорила со священником, который вёл этот предмет, доказывала, что «Гарри Поттер» — это невероятные книги о добре и дружбе и что дьявольского там нет ничего (конечно, кроме Амбридж). В итоге выяснилось, что он сам эту серию в глаза не видел, но всё равно был уверен, что написать такое могли только в преисподней.

Точно так же нам запрещали смотреть мультфильмы о покемонах, потому что во время просмотра у всех детей якобы начинались приступы и шла пена изо рта (в 1997 году на экраны вышла серия мультфильма, после которой, по сообщениям новостных служб, у нескольких сотен детей случились приступы эпилепсии — но однозначная причина и точное количество жертв неизвестно. — Прим. ред.). Видимо, по этой же причине нельзя было играть в фишки с их изображением. Ещё в список запрещённых телепрограмм входил «Дикий ангел» — моих одноклассниц особенно расстраивало, что в школу нельзя было приносить и рассматривать наклейки с Натальей Орейро и Факундо Араной. Наверное, у них была не «чистая любовь». Ну и венцом всего для меня стал случай с нашим учителем географии, который поставил мне двойку в журнал за то, что я считала, что НЛО существуют, и публично высказалась об этом прямо на уроке. Говорить такое, конечно же, было нельзя, потому что всё, что неизведанное, тоже от дьявола.

Оля

В десятом и одиннадцатом классах я училась в школе-интернате для способных детей, расположенной в областном центре. Это было осознанное решение: я знала, что хочу попасть в лингвистический класс, занималась с репетиторами перед вступительными экзаменами, никакого давления со стороны родителей не чувствовала. При этом я понимала, что переезд в школу-интернат принесёт ограничения. Меня это не останавливало: я и раньше концентрировалась на учёбе, занималась музыкой, общалась с ровесниками в школе, там же заводила друзей.

Мы жили в девятиэтажном общежитии, из него шёл крытый переход в школу — некоторые целыми днями не выходили на улицу. Первое ограничение как раз заключалось в том, что в будни мы могли без сопровождения взрослых покидать границы интерната только на час — не больше. Всё это фиксировали турникеты и контролировала охрана на входе. Школа была расположена в промышленном районе, далеко от возможных развлечений. Дорога до центра на общественном транспорте при самом удачном раскладе занимала полчаса в одну сторону, поэтому немногие выезжали за пределы района. А там досуг ограничивался парком (довольно жутким и мрачным с октября по апрель) и торговым центром.

Ещё помню, что нам запрещали хранить в комнате ноутбуки. Конечно, дело было почти десять лет назад, сейчас едва ли можно представить школьника без ноутбука или планшета, но тогда руководство школы было уверено, что компьютеры мешают учёбе. У меня ноутбук был, и его приходилось прятать в шкафу за одеждой или убирать глубоко под кровать. Утром и днём, пока мы были на уроках, наши комнаты осматривала администрация и изымала запрещённые предметы. Искали в основном сигареты, алкоголь и наркотики, а технику, как мне кажется, могли прихватить между делом. Если что-то находили, отдавали уже только родителям.

Хотя у всех нас были ключи от комнат и мы имели полное право закрывать входную дверь днём (ночью запираться запрещали), в дни проверок в принудительном порядке двери просили оставлять открытыми. Не думаю, что многим из нас было что скрывать, но сам факт подобного вторжения в личное пространство возмущал. Мы представляли, как директор с завучами копаются в нашей одежде, открывают тумбочки и ящики. Понятно, что дальше недовольства дело не шло. Родителям, которые отправили детей четырнадцати-восемнадцати лет в другой город, это могло казаться адекватным способом контроля — своих я об этом не спрашивала.

Cаша

За десять лет я успела поучиться в двух школах. Запреты были самыми разными — например, в начальной школе мою одноклассницу, которая ненавидела своё имя и предпочитала, чтобы её звали Асей, заставляли подписывать тетради «Анастасией», а уже в старших классах другой школы нам ввели форму, пусть и нестрогую.

Больше всего мне запомнилась история из начальной школы, когда нам запретили перемены. Знаю, что сейчас во многих школах младшеклассникам запрещают выходить из класса, но наша учительница пошла дальше: за то, что мои одноклассники бегали на перерывах, она запретила нам покидать помещение (на обед мы ходили строем, организованно и тихо) и велела решать по самостоятельной работе по математике в день.

Не уверена, что это было законно, но, к счастью, всё и продлилось не очень долго — кажется, не больше недели (вряд ли ученик начальной школы выдержит больше в таком режиме). Уже плохо помню, но вроде бы напрямую запрет не снимали — просто всё потихоньку сошло на нет. Правда, тёплых чувств к начальной школе из-за этого у меня, наверное, меньше, чем у среднестатистического выпускника.

Аня Родина

Я была заядлой прогульщицей, так что для меня было большим успехом, когда я наконец начала регулярно посещать школу. Хоть я каждый раз и опаздывала, но так или иначе добиралась до класса. Учителя боролись со мной, как и с другими опоздавшими, разными методами: например, постоять за дверью минут пять-десять было нормой. С появлением нового директора стали появляться и новые меры, одной из них был полный запрет проходить в школу после звонка. Я сделала над собой усилие, но всё равно опоздала — входные двери были закрыты, когда я пришла. Охранник увидел меня, вышел и сказал, что не пустит. Я поникла и пошла ждать звонка на перемену на лавочке прямо перед входом в школу — тут как раз на работу шла директриса. Она очень удивилась, увидев меня. Спросила, почему я снаружи, не ругала, довела меня до класса, и мы попрощались. Возможно, это было её инициативой, но она поняла, что это бессмысленно. Нововведение вскоре отменили.

Ваня Родичев

Это был второй или третий класс. Повсеместного запрета как такового не было, но был учитель, который требовал, чтобы мы не ходили в туалет на уроках — а в начальных классах к его указаниям приходилось прислушиваться. Однажды урок подходил к концу — оставалось минут пять-десять. Я сидел достаточно далеко от одноклассника Коли (имя школьника изменено. — Прим. ред.), но хорошо слышал, как он пытался отпроситься в уборную. На это учитель ответил, что до конца урока осталось совсем ничего, так что «сиди — терпи». Но, к сожалению, Коля не смог дотерпеть, а учитель вызвал его родителей в школу «с сухим бельём». После этого вопрос урегулировали и к просьбам учеников стали относиться более серьёзно.

Даша

Запреты на внешний вид в моей школе, на мой взгляд, были довольно стандартные. Форма — белый верх, чёрный низ, джинсы под запретом, как и макияж и украшения. Помню, мама приходила с родительских собраний, где классная руководительница давала родителям девочек наставления по поводу распущенных волос, яркого макияжа и массивных серёжек. У мальчиков почему-то не было никаких стандартов или это никак нельзя было проверить — в школьные годы я и не знала ни одного мальчика, который добровольно бы накрасился.

В моей школе правила были скорее номинальными, репрессий никто не устраивал. На самом деле внешний вид был поводом придраться к ученику, если к нему можно было придраться и по другим вопросам. В школьные годы я носила футболки вместо рубашек, чёрный джинсовый комбинезон вместо чёрных брюк, неоновые колготки всех цветов радуги и крупные бусы. Но это было окей: я примерная ученица, олимпиадница и медалистка, от меня в школе не было никаких проблем, поэтому были и поблажки. Хотя девчонок из параллели могли отправить домой переодеваться за джинсы с заниженной талией и голый пупок или умываться из-за слишком яркого макияжа. С другой стороны, на два года младше меня училась девочка с зелёными волосами (нулевые, цветные волосы в провинциальном городке — это верх эпатажа). Вроде бы её родителям делали выговоры, но учителя на это смотрели равнодушно и из школы её не выгоняли, хотя такая мера и была в уставе школы. Так я узнала смысл высказывания «строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения».

Аня Захарьева

У нас в школе следили за одеждой и запрещали краситься. Следили ли за длиной юбок, не помню, не буду врать. Несколько раз тех, кто жил близко, отправляли домой переодеться, если у них был открыт живот. Если видели сильно накрашенных школьниц на перемене, учителя отправляли их в туалет и иногда ждали у выхода, чтобы посмотреть, всё ли они смыли. Иногда вели в учительскую (или, может, это была директорская) — там у стены была раковина, и учителя стояли над душой у девочки, пока она смывала макияж. Со мной такое было только один раз.

Директор или завуч иногда во время урока заходили в кабинеты и если видели кого-нибудь в макияже, отправляли к раковине прямо с урока. Иногда, если было, например, совсем чуть-чуть туши, просто предупреждали, что так нельзя. Хотя наша классная руководительница говорила моей подружке, которая, как и она сама, носила очки: «Ну, нам с тобой можно немного подкрасить реснички, за очками не видно!»

Анна Качуровская

Всё началось с того, что мама перед Первым сентября поменяла мне фамилию с Гуревич на Качуровскую: как ей сказал директор, квота на евреев закончилась. Ну, закончилась так закончилась. В 1985 году по всей стране открыли экспериментальный нулевой класс, туда брали маленьких, с шести лет. С новой фамилией, на которую я поначалу не отзывалась, меня туда и отправили. Там было здорово: мы жили отдельно от школы в трёх классах с игровой, спальней, классной комнатой и большой рекреацией. С нами были какие-то невероятно симпатичные учителя, и они-то ввели меня в заблуждение относительно будущего.

В первом классе нам выдали заслуженную учительницу СССР и такую же именитую воспитательницу. Я очень хорошо помню, как в первый же день решила: они сбежали из тюрьмы, где работали надзирателями, и просто притворяются учителями. Следующие три года я стояла в углу. Масштаб этого процесса можно было оценить по дырке в стене, ведущей в другой класс, которую я проковыряла за три года стояния. Всех своих грехов я не упомню. Но, например, я отказалась пользоваться линейкой, делая рамочку для своего рисунка; или пыталась собрать подъёмный кран из конструктора «Школьник» не по инструкции — я представляла себе, что это космический корабль. Считала, что не обязательно поднимать руку, чтобы отпроситься в туалет, или объявить о том, куда идёшь, перед классом. Поступать так было запрещено. Однажды мою заикающуюся подругу вызвали к доске, чтобы она читала стихотворение. От волнения она не смогла сразу начать, а учительница стала орать — тогда я вскочила и тоже стала орать, что так нельзя. Потом стояла в углу. Однажды мне воспитательница сообщила, что из интервью моей мамы про детскую моду в «Пионерской правде» видно, что она не советская. Я плохо понимала, что это значит, но сообщила воспитательнице, что она тоже не советская, а ещё хуже, сказочная — Гингема из «Волшебника Изумрудного города». Опять стояла в углу.

Сопротивление школьному мракобесию очень закалило не только мой характер, но и характер моих родителей. Так, например, моя бабушка к шестому классу на очередной вызов в школу предложила мне наврать, что она уехала в Африку к моим родителям (про родителей я наврала ещё во втором классе).

Младшую школу я воспринимала как неизбежное заключение, место лишения свободы, которое почему-то должны пройти все дети. Только сейчас, когда мои дети пошли в частную школу, я поняла, что может быть по-другому. Большое открытие.

Ольга Шакина

Я училась в так называемой зиловской школе в Чертанове — её построили для жителей общежития ЗИЛ. Почему-то в моей школе детям на переменах запрещали подходить к доске и рисовать на ней мелом. Понятно, что где-нибудь в западных школах креативное начало вовсю развивается, а в советской школе, во-первых, было не до креативного начала — хотели, чтобы все дети ходили по струнке, а во-вторых, видимо, жалели мел, не знаю. Как-то в начальных классах я подошла к доске, ещё не зная об этом запрете, и принялась что-то тихонько малевать в углу. Ко мне тут же подскочила девочка — её звали Оля — и говорит: «Между прочим, нам сказали учителя, что нельзя на доске рисовать, а ты рисуешь». Я сказала: «Хорошо, я не буду». Всё стёрла, положила мелок и тряпку, отошла.

На следующей перемене вижу, что уже сама Оля подошла к доске и рисует на ней. Я подумала, что это странно, и подошла к ней — не то чтобы я хотела её осечь, мне просто было интересно разрешить этот логический парадокс. Я сказала: «Оля, как же так? Ты же мне сказала, что рисовать нельзя». На что Оля совершенно гениально ответила: «Это не я рисую — это ты рисуешь».

Кристина Иванова

Помню, к нам иногда заходил завуч и говорил девочкам встать и поднять руки. Смотрели, не обнажается ли что-то в таком положении: тогда в моде были брюки с заниженной талией. А ещё однажды я наплела и нацепила себе кучу фенечек на руку — а носить фенечки было нельзя. Меня отчитывали при всём классе, сказали, что я во всём этом «выгляжу, как феня», а «фени — это такие женщины, которые стоят у фонарей». И предложили у родителей уточнить, что за женщины стоят у фонарей. Ещё о запретах, но уже не у меня — на родительском собрании для первоклассников моей подруге сказали, что ни в коем случае нельзя покупать ребёнку сменку с чёрной подошвой: чёрная подошва может оставить полоски на только что положенном линолеуме.

Анна Монгайт

Бабушка сшила мне форму в гимназическом стиле. То же коричневое платье и чёрный фартук, но платье длинное, рукава буфф, фартук не с крылышками, а с крыльями. К нему совершенно не шёл пионерский галстук, и я его не носила. Сначала меня за эту невероятную форму гоняли учителя, а потом вышибли из пионеров. Буквально — за дизайнерскую форму и выпендрёж. Классу моего старшего сына Моти запрещают бегать на переменах, но это, конечно, не так драматично.  

Алина Смирнова

Я оканчивала школу до введения обязательного ЕГЭ, поэтому с пятого по девятый класс нас натаскивали на написание выпускного (а потом и вступительного) сочинения. Натаскивали, как и везде, своеобразно: «налить воды» считалось за солидный навык, свои мысли катастрофически карались (как обычно, что хотел сказать автор, лучше других знал учитель), могли снизить оценку за почерк или исправленную в чистовике ошибку. Ничего особенного, всё как у всех.

Вот только заодно с исправлениями почему-то впали в немилость слова вроде «хороший» и «плохой», «плохо» и «хорошо» — то, что в правилах комментирования на Wonderzine называется оценочными суждениями. Попадание такого слова в сочинение автоматом снимало балл. Поэтому много лет спустя, став журналистом и получив возможность писать собственные тексты, которые никто не проверял на соответствие теме «проблема „маленького человека“ в произведениях Достоевского», я продолжала бояться сочетаний с запретными словами. Как собака Павлова, я исправляла их на «неплохой», «не самый лучший», «превосходный» и другие эпитеты. Избавиться от страха наказания удалось буквально год назад, когда до меня наконец дошло, что до моих текстов русичка не доберётся и никто издевательским голосом не будет читать моё сочинение вслух. Хорошо, что всё плохое уже в прошлом.

Фотографии: anmen — stock.adobe.com, Africa Studio — stock.adobe.com, Ozon