Личный опыт«Сейчас мы ей покажем»:
На меня подали в суд
из-за матчества детей

О себе

Я живу в Бишкеке, зарабатываю как исследовательница, делаю антропологические исследования. Много езжу по нашим регионам, по Центральной Азии. Там я исследую много вопросов, начиная с доступа к воде и заканчивая школьным питанием. Я бы не сказала, что такие исследования делать сложно — сложно найти на них деньги. В целом мне легко интегрироваться в сообщества, которые я исследую: я сама из сельской местности, хорошо владею речью, знаю культуру, традиции. Но какое бы исследование я ни делала, всегда встаёт вопрос гендерной дискриминации. Кроме того, меня всегда интересуют ЛГБТ-вопросы: последнее исследование, которое я сделала, — это оценка нужд и потребностей ЛГБТ-сообщества Кыргызстана.

Ещё я занимаюсь активизмом через искусство: пишу художественные тексты, делаю перформансы, выставки. Все они про права и свободы. Конечно, я участвую и в гражданских протестах, но то, что я инициирую сама, связано именно с художественными средствами.

О притеснении и активизме

Всё это исходит из моей личной жизни, из каждодневной дискриминации, с которой я сталкиваюсь. Дискриминация же в свою очередь связана с наличием детей. Мне не нужны какие-то отдельные привилегии — мне нужна возможность самостоятельно решать важные для детей вопросы. Раньше я многое не могла делать без разрешения отцов — например, старший сын не мог выехать на соревнования по футболу. В академической среде тоже так. Кажется, что она про законы и права, но ни фига: если у тебя есть дети, то у тебя обрезаются любые возможности поехать презентовать свои же исследования. Я дважды получала стипендию в других странах на PhD, но не могла поехать из-за детей. Если меня как художницу позвали на какую-то выставку, то мне оплачивают поездку, но никто не оплатит её моим детям.

Государство говорит нам рожать и улучшать демографию, но в итоге ты всё равно остаёшься одна. Эта риторика постоянно подпитывается государственными каналами, они очень романтизируют родительство, беременность и роды. Рассказывают много страшилок про аборты, якобы из-за них можно заболеть и умереть. А что, вынашивать и рожать детей безопасно? В кыргызском языке есть много фразеологизмов на эту тему, смысл которых прост: ты, главное, роди, а у ребёнка всё будет.

При этом от государства нет никакой помощи. Я плачу большие налоги, потому что у меня хорошая работа. Я посчитала, что на эти деньги могла бы отдать детей в хорошую частную школу. Многим приходится противостоять государству, но не у всех есть внутренние ресурсы. У меня их тоже не было, они появились только в последние годы. Появились силы делать свои личные истории публичными и вести какую-то гражданскую борьбу.

Мою страницу в фейсбуке читает много местных, я высказываюсь по любому важному поводу. Например, я писала про «Игры кочевников», которые все обожают, — я же считаю, что это полная херня. «Игры кочевников» — это международные соревнования, которые Кыргызстан продаёт как турпродукт. Но они не приносят Кыргызстану деньги — это просто ещё одна кормушка. Там работают пацаны, которые продают пирожки за десять сом (чуть больше восьми рублей. — Прим. ред.), и это очень мало. Я показываю изнанку этих игр: что для одних зрелище — для других тяжёлый низкооплачиваемый труд.

Раньше я многое не могла делать без разрешения отцов — например, старший сын не мог выехать на соревнования по футболу

Как антрополог я описываю насилие над женщинами в терминах, которые складывались годами. Например, у меня есть серия акций «Кызыл камчы сынсын». «Кызыл камчы» в переводе с кыргызского означает «красная плётка» — так называют мужчин, которые постоянно и с особой жестокостью избивают жён. Я слышала это слово с детства и понимала его значение. Во время одного исследования я спросила у пожилой респондентки, что означает эта фраза, — она ответила, что плётка называется красной от крови женщин, которая течёт из ран. «Сынсын» переводится как «пусть сломается». Я стояла с плакатами в городе, но последняя акция прошла на свалке шин. Я сделала эту акцию после того, как узнала, что один ублюдок-муж привязал на шею жены шины, избивал её и записывал это на видео, которое потом распространилось по интернету.

Однажды меня атаковали нацпатриоты после одной из феминистских выставок. Это была Первая Феминнале современного искусства в конце 2019 года. Я была кураторкой и провела её в Национальном музее изобразительных искусств. Это была большая международная выставка. Художница из Дании Джулия Саверис показала там перформанс о правах секс-работниц, где она сначала обнажилась, а потом оделась. Это обычный перформанс, ничего особенного, но две недели он был основной новостью в Кыргызстане. Какие-то политики призывали привлечь меня к ответственности или посадить за то, что я в Национальном музее «обнажила женщину». Саму выставку цензурировали, лично министр культуры снял шесть работ. Тогда же под давлением правых уволили директорку музея.

8 марта в прошлом году на нас напали люди в масках, а сотрудники милиции задержали, я была среди задержанных. Несколько раз следователи мне просто звонили и приглашали побеседовать — я отвечала, чтобы они прислали извещение, я же не подружка просто так с ними разговаривать. Я не правозащитница, многого не знаю — просто руководствуюсь мыслью, что у всех должны быть равные права. Правозащитницы говорят, что законы у нас написаны очень классно — но проблема в том, что они никак не исполняются.

Самый болезненный вопрос — это ЛГБТ-повестка. Я ЛГБТ-персона и публично говорю о своей идентичности. Часто можно услышать, что во всех бедах в Кыргызстане виноваты ЛГБТ-люди. Мы уже сами смеёмся: что бы ни случилось, всё сваливают на нас. Как будто если нас вывезти, Кыргызстан сразу расцветёт. В стране высокий уровень гомофобии: кроме активистов и активисток, почти нет открытых гомосексуальных людей. Это очень опасная и закрытая тема, потому что на ЛГБТ-людей физически нападали. В моём исследовании у респондентов очень много боли, целую художественную книгу можно писать. Например, одна трансженщина рассказывала, что для ментов избить трансперсону — прямо челлендж какой-то.

О матчестве

У меня трое детей, старшему сыну четырнадцать лет, среднему — десять, а младшей дочери пять. У всех разные отцы, и эту тему активно мусолят во всех кыргызоязычных пабликах. Это преподносят так, что я аморальная и не могу заниматься правами женщин — или всё стратегически продумала, чтобы потом политическое убежище получить или ещё что-то.

Я лишила биологических отцов родительских прав, потому что они никак не участвовали в жизни детей. Я не знаю, где они: отцы не выходили и не выходят сейчас на связь. Я очень давно хотела это сделать — и решила, что заработаю на адвокаток, потому что это сплошная бюрократия. Два года назад я скопила денег, и юристки полностью представляли мои интересы.

Потом я решила дать детям матчество. Дело в том, что моё имя гендерно-нейтральное в кыргызском языке. Мальчиков даже чаще называют именем Алтын — но спасибо моим родителям, что у меня такое имя. После этого я пришла в ГРС с заявлением о смене отчества. Показала решение суда, где написано, что я могу в одиночку представлять моих несовершеннолетних детей. Сотрудница послушала меня и всё сделала. Я думаю, что она не насторожилась, потому что увидела моё как бы «мужское» имя.

В конце февраля мне пришло извещение, что мне нужно явиться в суд. Там было про аннуляцию записи о смене отчества — и о том, что нужно взыскать с меня пошлину. При ГРС есть департамент регистрации населения, и заявление в суд — целиком их инициатива. Пока я не написала публично о том, что дала матронимы детям, всем было всё равно. Но как только я написала в фейсбуке о том, что дала детям матчество, то патриархальные жопы начали гореть. Я представляю, как там сидели несколько мужиков и думали: «Сейчас мы ей покажем».

Потом я решила дать детям матчество. Сотрудница не насторожилась, потому что увидела моё как бы «мужское» имя

Сначала я ужасно расстроилась, но потом взяла себя в руки и написала пост о том, что мне пришла повестка. Это было моё прямое обращение к государству, где я попросила перестать меня преследовать. Я уверена, что они [истцы] не ожидали, что я окажу какое-то сопротивление. Государство привыкло судить людей как хочет. Люди очень боятся судебной системы, она очень коррумпирована и несправедлива. Многие думают, что я стыжусь, что у моих детей разные отцы, они пытаются использовать этот факт против меня в соцсетях. Но ни хрена: мне вообще ни за что не стыдно в своей жизни.

Тогда же откликнулось очень много местных журналистов. На суд пришли корреспонденты всех читаемых изданий, телевидение. Но заседание перенесли — и я заранее знала, что так произойдёт. Специалист ГРС притащил какой-то новый иск, где я теперь не прямая ответчица, а ответчица «в интересах несовершеннолетних детей». Новое заседание назначили на 4 марта. Мне вменяют то, что детям нельзя давать матчество — только отчество. В законе написано, что если нет отца, то можно дать отчество по имени отчима, дедушки — кого угодно, лишь бы у этого человека был член. Но там не написано про запрет!

Наши власти очень боятся таких публичных вещей. Садыр Жапаров, (президент Кыргызстана. — Прим. ред.), по моим ощущениям, тоже боится, он всё время пытается заработать какие-то общественные очки. Я знала, что если не сделаю это открытым и публичным, то у меня нет ни единого шанса на победу. Сейчас мы боремся уже не за меня и моих детей, а за всех. Мы собираемся подавать заявление в Конституционную палату, чтобы, опираясь на этот кейс, узаконить матчество, чтобы женщины не сочиняли отчество для своих детей.

О реакции и поддержке

Я чувствовала поддержку от журналистов и простых людей, которые пришли на заседание суда. Очень много людей поддержали меня в Сети. Потом подключились правозащитницы, которые объяснили мне, что делать, проконсультировали. При этом, конечно, пишут разное: я обещала себе не читать негатив, но всё равно читала. Говорили, например, что я специально всё подстроила, потому что хочу уехать. Но планов уезжать у меня нет. Такие мысли бывают, когда я не могу обеспечить детей базовыми вещами. Медицина у нас в жопе: если ты бедный и серьёзно заболел, то можно просто ложиться и умирать. Когда начинается прессинг со стороны государства, я задумываюсь об отъезде. Но потом отпускает: мой дом здесь, я хочу быть здесь.

В Кыргызстане есть подготовленная аудитория. Люди в разных городах нормально реагируют на мои выступления — например, на тему арт-активизма в Центральной Азии. Но в то же время есть много людей, которые посвящают мне посты с ненавистью, угрозами. Читая это, я думаю, что все меня ненавидят. А потом еду делать исследование в какое-нибудь горное село, и там девочки-старшеклассницы или бабушки говорят, что знают меня, благодарят за борьбу.

После резонанса с судом отцы детей со мной никак не связывались: они боятся за свои жопы. Они боятся моего влияния в соцсетях, но других ресурсов у меня нет. Они меня заблокировали в социальных сетях. Полагаю, что они тревожатся о том, что у меня есть аудитория и я могу что-то написать про них, но мне на них вообще наплевать.Мою страницу в фейсбуке часто взламывают — обычно это происходит после моих постов, где я критикую правительство. Я готова к худшим сценариям, но лучше быть свободной в тюрьме, чем несвободной на воле.