Книжная полкаИсторик фемдвижения в России Анастасия Ходырева о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в книжном шкафу. Сегодня о любимых книгах рассказывает историк феминистского движения в России Анастасия Ходырева.
ИНТЕРВЬЮ: Алиса Таёжная
ФОТОГРАФИИ: Екатерина Старостина
Макияж: Ирина Гришина
Анастасия Ходырева
феминистка, историк феминистского движения в России после перестройки
В книгах я ищу покой, но нахожу топливо для своего и так ускоренного мозга
Чтение для меня одновременно роскошь и средство передвижения. Я не из тех, кто регулярно читает по тридцать книг в месяц или даже за год. Я вообще не уверена, что могу назвать себя начитанной, хотя я хорошо образованна. Скорее с чтением связаны определённые периоды моей жизни, когда я могла себе его позволить.
Я аутистка. Как и во всём прочем, в книгах я ищу покой, но нахожу топливо для своего и так ускоренного мозга. Это изматывает, так что для чтения я нуждаюсь в редких условиях — режиме и свободе от бытовых тревог. Погружение в книги несовместимо для меня с активной организационной или административной работой, требующей быстрого дисперсионного внимания, — именно этим я чаще всего занята профессионально. Сейчас я почти не читаю художественную литературу, предпочитаю исторические и политологические обзоры, исследования и дневники. Поэзия мне, за редкими исключениями, недоступна: мне тяжело выносить её стимул без смазки, например музыки, где эмоцию мне передаёт мелодия, а текст её ритмически сопровождает.
Я довольно рано начала читать, незаметно для самой себя спрыгнув в быстрое гладкое чтение. Волшебные истории были моим первым убежищем. С раннего детства я подвергалась сама и была свидетельницей регулярному домашнему насилию, так что чтение по кругу одних и тех же сказок позволяло мне отключиться от реальности и восстановить эмоциональное равновесие. Сейчас хорошо информированные родители наверняка бы обратили на это внимание. Но накануне коллапса Союза на юге Ленинграда в семье из женщин четырёх поколений, из которых две были иждивенками (я тогда выучила это слово), двум остальным, вкалывавшим с утра до ночи, было не до того. Я так поднаторела [в чтении], что в младшей школе была одной из первых в классе по скорочтению — не знаю в чём прикол этой дисциплины, надеюсь только, что её больше нет.
Любимой книгой в детстве для меня был трёхтомник казахских народных сказок. Сказки эти короткие и остроумные. Героями часто становятся звери — лисы и ослы, чаще других — наделённые интеллектом и разными добродетелями, что позволяло историям выбраться из традиционалистской канвы. Притом что про батырок, то есть богатырш, там тоже есть. Другие мои друзья того времени — сборник сказок Дональда Биссета «Забытый день рождения», трилогия о Волшебнике Изумрудного города Александра Волкова и сказки Уайльда. Тогда же мне попались тоненькие книжечки К. С. Льюиса про Нарнию, а именно «Племянник Чародея», который меня совершенно унёс.
К старшим классам я уже достаточно выучила английский, чтобы испытывать удовольствие от взаимодействия с ним. И моё первое самостоятельное решение по поводу своей жизни пришлось как раз на тот период. Меня выгнали с позором из понтовой первой школы, и я сама выбрала и поступила в ту, что была рядом с домом. Тогда она была чем-то вроде ПТУ, там было относительно вольно, и я смогла прийти в себя и продвинуться в учёбе, в том числе в английском и истории. Тогда же я начала абстрактно интересоваться демократией, так как это слово в конце 90-х ещё попадалось.
В университете я дочитала свой основной массив художественной литературы: пред- и послевоенную британскую и американскую прозу в оригинале, как того требовала программа филфака, где я училась параллельно с основным образованием на социологии. Началась вторая половина нулевых. Андрогинные виджейки-суперзвёзды с канала MTV уступили место новым стандартам суперфеминности вслед за растущим государственным контролем за гендерными ролями. Во многом это стало причиной, по которой я ушла в феминистский активизм. На меня очень сильное влияние в тот период имела мама, Наталия Ходырева, феминистка из конца 80-х — начала 90-х, создательница и руководительница ИНГО «Кризисный центр для женщин» в Петербурге.
Потом были экономический кризис, война с Грузией и новая волна западной левой повестки, появление соцсетей. Десятые — болезненный период выхода из окостеневших нулевых, время непрерывной и отчаянной правозащиты, опустошившей дотла, по мере роста цензуры и объёмов работы, несколько поколений активист_ок. В 2016 году я перестала участвовать в институционализированной феминистской работе, откуда под законами о «гомопропаганде» и «иноагентах» начали выдавливать самоадвокаток, как опасных и недостаточно благонадёжных.
Помимо работы, которую я долго считала делом своем жизни, у меня оборвались личные отношения — я была в большом смятении, переживание которого заняло у меня около года. Читать я тогда почти не могла, скорее размышляла и искала выходы в разной коммуникации со всей доступной мне средой. Эта остановка в работе позволила мне впервые спокойно подвести итоги и обозначить проблемы. Я впервые увидела, что основные силы активисток уходят на постоянное объяснение окружающим значимости феминистской повестки и своего права ею заниматься. Я решила попробовать разобраться в причинах.
Последнее погружение в чтение связано с моим текущим интересом — новейшей историей феминистского движения в России после перестройки. Поразительным образом, даже находясь внутри движения с середины нулевых, я получала все знания о предшествующей работе из личного опыта и контактов. Только в магистратуре Центрального европейского университета я смогла оценить пропасть в уровне и глубине дискуссии, которая доступна исследовательницам и недоступна активисткам или просто интересующимся повесткой.
Поэзия мне, за редкими исключениями, недоступна: тяжело выносить её стимул без смазки, например музыки
Райнер Хильдебрандт
«От Ганди до Валенсы: история ненасильственного сопротивления»
Ключевая книга в старших классах школы с фото и фактами в пользу отказа от насилия ради изменений. Она произвела на меня огромное впечатление и навеки привила от симпатий к призывам к оружию, какой благой бы ни была цель. Сейчас я готова покритиковать эту книгу за однобокость и героизацию мужчин: среди главных миротворцев второй половины нет ни одной женщины, но можно списать этот факт на издание в 1989 году. Я мечтаю о новой версии этой книги с учётом достижений феминистской истории за последние тридцать лет.
Фэнни Флэгг
«Жареные зелёные помидоры в кафе „Полустанок“»
«Жареные зелёные помидоры» — книга, которая уместила в одном романе как будто сразу несколько романов: об эмансипации, выходе из насилия, потрясающую линию любви и поддержки между женщинами, выпавшими из некогда могучей семьи в социальные разломы истории американского расизма и сегрегации, Великой Депрессии, мясорубки Второй мировой войны и послевоенной реакции.
Я помню, что почувствовала интересный контраст с эталонным «романом в романе» «Мастер и Маргарита» Булгакова, который меня завораживал, но скорее развлекал, чем вызывал сочувствие — из-за его ортодоксального пафоса. Похожие книги для меня, по одну руку — это оглушающий гимн гуманизму «Убить пересмешника» Харпер Ли, а по другую — глобальная и беспощадная постколониальная история «Детей полуночи» Салмана Рушди.
Наталия Ходырева
«Современные дебаты о проституции: гендерный подход»
В конце 90-х коллеги из стран, где существовали лояльные законы в отношении проституции, начали бить тревогу. В депортационных тюрьмах массово появились выгоревшие постсоветские женщины, которые не знали языка и не имели при себе паспортов. ИНГО «Кризисный центр для женщин», который Наталия создала и возглавляла до 2014 года, начал работать как убежище для россиянок, проданных в бельгийские, немецкие, голландские и израильские бордели. Результатом работы стало первое и, кажется, единственное по сей день феминистское по методологии исследование на русском о связи проституирования и торговли людьми. Что важно, эта книга обращает внимание на всех участников секс-эксплуатации, а не только на самих эксплуатируемых. На её основе я сделала дипломное исследование уличной проституции в Санкт-Петербурге и должна сказать, что никогда — ни до, ни после — я не видела столько страданий и унижений человеческого достоинства обычных женщин, которые были системно обмануты и оставлены, словно на притравке, для всех желающих реализовывать власть.
Александра Леньель-Лавастин
«Забытый фашизм. Ионеско, Элиаде, Чоран»
На волне массового подъёма феминизма в России я познакомилась с Надей Плунгян, энциклопедических познаний историком искусства 30-х в Советской России и художницей, которая разглядела мою дезориентацию в потоках работы и дала мне эту книгу-исследование. Меня поразило несколько вещей: циклическая структура повествования, нехарактерная для научных текстов, но несравнимо более дружелюбная для меня, и нарушение мышления холодной войны, которое противопоставляло коммунистические и западные режимы.
Эта книга так хорошо написана и переведена, что я перестала испытывать ужас перед наукой, куда, мне казалось, пускали только вальяжных дяденек. Прежде я даже не могла помыслить, что могу заниматься чем-то за пределами прикладных исследований. Другой текст и общение, которые оказали на меня большое влияние и поддержали моё решение двигаться в историю, — это статья Иры Ролдугиной, историка России XVIII и XX веков «Почему мы такие люди?». Раннесоветские гомосексуалы от первого лица: новые источники по истории гомосексуальных идентичностей в России, о расцвете и уничтожении гендерной эмансипации в 20–30-х.
Оскар Уайльд
«De Profundis»
Наиболее внятные ответы в кризисное время середины 2010-х пришли ко мне в виде дневников. По форме «De Profundis» — письмо любовнику Альфреду Дугласу из тюрьмы. Здесь оклеветанный и изгнанный Уайльд оставляет иронию и, как любой тяжело раненный, без конца кружит в мучительном монологе, впадая то в откровения, то в мольбы, то в обвинения. Честность этого текста позволила мне отстраниться от заполнявших меня эмоций, перестать стыдиться своих чувств, начать их уважать и проживать.
Константин Сомов
«Дневник. 1917–1923»
Это очень щедрый документ: Сомов лаконично и откровенно записывал в несколько строк практически каждый свой день, переживая при этом революции, эмиграцию и снижение статуса, разрыв с семьёй, оставшейся в Ленинграде, старение, сексуальные отношения с мужчинами — главным образом, длительный роман с Мефодием Лукьяновым.
После знакомства с этими дневниками я начала вести свой. И так же, как Сомов копировал лондонца Сэмюэла Пипса, я копировала Константина Андреевича, сначала заставляя себя, даже иногда переписывая строки: писать о собственных ощущениях коротко и ясно оказалось не так легко. Но я хорошо учусь, пусть и не моментально. Эта тренировка стала лучшим способом выбраться из бесконечного водоворота тяжёлых мыслей и обозначить перспективы того, что мне делать дальше со своим будущим и прошлым.
Ирина Соломатина, Виктория Шмидт
«Женский активизм в Беларуси: невидимый и неприкасаемый»
Во второй половине 2010-х мне очень удачно попалась эта книга, авторки которой занимались поиском системных причин «угасания» женского активизма в Беларуси, его места в глобальном контексте и неравенства между его производительницами, то есть активистками, и потребительницами — экспертами в политике и академии. Оказалось, что это релевантно и для России.
Я вообще считаю, что в России, и особенно в её столичном регионе, нужно почаще смотреть по сторонам и пользоваться привилегией распространения русского языка на постсоветском пространстве как для расширения кругозора, так и освоения деколониального взгляда. Он гораздо лучше развит в бывших союзных республиках, особенно Беларуси, Украине и Кыргызстане. По опыту могу сказать, что это справедливо как для феминисток, так и для ЛГБТК-работы.
Найра Юваль-Дэвис
«Гендер и нация»
Помимо специализированных исследований по позднему СССР и постсоветскому периоду (такие как книги Мэри Бакли «Women and Ideology in the USSR», Валери Стерлинг «Organizing Women in Contemporary Russia» и Лайзы Макинтош «Funding Civil Society»), я хочу сказать о феминистской методологии. «Gender and Nation» — важнейшая работа, которая ждёт не дождётся перевода на русский. «Гендер и нация» на пальцах объясняют, как национальное государство включает женщин в своё символическое, биологическое и культурное воспроизводство и что происходит, когда оно законодательно диктует женщинам что, когда и как делать (спойлер: подготовка к войне).
Мне повезло попасть на программу «Гендерные исследования» аккурат накануне её изгнания вместе с университетом из Восточной Европы. Конечно, похожие идеи можно прочесть и у классиков социологии и философии, то есть белых европейских мужчин, но внимание к гендеру, расе и классу придают теориям необходимый объём для того, чтобы их можно было применять в разных, на первый взгляд, контекстах.
Ольга Хасбулатова
«Российская гендерная политика в ХХ столетии: мифы и реалии»
Ольга Хасбулатова — историк и чиновница, благодаря которой гендерные исследования получили легитимацию в российском высшем образовании в начале 90-х. Эта книга вышла в 2004 году в Ивановском государственном университете и внешне представляет собой худший образец отечественной книгопечати. Но под зелёной обложкой с разными шрифтами лаконично описано более или менее всё, что надо знать о гендерных режимах, которые действовали на территории России последние сто лет. А также из неё можно понять задачи и перспективы государственной гендерной политики последних пятнадцати лет.
Татьяна Забелина
«Миростроительство после холодной войны»
В этой книге под редакцией Татьяны Забелиной обсуждаются международные документы, роль женского движения в миротворчестве и позиция по чеченской войне (на тот момент только первой). Как и сегодня, в 1990-е Россия вела неоколониальные войны, что дало толчок антивоенному женскому движению. К сожалению, критика милитаризма — это то, чего я не вижу в сегодняшней мейнстримовой феминистской повестке: на эту тему не публикуются книги, нет более или менее внятных и последовательных обсуждений. Разумеется, женское и даже феминистское движения могут быть любого оттенка, но именно открытое обсуждение и признание разных позиций позволит современным российским феминисткам не оказаться в учебниках среди тех, кто поддерживали государственную военную агрессию.