Книжная полкаСоосновательница FEM TALKS Катерина Денисова о любимых книгах

Катерина Денисова

авторка и соосновательница FEM TALKS

Лидия Чарская

«Записки институтки»

Я обязана этой книге тем, что никогда не ненавидела «женскую литературу», хоть мне и не удалось избежать фазы «я-не-такая-как-другие-девушки». «Записки институтки» — это такая потрясающая искренность и простота, что книга стала бестселлером, таким «Гарри Поттером» или «Сумерками» своего времени. Можно как угодно относиться к Чарской, но, на мой взгляд, объективно круто, что в начале XX века в России была писательница, которая писала о девочках и для девочек, и это были не какие-то истории о том, как важно срочно выйти замуж, а рассказы о женской дружбе, девичьих мечтах и надеждах. А вот советской власти и писателям типа Корнея Чуковского это крутым не казалось. Вот с каким чистейшим сексизмом он сетует на славу Чарской: «Вся молодая Россия поголовно преклоняется перед нею, все Лилечки, Лялечки и Лёлечки». Ничего не напоминает?

Луиза Мэй Олкотт

«Маленькие женщины»

Эта книга стала для меня идеальным пространством для поиска себя — там же целых четыре сестры, можно примерить на себя идентичность какой угодно из них. Я этим и занялась и очень обижалась на мою сестру, которая говорила, что я никакая не Джо (главная героиня, талантливая писательница-бунтарка), а самая настоящая Эми (её младшая и довольно капризная сестра с хаотичной энергией). Помимо этих переживаний, было ещё и раздражение от того, что все в книге то выходят замуж, то в кого-то влюбляются. Конечно, в десять лет я не была никакой феминисткой, но уже тогда меня инстинктивно напрягало постоянное очевидное присутствие хоть какого-нибудь мужчины в жизнях героинь. За это же я не любила Джейн Остин. А потом выросла и поняла, что эти книги гораздо глубже, чем мне казалось, и в них скрыты важные протофеминистские послания. Также с возрастом до меня дошло, что я и правда никакая не Джо, а самая настоящая Эми и это нормально. Не нужно быть гениальной затворницей, чтобы тебя воспринимали всерьёз.

Фёдор Достоевский

«Неточка Незванова»

В школе я по какой-то причине просто ненавидела Достоевского. Из принципа не читала его книги из школьной программы, писала сочинения «на отстаньте», испытывала какое-то отвращение к самой его личности. А потом в девятнадцать лет открыла то ли «Игрока», то ли «Идиота» и совершенно пропала. Я помню свой абсолютный шок, когда увидела, что есть литература (а именно русская литература), где женщине позволено грустить (не из-за мужчин и детей) и иметь глубокие чувства, испытывать меланхолию (известно же, что это благородное чувство для мужчин) и даже кончать жизнь самоубийством из-за каких-то понятий, а не после отвержения мужчиной. Наверное, с героини Настасьи Филипповны началась моя одержимость «слабыми» женщинами, которые в своей мнимой слабости как-то поразительно сильны и субверсивны. «Неточка Незванова» — это небольшая повесть о девушке, которая росла в наитоксичнейшей среде: папа с алкогольной зависимостью / непризнанный гений и несчастная мать, которая тащила весь быт и финансы на себе. Позднее Неточка уже в новом доме находит утешение в общении со своей ровесницей Катей, и это общение нельзя назвать сугубо дружеским. Первую встречу с Катей Неточка описывает так: «С первого взгляда на неё, — каким-то счастьем, будто сладким предчувствием наполнилась вся душа моя. Представьте себе идеально прелестное личико, поражающую, сверкающую красоту, одну из таких, перед которыми вдруг останавливаешься как пронзённый, в сладостном смущении, вздрогнув от восторга, и которой благодарен за то, что она есть, за то, что на неё упал ваш взгляд, за то, что она прошла возле вас». Надо сказать, это не единственный пример гомоэротичного подтекста в романах Достоевского, и для меня до сих пор загадка, каким образом он мог так чувствовать тяготы «женской доли» и передавать нюансы женских взаимоотношений, при этом будучи абсолютно абьюзивным по отношению к своим избранницам.

Теннесси Уильямс

«Memoirs»

Наверное, фанатичное чтение пьес Теннесси Уильямса стало логичным продолжением моей одержимости женщинами-на-грани и сильными-слабыми героинями. Конечно, южная красавица Бланш Дюбуа, которая «всегда полагалась на доброту незнакомцев», стала для меня очередной феминистской иконой — и не только для меня. Не одно исследование посвящено тому, как Бланш своим якобы экзальтированным и виктимным поведением на самом деле указывает на несовершенства патриархата и бунтует против контроля сексуальности обществом. Немаловажно, что героиня заканчивает свою жизнь (по крайней мере, показанную нам в книге) в психиатрической лечебнице, а случилось это после того, как она пережила изнасилование. Это важный с феминистской точки зрения момент, который иллюстрирует, что женщины, которых в патриархатной культуре называют «истеричками», на деле просто не вписываются в неё, выявляют её ужасы и страдают от них. В автобиографии Уильямса я увидела импульс и источник его творчества — в историях про вздорную мать, несчастную сестру, которая оказалась на всю жизнь запертой в психиатрической лечебнице из-за того, что её вполне обоснованную депрессию решили «лечить» лоботомией, рассказах про принятие собственной гомосексуальности и зависимость. Уильямс признанный и популярный драматург, но кажется, что многие критикуют его за «излишнюю» экзальтированность и сентиментальность. Я заметила, что многие любимые мной авторы подвергаются критике как раз за это, и думаю, что это связано с гетеросексизмом и представлениями о гегемонной маскулинности.

Моррисси

«Autobiography»

Моррисси разочаровал немало фанатов своим персональным правым поворотом и мигрантофобными высказываниями, но я по заветам Rubber Ring просто не могу вычеркнуть его из сердца и памяти. Как говорится, don’t forget the songs that make you smile and the songs that made you cry. Благодаря Моррисси я стала вегетарианкой и скоротала немало одиноких и непростых вечеров с минимальным ущербом для себя и других. А ещё в очередной раз поняла, что быть чудаком нормально и быть феминным мужчиной — тоже. Именно из песен Моррисси (чего только стоит «Vicar in a Tutu» — песня про священника, который танцует перед паствой в балетной пачке) и его автобиографии, я узнала, что вообще-то существуют альтернативные маскулинности, и они симпатичны мне куда больше гегемонной. Помню, с каким восторгом я выписала себе цитату из «Автобиографии»: «Феминные мужчины очень остроумны, в то время как мачо — скучнее смерти».

Кэрол Адамс

«The Sexual Politics of Meat»

К слову, о вегетарианстве — очень важной в моём становлении как феминистки стала эта книга, в которой Кэрол Адамс разрабатывает феминистско-вегетарианскую критическую теорию. Она пишет, что угнетение женщин мужчинами и угнетение животных человеком тесно переплетены между собой, и иллюстрирует это примерами из сексистской рекламы мяса (таргетированной на мужчин), трудов эволюционистов XIX века и даже Библии. Очень важная мысль: пока существует угнетение одного вида другим, будет существовать и дискриминация внутри вида-угнетателя. Достаточно посмотреть на такие практики, как человеческие зоопарки, чтобы понять, что оправдательным аппаратом угнетения служит дегуманизация, представление о том, что есть «примитивные», близкие к животным группы людей. Женщины, кстати, тоже причислялись к этим группам — например, некоторые эволюционисты не рекомендовали женщинам и небелым людям есть животную пищу, так как эти группы «слишком близки» в эволюционном развитии к животным. Дегуманизация до сих пор эффективно подкрепляет угнетение только благодаря (ложному) представлению о том, что лишь человек заслуживает прав и неприкосновенности. Это не так, и пока мы считаем, что нормально истреблять целые виды ради наших прихотей и нужд, мы сможем оправдать и геноцид, и рабство. Эта книга помогла мне понять, что, хоть феминизм и справедливо сконцентрирован на женщинах и их проблемах, не нужно упускать из внимания смежные и очень тесно связанные с феминизмом проблемы расизма, классизма, спесишизма и т. д.

Сильвия Федеричи

«Калибан и ведьма»

«Калибан и ведьма» продолжает эту линию (не напрямую, конечно, но в моей библиотеке — да). Мы привыкли воспринимать охоту на ведьм как продукт «религиозного фанатизма» и «тёмного Средневековья», в лучшем случае феминистки обращают внимание на мизогинные корни этого процесса. Федеричи же показывает, что в разворачивании охоты на ведьм, помимо сексизма, были замешаны этатизм, капитализм, колониализм, научная революция, освоение земли и демографическая политика. Исторический пример охоты на ведьм особенно ярко иллюстрирует взаимосвязь и тесное переплетение различных систем угнетения, направленных на маргинализацию и подчинение «неудобных» групп (Федеричи даже сравнивает обвинения в ведьмовстве с сегодняшними обвинениями в экстремизме и терроризме — чаще всего это пустые и необоснованные дела, созданные для запугивания населения). В том числе один из итогов преследования ведьм — установление полного контроля над женской сексуальностью и репродуктивностью. Неудивительно, что феминистки взяли на вооружение образ ведьмы как эмансипаторный — многим известны, например, феминистские лозунги по типу «Мы дочери ведьм, которых вы не смогли сжечь» или акции группировки W.I.T.C.H. против капитализма и патриархата. Мне интересно исследовать политический потенциал магии и связанных с ней эстетики и символизма, поэтому я внимательно слежу за всем, что происходит сейчас в этом поле, — например, за расцветом популярности witchtok — особого ведьмовского сегмента TikTok, где летом, например, люди устраивали коллективные ритуалы против превосходства белых (white supremacy) и в поддержку Black Lives Matter.

Элисон Бекдел

«Are You My Mother?»

Я просто обожаю Элисон Бекдел и очень жалею, что многие знают эту талантливую писательницу и комиксистку только по названному в честь неё тесту. Я читала у неё две книги — «Весёлый дом» (есть в переводе на русский) и собственно «Are You My Mother?». В обеих Бекдел потрясающе тонко, остроумно и бережно разбирается в истории своей семьи, документирует своё становление как лесбиянки и феминистки и органично вплетает в свои рассуждения теорию: от радикально-феминистских трудов до Дональда Винникотта. «Are You My Mother?» прислала мне моя подруга по переписке со словами, что это книга точно будет мне интересна. До этого она присылала мне «Под стеклянным колпаком» Сильвии Плат с той же припиской — и не обманула. В этот раз она тоже оказалась права — я была поражена, каким языком Бекдел пишет о своих отношениях с матерью, поражена тому, что такой язык вообще существует: бережный к матери и осведомлённый о её трагедиях и ограничениях, но при этом уважительный к собственной травме.

Эмили Отем

«The Asylum for Wayward Victorian Girls»

Скажу сразу, что не дочитала эту книгу до конца из-за нехватки времени, но всё равно считаю её важной для себя. Во-первых, потому что её авторка — исполнительница, которая в своё время оказала на меня большое влияние. Эмили Отем в довольно специфическом жанре, который сама назвала «викториандастриал» (викторианский индастриал), пела о пережитом абьюзе, борьбе с биполярным расстройством и сексизме. При этом для передачи своих переживаний и опыта она пользовалась интересными историческими и литературными метафорами: образами из Шекспира, городскими легендами, британским эпосом. Одна из её крупнейших метафор — викторианская психиатрическая лечебница, в которой разворачивается действие её альбома-мюзикла «Fight Like a Girl» (я просто обожаю оттуда трек «Girls! Girls! Girls!», в котором Эмили высмеивает омерзительную викторианскую традицию организовывать «туры» по психиатрическим лечебницам, во время которых за деньги можно было понаблюдать за пациентками, как за животными в зоопарке). Этот же сеттинг задействован в её полуавтобиографической книге «The Asylum for Wayward Victorian Girls», в которой она делится своим опытом пребывания в психиатрической клинике, параллельно рассказывая историю вымышленной девушки, находившейся в викторианской лечебнице. Этим двойным повествованием Эмили хотела показать, как мало изменилось за двести лет: «Люди не знают о том, что проделывают с ‘пациентами’ в современных сумасшедших домах. Не представляют, какие чинятся там издевательства». Я уверена, что очень важно об этом говорить, и рада, что сейчас в России этим занимаются чудесные активистки — например, Саша Старость, Катрин Ненашева, Алена Агаджикова.

Кристина Пизанская

«Книга о граде женском»

В университете я занималась феминистской теологией и даже защитила по этой теме диплом. Сейчас мои научные интересы немного трансформировались, но я до сих пор помню своё удивление от того, что уже в XIV, XV веках женщины писали о литературе, жизни, других женщинах и Боге таким смелым и ярким языком. Очень многие протофеминистские труды выстроены вокруг попыток переосмыслить традиционную теологию или поспорить с ней — их авторки пытались переинтерпретировать в более дружественном женщинам ключе сюжеты о сотворении человека, грехопадении и многие другие. «Книга о граде женском» в этом плане тоже выстраивает свой собственный нарратив — в ней Кристина Пизанская опровергает господствующие стереотипы о женщинах и возвращает историю и голос женщинам, которые оказались вытеснены традиционными историческими и религиозными канонами. А потом помещает их в отдельный город, первым в который входит не кто иная, как сама Дева Мария. То, что уже в начале XV века существовала протофеминистская утопия о городе, населённом только выдающимися женщинами, большой плевок в лицо сексистам, которые отказывают женщинам в смелости, креативности и воображении.