Книжная полкаКураторка
Рита Соколовская
о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в книжном шкафу. Сегодня о любимых книгах рассказывает кураторка Московского международного фестиваля экспериментального кино Рита Соколовская.
ИНТЕРВЬЮ: Алиса Таёжная
ФОТОГРАФИИ: Катя Старостина
МАКИЯЖ: Виктория Вакулюк
Рита Соколовская
кураторка
Последнюю пару лет я реанимирую
для себя чтение как душеспасительную практику — пересобираю
его заново
Начать, наверное, нужно с того, что с детства меня окружали люди с очень разным подходом к чтению. Мой папа — активный участник андеграундных литературных процессов 1990–2000-х, и, конечно, весь цвет новой российской поэзии и прозы был в доме с детства. Я выросла на стихах Валерия Нугатова, Ирины Шостаковской, Станислава Львовского, Григория Дашевского. Не то чтобы мне их читали, просто они всегда были вокруг — люди, которые сейчас составляют карту новейшей русской литературы. Оказывается, очень важно, о чём говорят на кухне и какие книги стоят на полках. Во взрослом возрасте я невольно возвращалась к вещам, которые тогда просто были частью интерьеров «большого мира». Я думаю, что во многом детский взгляд «изнутри» на литературные процессы 90-х сформировал болезненность, с которой я отношусь к книгам. Этот мир представлялся бредовым и травмоопасным, но при этом очень притягательным. Я так вижу чтение до сих пор, отношусь к нему с осторожностью.
С другой стороны, мои родители были совсем юными, когда я родилась, и именно за развитие привычки читать была ответственна бабушка — женщина, которая обожала русский символизм и классику детской христианской литературы в духе «Хроник Нарнии», «Полианны», «Маленького принца».
Ну и третий наставник, дедушка — фанат научной фантастики, настоящий советский инженер со страстной любовью к тому, чтобы воображать будущие лучшие миры. Он читал мне Лема, Стругацких, Герберта Уэллса, Рэя Брэдбери. Я помню жуткий рассказ «Всё лето в один день» Брэдбери, где одноклассники запирают девочку Марго (я, конечно, тут же проассоциировала себя с ней) в чулане в тот самый день, когда на планете Венера впервые за семь лет должно было выйти солнце.
Мне кажется, в детстве я относилась к книге как к документу: если что-то написано, то так оно и есть. Это очень пугающая мысль. Особенно здорово это работало с книгами вроде «Хоббита» или «Волшебника Земноморья», к которым прилагались карты этих воображаемых миров, что делало их абсолютно реальными, я даже рисовала собственные маршруты по этим картам. Картографируемое пространство и ощущение движения времени — то, чем я до сих пор наслаждаюсь в литературе. Мой любимый жанр — герой путешествует из точки А в точку B.
В подростковом возрасте увлечение кино заслонило остальное. Чтение уже тогда вызывало чувство тревоги, которое, похоже, сформировалось в детстве: оно становилось всё более беспорядочным, неразборчивым. Тогда,
в 2007–2009 году, все читали Чака Паланика и Харуки Мураками, которые странным образом смешивались с классической школьной программой и готическими романами. Мои подружки обожали Эдгара По, и я вместе с ними. Как и в случае с Марго с Венеры, рассказ про чёрного кота (а у меня тогда как раз был чёрный кот) стал сценарием кошмаров на многие годы. Потом была страшная мода на Керуака и Берроуза, потом откуда-то всплыли Маркиз де Сад и «Декамерон» — бабушка как-то обмолвилась, что это единственная доступная порнография в её юношестве, и я немедленно побежала читать. Это было очень интересное время, когда литература ненадолго стала для меня источником острых ощущений и полем для раскрытия собственной чувственности и сексуальности. Мне кажется, мои ровесники меня поймут — это тогда было практически общим местом.
Я училась на факультете социокультурных исследований, это очень туманная область знания. Чтобы быть культурологом, говорили нам, нужно шарить во всём по чуть-чуть. Любое гуманитарное образование неизменно меняет читательские привычки и стратегии чтения, если не сказать травмирует. Мы читали постоянно, очень-очень много и часто тяжеловесные тексты. Мне восемнадцать лет, и первой заданной на дом книжкой была «Слова и вещи» Мишеля Фуко. Впоследствии он стал важным для меня автором, но тогда я расплакалась на шестой странице, а мой профессор сказал: «Просто медитируйте над текстом, не обязательно понимать всё». Эта фраза помогла пережить пять лет университета: Канта, Дюркгейма, Вебера, Маклюэна, Делёза и многих других. Литература в тот момент перестала быть формой мазохистского досуга, но превратилась в очень важный инструмент. Это звучит немного наивно, но тогда я только начинала понимать, как устроено искусство, как можно про него говорить, что оно совсем не автономно от остального мира, что оно политично.
Последнюю пару лет я постепенно реанимирую для себя чтение как душеспасительную практику. Я иронизирую, но отчасти это действительно так: мой опыт чтения довольно травматичный и сейчас я пересобираю его заново. После шести лет теоретической литературы — сначала в университете, а потом в ИПСИ, где чтение было необходимостью и часто вызывало сопротивление, — мне хочется вырастить себя как самостоятельную читательницу, возможно, вернуться к чему-то. Мой вкус в кино формировался более-менее свободно и органично, и мне хочется, чтобы так же случилось и с литературой.
Я не могу долго концентрироваться, поэтому объёмные книги обычно приберегаю для отпуска. Я люблю читать медленно, мне нравится оставлять книгу на половине и возвращаться к ней через пару месяцев. Есть книги, которые я читаю годами, как, например, «Идиота» — просто наслаждаюсь необязательностью и бессистемностью. Сейчас я стараюсь читать каждый день перед сном: единственный момент дня, когда чувство спешки и тревоги пропадает.
Я работаю в сфере культуры, и чтение косвенно является частью моей работы. Я читаю критику, тексты художников, интервью, стараюсь читать больше иностранной периодики типа журналов October или Texte zur Kunst. Я хочу быть в курсе того, что происходит в мире, но что особенно важно, в нашем локальном контексте. Мне нравится, например, Sygma — идеальная для меня платформа, свободное пространство, где циркулируют русскоязычные тексты о современной культуре, где работы авторитетных авторов соседствуют с местной молодой теорией и поэзией.
Сейчас я стараюсь читать каждый день перед сном: единственный момент дня, когда чувство спешки
и тревоги пропадает
Урсула ле Гуин
«Волшебник Земноморья»
Любимая сказка детства, которую хочется перечитывать. Мой дедушка, любитель фантастики, очень беспокоился, что внучке не нравится ничего, кроме «Гарри Поттера», которого он просто презирал. Он подсовывал мне то Стругацких, то Замятина, но они совершенно никуда не годились. Однажды он просто начал читать «Волшебника Земноморья» вслух перед сном, поклявшись, что там будет про школу волшебников. Остальные книги из цикла о Земноморье я прочитала уже сама.
Александра Сухарева
«Свидетель»
С трудом добытая редкая книга, результат художественного исследования заброшенной подмосковной усадьбы Гребнево. Там практически нет текста, только фрагментарные чёрно-белые фотографии разрушенных внутренних помещений, каждому из которых художница даёт своё имя, и архивные снимки усадьбы. Тот случай, когда место становится свидетелем самого себя, немного «зоной» из Сталкера, которое мы наблюдаем опосредованно через книгу-документ. В одной точке сходятся множества режимов наблюдения: художницы, нашего и внутреннего взгляда места на себя; пространство неоднородных временных регистров, которое продолжает изменяться. Тревожная симуляция документальности.
Кристиан Крахт
«Мёртвые»
Первой книгой, которую я прочла у Крахта, была «Faserland» — его дебютный роман, написанный от первого лица, про путешествие двадцати-с-чем-то-летнего парня по югу Германии. У меня слабость к книгам-одиссеям, и эта история тогда покорила — во-первых, из-за кучи отсылок к популярной музыке того времени, во-вторых, ироничным отношением к культуре Германии. В-третьих, это словарь немецкого сленга, что изучающим немецкий очень полезно. «Faserland» — карта поколения немцев, чья молодость пришлась на 90-е, и что презабавно, они очень сильно похожи на моё поколение в России.
За развитием языка Крахта очень интересно наблюдать. «Мёртвые» написаны примерно через двадцать лет, и он уже совсем не тот, что в 90-х, — вязкий, витиеватый. Сама структура романа гораздо более сложная — в основе лежит принцип японских театральных постановок, а сюжет — псевдоисторическая фантазия о культуре, кино и смерти.
Ги Дебор
«Психогеография»
В детстве бабушка с дедушкой стыдили меня за то, что по выходным мы с подругой просто бесцельно шатались по городу, заходили в кафе, заговаривали с незнакомцами, делали пометки в местах, где побывали, и катались на автобусах от конечной до конечной. Впоследствии оказалось, что это называется «дрейф», а не «шатание по подворотням» и что у этой экспериментальной практики есть эмансипирующее, политическое измерение.
Я увлеклась ситуационистами ещё в университете, читала «Общество спектакля», смотрела фильмы. Сейчас, правда, «Общество спектакля» мне видится немного претенциозным и наивным. Но психогеография и теория дрейфа Ги Дебора кажутся одной из самых интересных, не потерявших производительной силы разработок ситуационизма.
Пауль Целан
«Стихотворения. Проза. Письма»
Любовь к немецкой поэзии и литературе мне привил мой первый преподаватель немецкого — переводчик Алёша Прокопьев. Эти занятия дали мне гораздо больше, чем знание немецкой грамматики. Мы читали очень разные вещи, начиная с Гёте и заканчивая Хайнером Мюллером. Я люблю это издание Целана: здесь его поэзия представлена на двух языках и снабжена подробным комментарием, а также подборкой писем. Для меня Целан — очень витальный автор: его искусство, поэзия глубоко укоренены в жизни, её проживании и освоении, и смерть — частая тема его стихов — в очень буддистской манере как будто бы длится, но никогда не наступает.
Андрей Платонов
«Чевенгур»
Возможность языка контролировать и управлять чувственностью поражает. Поэтому я очень люблю Платонова, возвращаюсь к его книгам снова и снова: его чудаковатый, гипнотический, ломающийся язык вызывает ощущение ускользающего, неявного и жутковатого воспоминания непонятно о чём. Ну и конечно, командир Степан Копенкин на коне по имени Пролетарская Сила, влюблённый в мёртвую революционерку Розу Люксембург, — один из любимых персонажей русской литературы.
Я читала «Чевенгур» во время первого в жизни длительного морского отпуска — стабильность пейзажа и отсутствие вообще каких-либо дел делали переживания от текста ещё сильнее. Мне кажется, что это одна из самых важных книг о России. «Мифогенная любовь каст» Пепперштейна с Ануфриевым странным образом в подростковом возрасте вызывала те же чувства — как будто настоящая рефлексия советского всегда фантасмагорична.
Оливия Лэнг
«To the River: A Journey Beneath the Surface»
Писательница расстаётся с парнем и отправляется переживать брейкап, бредя вдоль реки Уз, где много лет назад утопилась Вирджиния Вулф. Это невероятно увлекательная книга-путешествие, где история местного ландшафта становится как будто альтернативной биографией Вулф. Фланёрство в меланхоличных английских пейзажах, коллажные рассуждения об истории места, воспоминания, описания природы вызвали у меня сильное желание написать что-то подобное самой. Меня мало что вдохновляет на письмо — для меня это ещё более пугающее занятие, чем чтение, — но в случае с Лэнг всё иначе.
Джеймс Джойс
«Улисс»
Мой отец всегда отличался экспериментальным подходом в выборе подарков. На шестнадцатилетие я получила огромный талмуд «Улисса» в оригинале. Я тогда подумала, что это неплохое украшение буржуазной книжной полки мечты. Когда про меня будут снимать документальный фильм, я буду рассказывать о своих приключениях, сидя на фоне такой книжной полки. Но тогда книга вообще никуда не помещалась, всё время падала, мельтешила перед глазами и мешала. И конечно же, читать было невозможно — как минимум потому, что школьная программа английского языка этого не позволяет.
В конце концов спустя пару лет я решила, что её нужно прочесть сразу и целиком — так и сделала. Сейчас не помню ни единой строчки, сложно даже примерно воспроизвести содержание. Помню только отдельные куски, вспышки, иногда даже ощущение, что это куски из других книг или чьих-то случайных записок, моих разговоров. В общем, книга просто растворилась в личном опыте, вмешалась в него каким-то странным сновидением.
Дерек Джармен
«Современная природа»
Во-первых, Джармен — один из моих самых любимых экспериментальных режиссёров. Настоящий квир-визионер и мечтатель, борец за права ЛГБТ, талантливейший художник и рассказчик. Во-вторых, я люблю дневниковый, автобиографический жанр гораздо больше, чем биографии. Мне нравятся дневники Андрея Тарковского, Йонаса Мекаса, но всё же «Современная природа» — это чуть больше, чем дневник. Джармен стал вести его вскоре после того, как узнал, что у него ВИЧ, и подвергся социальному остракизму.
Он уехал из Лондона в небольшой домик на берегу моря вблизи ядерной электростанции, где разбил сад. В книге невероятно сочетаются размышления о растениях и их связи с культурой, эротические эссе, краткие заметки, резкие высказывания о политическом режиме и стигматизации людей с ВИЧ. Визуальным воплощением размышлений в дневнике стал фильм Джармена «Сад» 1990 года, который я рекомендую посмотреть всем.
Жорж Диди-Юберман
«То, что мы видим, то, что смотрит на нас»
У нас в РГГУ был прекрасный курс «Визуальная культура», где мы читали классические работы по теории образа и истории фотографии. Помимо важнейшего текста Вальтера Беньямина «Искусство в эпоху его технической воспроизводимости», Ролана Барта, Сьюзен Зонтаг, в определённый момент в списке литературы на дом оказалась «То, что мы видим, то, что смотрит на нас».
Этот не вполне академический текст рассматривает связи между объектом и субъектом, формой и присутствием. В центре исследования Диди-Юбермана американский минимализм — работы Тони Смита, Дональда Джадда, Сола Левитта. Для меня это одна из самых захватывающих работ о минимализме и его колоссальном влиянии на восприятие пространства. Диди-Юберману удается изящно и поэтично рассуждать о природе визуального, затрагивая разнообразные пласты культуры: от итальянских фресок до уже упомянутого «Улисса».
РЕДАКЦИЯ БЛАГОДАРИТ фотостудию QWEEX.CAMPUS за помощь в организации съемки
Комментарии
Подписаться