Книжная полкаЖурналист и писатель Ольга Бешлей
о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем журналисток, писательниц, учёных, кураторов и других героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в их книжном шкафу. Сегодня своими историями о любимых книгах делится журналист и писатель, шеф-редактор портала «Батенька, да вы трансформер» Ольга Бешлей.
Ольга Бешлей
журналист и писатель
Мама смотрит на меня с недоумением, потом — с ужасом. «Я умею читать!» — говорю я. «Какой кошмар», — говорит мама. Она почему-то очень расстроилась
В нашем доме жила девочка Инга. Она была старше меня на год или два. У Инги была чудесная бабушка, которая учила ее читать и писать. Я попросила научить и меня. Бабушка Инги подарила мне азбуку и объяснила, что буквы складываются в слова, слова — в предложения, а предложения — в абзацы, и так получается текст. Помню, что было лето, я запиралась с азбукой в своей комнате и складывала буквы. Из всех комнат лишь моя — самая маленькая, оклеенная жёлтыми бумажными обоями — выходила на солнечную сторону, и буквы складывались среди тепла и света.
Свои успехи я показала уже осенью. Мы с мамой пошли на почту, чтобы позвонить родственникам в посёлок (конечно, сейчас уже сложно представить, что для звонка по межгороду нужно было куда-то идти). И вот мы подходим к зданию почты — огромному, серому зданию, — мать держит меня за руку, я набираю в грудь воздух и читаю большие синие буквы на торце: ПОЧ-ТА ТЕ-ЛЕ-ФОН ТЕ-ЛЕ-ГРАФ. Мы останавливаемся. Мама смотрит на меня с недоумением, потом — с ужасом. «Я умею читать!» — говорю я. «Какой кошмар», — говорит мама. Она почему-то очень расстроилась.
Свою первую «взрослую» книгу я прочла в восемь лет — это были «Мастер и Маргарита» Булгакова. С этой книгой у родителей была какая-то своя, нежная, студенческая история. Издание, которое я взяла, отец подарил маме на день рождения — на обложке была изображена очень красивая женщина в облаке коротких тёмных волос и прищурившийся одним глазом кот с колодой карт. Но моё внимание привлекла обложка с обратной стороны книги — там был нарисован бегущий маленький человек. Он бежал в огромном белом пятне, мимо искажённого тёмного дома и линий электропередач, под синей дрожащей луной. Этот человек показался мне очень одиноким, а положение его — бедственным. Мне вдруг захотелось узнать, куда он бежит и от чего. И поможет ли ему кто-нибудь.
Мой отец одно время торговал литературой, и все издания, которые появлялись в доме, были книгами, которые он выбирал для себя. Отец много работал, а если не работал, то почему-то всё равно не бывал дома. Он жил какой-то своей, таинственной жизнью, к которой никто из нас не был причастен. О том, что он был и ушёл, можно было догадаться по свежим газетам, новым книгам и кассетам с кино. Когда никто за мной не смотрел, я подбирала все эти вещи. Так я прочла Маркеса, Хемингуэя, Фолкнера, Сэлинджера, Стейнбека, Набокова и бесчисленное количество репортажей из Чечни в газетах, забытых на кухне. Мне почему-то казалось, что если я всё это прочитаю, то что-то пойму про отца, и тогда он заговорит со мной.
Свои книжные интересы у меня появились в средней школе. Так, я пару лет была очень увлечена «Приключениями Шерлока Холмса» и смотрела по телевизору сериал с Джереми Бреттом. Потом, разумеется, случился «Гарри Поттер» — об этой книге я услышала из новостей, официальных переводов ещё не было, и я нашла какой-то неофициальный в интернете. Эта история привела меня в русский фанфикшн. В это почти невозможно поверить, но я помню первый русский фанфик по вселенной Гарри Поттера (сейчас их тысячи, сотни тысяч, может быть, уже миллионы). Я помню, как формировалась культура русского фикрайтерства и культура перевода — всё это росло и развивалось вместе со мной. И помню, как трясло меня от волнения, когда я делала свою первую публикацию — ни один текст после не доводил меня до такого состояния. Казалось, душа куда-нибудь улетит.
Ближе к старшим классам я стала интересоваться всем, что выкладывали на лучшие места книжных магазинов. «Наверное, здесь что-то есть, раз все читают», — рассуждала я. Так были прочитаны почти весь Мураками, Артуро Перес-Реверте, Пауло Коэльо, Акунин и несколько десятков книг Дарьи Донцовой. Эта всеядность сохранилась за мной до сих пор: я охотно читаю как классику и распиаренные интеллектуальные романы вроде «Щегла», так и какое-нибудь адовый шлак с чёрной дырой в центре сюжета. Мне всё это зачем-нибудь нужно.
Журналистом я решила стать после «Территории команчей» Артуро Переса-Реверте. Сейчас мне сложно сказать, почему эта книга меня впечатлила, — она про военных журналистов, и ничего хорошего о профессии там не написано. Впрочем, я тогда училась в физико-технической школе при институте атомной энергетики. Мне, наверное, показалось, что журналисты очень интересно живут. Если я понимаю, как сделан текст, то для меня это проходная книга. Если не понимаю — для меня это важная книга. Если совсем не понимаю — значит, текст запредельно хороший. Иногда из-за этого я начинаю плакать. Такое недавно со мной случилось с «Архиереем» Чехова.
С двадцати двух до двадцати семи лет я почти ничего не читала. Это был очень тяжёлый период моей жизни. А чтобы читать книги, нужно хоть некоторое количество душевных сил. Сейчас мне двадцать восемь, и за последний год я очень много прочла. В основном я читала большие романы, которые пропустила. Из новых переводов — тех же Франзена и Янагихару. У меня сложилось впечатление, что всех авторов современных больших романов отличает одна черта — они, очевидно, прошли курс психотерапии. Так что когда кто-то пишет: «О боже, Франзен залез мне в голову», — я думаю, что так и есть. И, к сожалению, не он один.
У меня сложилось впечатление, что всех авторов современных больших романов отличает одна черта — они, очевидно, прошли курс психотерапии
Харуки Мураками
«Страна Чудес без тормозов и Конец Света»
Идёт незаметная обывателю информационная война: корпорация под названием «Система» занимается защитой данных, а корпорация под названием «Фабрика» — взломом и воровством информации. О том, что роман был опубликован в 1985 году, забываешь почти тут же. В книгах Мураками меня всегда задевали детали. Быт героя описан так, что немедленно хочется жить его жизнью: есть его еду, пить его выпивку, читать его книги и слушать его музыку. Правда, примерно в такой же степени не хочется плавать в канализации с дыркой в животе — эти сцены тоже прописаны с натуральностью, от которой передёргивает.
Я впервые читала «Страну Чудес без тормозов», когда училась в школе, и тогда бытовая жизнь героя казалась мне идеалом. Недавно я перечитала и поняла, что всё сложилось само собой: я прочла все книги и слышала все песни из этой книги. Я даже выпила все напитки, которые пил главный герой. Я только не ела копчёных устриц, жареных сардин и солёных слив. Но, я думаю, у меня ещё есть время до конца света.
Эжен Ионеско
«Носорог»
Вскоре после взятия Крыма моя мама, которая в то время работала за прилавком крохотного магазинчика, позвонила мне в лёгкой тревоге и сказала: «Оля, я ничего не могу понять. Я много лет знаю всех своих покупателей — это тихие, интеллигентные люди, которые всегда избегали политических тем в разговоре. И вот представь — сегодня они ввалились к нам в магазин толпой, размахивали транспарантами и утверждали, что идут на митинг в честь присоединения Крыма. Что с ними стало? Я ничего не понимаю!» А я сразу подумала: «Ионеско!» Я также считаю, что каждый из нас хотя бы раз в жизни был носорогом.
Николай Лесков
«Железная воля», «Запечатлённый ангел», «На краю света»
Читая Лескова, я вхожу в состояние грусти, нежности и сострадания. Очень люблю «Железную волю». Это история о том, как сошлись в наиглупейшем противостоянии немец Гуго Пекторалис и русский выпивоха Сафроныч. Русский человек победил, но и сам при этом помер. Мне очень нравится цитата из этой повести — якобы одного русского генерала о немцах: «Какая беда, что они умно рассчитывают, а мы им такую глупость подведём, что они и рта разинуть не успеют, чтобы понять её».
Другой любимый рассказ — «Запечатлённый ангел» — чтение зимнее, рождественское. Впрочем, по мне, так весь Лесков — писатель зимний. Как и повесть «На краю света» — и там, и там рассказ приходится на святки. И если «Железная воля» о трагической непобедимости русского народа, то «Ангел» и «На краю света» — об испытании веры и испытании верой. Для меня это важные темы.
Умберто Эко
«Маятник Фуко»
«Маятник Фуко» — труд по перекраиванию истории. Подробное руководство по тому, как подчинить историю любой, даже самой безумной идее. На глазах читателя все значимые исторические события укладываются в план тамплиеров, да так ловко, что в какой-то момент чушь становится убедительной. Перекраивание истории — опасная игра. В «Маятнике» герои оказываются жертвами своей выдумки. И это в той или иной мере ждёт всех, кто подтасовывает факты и занимается пустословием. Этот роман я вспоминаю примерно с той же регулярностью, что и «Носорога» Ионеско. А если оказываюсь в Париже, обязательно иду смотреть на маятник в Музей искусств и ремёсел.
Фёдор Достоевский
«Дневник писателя»
Для меня «Дневник писателя» навсегда зачеркнул знак равенства между человеком, который писал книгу, и человеком, который её написал. В творчестве человек выходит за границы своей личности. Вне творчества любимый писатель может быть сколь угодно меньше нашего о нём представления, оказаться неблизким, неприятным тебе человеком. Я понимаю, что публицистику Достоевского нужно читать с оглядкой на культурно-исторический контекст, но всё же из настоящего времени делается не по себе: Крым наш, Константинополь будет наш, Запад загнивает, поляки плохие, французы плохие, католицизм — ересь, а русский народ — классный. Ну и моё любимое: «Уж не потому ли обвиняют меня в „ненависти“, что я называю иногда еврея „жидом“?»
Том Стоппард
В одном из интервью Стоппард сказал, что не ходит в церковь, но постоянно находится в состоянии разговора «с чем-то, что не является материальным». Этот разговор всё время ведут и его герои. Они задают самые сложные, самые тяжёлые вопросы. И они требуют ответов и точности формулировок там, где это почти невозможно — среди зыбкого, разваливающегося мира. Я также люблю Стоппарда и за то, как свободно он нарушает единство времени и пространства. «Не волнуйтесь, я не упаду!» — говорит бедняжка Софи, спускаясь по лестнице в седьмой сцене, а уже в восьмой — спустя несколько лет — выбрасывается из окна.
Редьярд Киплинг
«Пак с Волшебных холмов»
Если «Маятник Фуко» — книга о том, как не нужно обращаться с историей, то «Пак с Волшебных холмов» — о том, как нужно. И как мы, к сожалению, не умеем. В моей книге есть замечательное предисловие переводчика Григория Кружкова, который, прежде чем взяться за перевод, поехал в дом-музей Киплинга в Сассексе, потому что все места, упомянутые в книге — Мельничный ручей, волшебный Холм, Омут Выдры, Ведьмины круги, — реально существующие локации, где играли дети писателя.
Они сотни лет существовали здесь до того, как Киплинг купил этот дом, и они существуют там до сих пор. «Не просто луг, не просто лес», — пишет Киплинг в стихотворении, открывающем первую книгу сказок. У всего вокруг — у мельницы, у пруда, у колодца — есть история, рассказать которую мог бы и местный старожил, и римский центурион, и нормандский рыцарь, и даже старый дух этих мест — Пак с холмов. Зависть!
Джером Дэвид Сэлинджер
«Девять рассказов»
Я очень люблю его девять рассказов — в них много неопределённости, неочевидности, тёмных мест. Кто-то пытается разобраться, восстановив хронологию жизни семьи Глассов, кто-то анализирует рассказы через дзен-буддизм, которым увлекался Сэлинджер. Я никогда не пыталась толком объяснить для себя, почему, например, застрелился Симор из рассказа «Хорошо ловится рыбка-бананка». Этих объяснений может быть сколько угодно, и ни одно не имеет значения. В рассказах Сэлинджера много одиночества, неприкаянности, непреодолимого несчастья. И диалогов, которыми я восхищаюсь.
Юхан Борген
«Маленький лорд»
Когда я читаю Боргена, я вспоминаю Бергмана, когда смотрю Бергмана — вспоминаю Боргена. Трилогия о Вилфреде Сагене — психологически тяжёлая книга. Это очень точный, напряжённый текст, через который местами просто не хочется проходить, чтобы не испытывать сильных чувств. На меня большое впечатление произвёл один из ключевых образов трилогии — стеклянное яйцо, которое досталось Вилфреду от отца — простая игрушка, с искусственным снегом и маленьким домиком. В какой-то момент Вилфреду кажется, что и сам он внутри такого яйца. Замкнутость мира — реальная или воображаемая — на самом деле совсем не уютная. Она страшная, страшная, страшная.
Стивен Кинг
«Плот»
Если вы почему-то воротите нос от его книг и не считаете Кинга выдающимся писателем, почитайте хотя «Плот» — рассказ о том, как группа ребят поехала купаться на безлюдное озеро. Я сразу и спойлер скажу — всех сожрало огромное пятно. И если читая Кафку и Ионеско, всё же хоть как-то задаёшься вопросом, почему люди вдруг превращаются в жуков или носорогов, то, читая Кинга, вопроса «Откуда взялось пятно, которое всех сожрало?» даже не возникает. Во-первых, потому что у Кинга нет ничего более естественного. Во-вторых, просто не хочешь знать ответ.