Книжная полкаХудожница
Виктория Ломаско
о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем журналисток, писательниц, учёных, кураторов и других героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в их книжном шкафу. Сегодня своими историями о любимых книгах делится художница Виктория Ломаско.
Виктория Ломаско
Художница
В Серпухове жилось скучно, наверное, поэтому мне особенно нравились книги про героев и всё героическое
В родительском доме в Серпухове много книг, они стоят и лежат во всех шкафах, в тумбочках, в кладовке, в чемоданах. Книги покупал мой папа. Он художник, решивший, что его ребёнок тоже станет художником, и большая часть книг в библиотеке касается темы искусства. Некоторые книги, которые он купил для меня ещё до моего рождения, я смогла осилить только лет в девятнадцать-двадцать. Рано уяснив, что художником становиться придётся, я начала читать мемуары и дневники художников, чтобы понять, как не умереть гением в нищете, а, наоборот, прославиться и жить хорошо. Жалко, что в «Книжной полке» кто-то уже успел рассказать про «Философию Энди Уорхола (От А к Б и наоборот)», это одна из самых зачитанных вещей в моей библиотеке.
В Серпухове жилось скучно, наверное, поэтому мне особенно нравились книги про героев и всё героическое. В подростковом возрасте сильно впечатлили «Ночной полёт», «Планета людей» и «Военный лётчик» Антуана де Сент-Экзюпери. Начитавшись книг, я ездила на спортивный аэродром в Дракино под Серпуховом, где над полем делали красивые виражи маленькие двухместные самолёты. Однажды, получив в подарок на день рождения деньги, я сразу отправилась в Дракино. Купив второе место в самолётике, заказала штопор и мёртвую петлю, после которых долго блевала на поляне. Так стало понятно, что книги — это одно, а жизнь — совсем другое.
Сейчас не смогла бы перечитывать Экзюпери, стиль кажется чересчур поэтичным и романтичным. А вот любовь к запискам и дневникам художников осталась. Уже в моей личной библиотеке в Москве такие книги занимают главные полки. Уверена, каждому художнику надо научиться самостоятельно описывать свои работы, чтобы у искусствоведов и арт-критиков не было шансов навешивать неподходящие ярлыки.
Собственную библиотеку я начала собирать сразу же, как переехала в Москву. В основном покупала книги в букинистических магазинах. Из родительской библиотеки забрала все издания, которые могли бы пригодиться по учёбе и работе, но оставила в Серпухове всю художественную литературу, включая самые любимые романы. В Москве ощущаю чтение как непозволительную роскошь: отложив дела, развалившись на диване, узнавать про выдуманные похождения выдуманных героев. С возрастом всё труднее даётся художественная литература.
Я училась в Университете печати на художника книги, и мне уже давно интереснее делать книги самой, чем восхищаться чужими. Один друг, выбирая издание у меня в гостях для вечернего чтива, сказал, что не нашёл ничего развлекательного — он прав: 90 % моих книг не для развлечения, а для работы.
Каждому художнику надо самостоятельно описывать свои работы, чтобы у искусствоведов не было шансов навешивать неподходящие ярлыки
Кузьма Петров-Водкин
«Хлыновск. Пространство Эвклида. Самаркандия»
Поехав учиться в Москву, я сразу забрала эту книгу из родительского дома, и Петров-Водкин долго скитался вместе со мной по общежитиям и съёмным квартирам.
Обращаюсь к этой книге в разные периоды и с разными вопросами. Часто автобиография Петрова-Водкина, начинавшего свой профессиональный путь в совсем не лёгких условиях, поддерживала меня во время собственных мытарств. В другой раз важно перечитать его мысли об искусстве, свериться. Когда меня пытаются записать в активисты, борющиеся за чьи-то права, люблю отвечать его цитатой: «В искусстве есть закон для художника: что не для тебя — то никому не нужно. Если твоя работа не совершенствует тебя — другого она бессильна усовершенствовать, а иной социальной задачи, как улучшения человеческого вида, нет…» Иногда книгу хочется смотреть, а не читать: она проиллюстрирована восхитительными рисунками автора. Когда я начала проект, связанный с исследованием постсоветского пространства, «Самаркандия» дала мне много новых мыслей для лекций и статей.
А ещё очень нравится необычный язык Петрова-Водкина, больше всего напоминающий манеру изложения героев Андрея Платонова. Судите сами: «Луна есть ближайший спутник земли. Но вообще луна была для меня подозрительным аппаратом: она действовала на нервы, развивала неутомимую фантастику. Она, как лимонад, приятно раздражала вкус, но не утоляла жажды». Видятся множество параллелей между миром Платонова и миром Петрова-Водкина, художника из Хлыновска, нарисовавшего красного коня и петроградскую мадонну.
Владимир Лапшин
«Художественная жизнь Москвы и Петрограда в 1917 году»
Наше время достаточно часто сравнивают со сталинским, что кажется мне неверным. Если и проводить исторические параллели, то больше похоже на период с 1905 по 1917 год: ура-патриотизм без каких-либо новаторских идей, провальные войны, разворовывание последних ресурсов, экономический кризис, сильное социальное расслоение, грубая цензура и практика запугивания.
Книга начинается депрессивными цитатами из писем и дневников деятелей культуры накануне Февральской революции. Скоро события начинают стремительно развиваться, и от депрессии не остаётся следа. Владимир Маяковский, такие художники, как Иван Владимиров и Пётр Котов, принимают участие в аресте бывших царских генералов (Владимиров в это время ещё и рисует). Другие художники участвуют в разгроме полицейских управлений.
В книге детально описано, как художники, начиная с документальных зарисовок грандиозных и не совсем понятных им событий, постепенно осмысляют их и приходят к более крупным и завершённым формам. Автор разбирает, что происходит в области оформления уличных шествий и митингов, плакатного искусства, журнальной графики. Отдельная глава посвящена созданию профессиональных союзов. А завершается книга полезным разделом «Хронологическая канва событий художественной жизни Москвы и Петрограда в 1917 году».
Маша Гессен, Мэри Назари
«По жизни. Пособие по социальной журналистике»
Когда я только начинала делать графические репортажи на социальные темы, то чувствовала себя крайне неуверенно в десятке вопросов: как собирать материал? Как договариваться об интервью? Какие вопросы корректно задавать, а какие нет? Нужно ли сверять прямую речь с её автором? Многие вещи, важные в журналистской работе, делались мной наобум. И вдруг я узнаю о спасительном учебнике, в котором детально расписаны методы работы. Купить её в бумажной версии не удалось, при этом обращаться к тексту и активно с ним работать хотелось регулярно. Пришлось распечатать текст на принтере и заказать в типографии переплёт для «книги».
В моей библиотеке есть ещё несколько книг о журналистике, из которых я выделила бы «Реального репортёра» Дмитрия Соколова-Митрича. Мне нравится композиция его книги: после каждого увлекательного репортажа идёт рубрика «Профессиональные соображения». Помню интересное соображение Соколова-Митрича, что у репортажа больше сходства с поэтическим текстом, чем с прозой, потому что его «главное свойство — теснота».
Рой Питер Кларк
«50 приёмов письма»
Рисовать легко. Писать трудно. Хорошо, что у меня есть несколько книг-помощников с рекомендациями, как это делать. Мой главный помощник — «50 приёмов письма» Роя Питера Кларка. Автор рассказывает, как работать с ритмом повествования; как за событиями, происходящими здесь и сейчас, разглядеть архетипы, поэтические и символические образы; как использовать кинематографические приёмы в письме; как перемещаться в своих текстах вверх и вниз по «лестнице абстракций». А ещё Кларк делится списком хороших профессиональных привычек для пишущих людей.
«50 приёмов письма» я нашла в свободном доступе в интернете. Как и в случае с книгой по социальной журналистике, текст оказался настолько нужным, что пришлось распечатать его и заказать в типографии переплёт. Мне очень нравится облик этой самодельной «книги», которая теперь всегда рядом, под рукой. Я подчёркиваю в тексте ручкой и маркером то, что кажется важным, и пишу собственные соображения на широких полях. Это создаёт особый эффект присвоения материала: то ли это книга Кларка, то ли моя собственная рабочая тетрадь.
«Туркестанский авангард»
Это каталог одноимённой выставки, которая проходила в московском Государственном музее Востока в 2010 году. На выставке не была, а каталог увидела первый раз в Бишкеке. Давно уже такого не случалось, чтобы, открыв каталог искусства 20–30-х годов, я обнаружила, что почти все имена и работы мне неизвестны. Некоторые из художников стали настоящим открытием: Александр Волков, Усто Мумин, Михаил Курзин, Николай Карахан, Урал Тансыкбаев, Рувим Мазель, Бяшим Нурали. Знакомство с альбомом подвигло меня сразу по возвращении в Москву пойти в Музей Востока, где последний раз была лет двадцать назад, и начать целенаправленно скупать книги об искусстве в Центральной Азии в советское время.
Минус «Туркестанского авангарда» в том, что, помимо полезных исторических справок, в каталоге присутствуют тексты, написанные привычным для искусствоведов Музея Востока ориенталистским языком. Например, опыт художников, приехавших из России в Центральную Азию, описан так: «Удивительная атмосфера древней земли оплодотворила их творчество, опоила цветом, насытила светом».
Василий Верещагин
«Повести. Очерки. Воспоминания»
С 2014 года я начала работать не только в Центральной России, но и в регионах и в других постсоветских странах: в Кыргызстане, Армении, Грузии и Дагестане. Для этого проекта, связанного с изучением постсоветского пространства, пришлось сильно обновить библиотеку. Главной находкой оказались книги художника Василия Верещагина.
Не очень увлекаюсь картинами Верещагина — думаю, такую живопись, как у него, сегодня можно заменить качественной документальной съёмкой. А вот литературные произведения Верещагина оказались для меня интереснее художественных. Любопытны описания художника, как он выбирает тот или иной сюжет: Верещагин, внимательный к каждой детали, работает почти как социолог. Например, в очерке «Из путешествия по Средней Азии» он описывает рабское положение среднеазиатских женщин, традицию «батча» (педофилия с мальчиками-танцорами), календархан — приют для нищих, будни опиумоедов и прочее. Редко кто из художников в принципе хочет проникать в такие миры и описывать их.
Владимир Фаворский
«Об искусстве, о книге, о гравюре»
В Полиграфе на художественном факультете, где я училась, имя Фаворского упоминалось постоянно. Владимир Фаворский, художник и теоретик, считается родоначальником полиграфской школы рисунка.
В теоретических трудах Фаворского можно прочитать, как, рисуя пространство, заодно нарисовать и предмет, или как увидеть человека на табурете в виде единой формы, наподобие сложного дерева. Фаворского считали своим учителем концептуалисты Олег Васильев и Эрик Булатов. «Я по сей день нахожусь в кругу пространственных проблем, которые он очертил для меня тогда, поэтому считаю себя его учеником и продолжаю мысленно обращаться к нему с вопросами, на которые, как мне кажется, продолжаю получать ответы», — пишет Эрик Булатов в своей книге «Горизонт». Сборник был оформлен с большой деликатностью: вытянутый вертикальный формат, чёрный тканевый переплёт с тиснёнными золотом инициалами автора, бумага тёплого оттенка, большие поля. Даже когда не хочется перечитывать книгу, приятно ещё раз подержать её в руках.
ЭММАНуЭЛЬ ГИБЕР, ДИДЬЕ ЛЕФЕВР, ФРЕДЕРИК ЛЕМЕРСЬЕ
«Фотограф»
Я не очень люблю комиксы. Разлинованные под кадры страницы кажутся слишком тесными — как в эту жёстко заданную форму, в эти клетки вместить свободный рисунок-импровизацию? Однако, документальный комикс и графический репортаж — самые близкие жанры, поэтому у меня в библиотеке есть такие книги, как «Палестина» и «Journalism» Джо Сакко, «Маус» Арта Шпигельмана, «Персеполис» Маржан Сатрапии, «Мария и я» Мигеля Гаярдо, «Пхеньян» Ги Делиля. «Фотографа» я выбрала как наиболее экспериментальный по форме.
У книги три автора: Эммануэль Гибер, Дидье Лефевр и Фредерик Лемерсье. Известный французский комиксист Эммануэль Гибер придумал, как можно собрать в сложное и законченное произведение тысячи фотографий Дидье Лефевра, сделанные в Афганистане в 1986 году. Между кадрами с фотографиями художник выстраивает дополнительные кадры, в которых нарисовал то, что происходило с самим фотографом: как, где и почему были сделаны им именно эти фото?
Я прочитала за одну ночь захватывающую историю о том, как французский фотограф вместе с секретной миссией «Врачей без границ» нелегально проникает в Афганистан, где идут военные действия. Фотографии Лефевра выглядят мощным свидетельством, лёгкие рисунки Гибера кажутся нарисованными на одном дыхании, макет Лемерсье безупречен. Хочу сказать огромное спасибо питерскому издательству «Бумкнига», которое издаёт на русском такие книги.
Альфонс Доде
«Сафо»
«Сафо» Альфонса Доде — один из немногих романов, который я перечитывала в разном возрасте. Это история любовной связи между провинциальным юношей, приехавшим на стажировку в Париж, и взрослой женщиной, богемной натурщицей и содержанкой по прозвищу Сафо.
История написана Доде в назидание своим сыновьям, и писатель использует в романе детали собственной биографии. Приехав в Париж, Доде долгое время сожительствовал с «дамой полусвета» Мари Рие, которая была намного старше его, и после ему стоило больших усилий уйти из этих отношений.
Кажется, Доде пытался написать поучительный роман о порочных страстях, а получилась история про занудного и мещанского молодого мужчину, который пренебрежительно относится к женщинам ниже себя по социальному статусу, но готов их использовать. Живая, обаятельная Сафо в конце концов между невзаимной любовью и самоуважением выбирает последнее. Так вместо мизогиничной книги получилась феминистская.
Стихи немецких поэтов «Спящее яблоко»
рисунки Ильи Кабакова
В родительском доме, наверное, из-за того, что все полки, шкафы и кладовка уже были забиты книгами, под мои детские книжки в мягкой обложке папа выделил чемодан. Помню счастливые моменты, когда, закрывшись в комнате, я открывала чемодан и рассматривала свои сокровища. Некоторые книжки нравились гораздо сильнее других. Я заметила, что картинки в книжках-фаворитах нарисованы одними и теми же художниками, а именно: некими Ильёй Кабаковым, Виктором Пивоваровым и Эриком Булатовым с Олегом Васильевым.
Самой красивой казалась книга немецкой поэзии «Спящее яблоко» в оформлении Кабакова — она выглядела очень стильной. Мне нравилось, что развороты книги сделаны с изощрённой фантазией: тут тебе и заставки, и концовки, и буквицы, и разрисованные поля! Каково же было моё удивление узнать во взрослом возрасте, что мой любимый иллюстратор Кабаков — тот самый великий концептуальный художник Кабаков, и он оформлял детские книжки исключительно ради заработка: «С самого начала я намеревался рисовать именно то, чего от меня ждут, чтобы скорее „продвинуться в кассе“. Никаких художественных амбиций в этой области до сегодняшнего дня у меня не было и нет, только бы „пропустили“, „приняли“ мои рисунки в издательстве». Но «Спящее яблоко» я до сих пор всё равно люблю.