Книжная полкаПереводчица Анастасия Завозова о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем журналисток, писательниц, учёных, кураторов и других героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в их книжном шкафу. Сегодня своими историями о любимых книгах делится Анастасия Завозова — редактор спецпроектов Meduza и переводчица романов Донны Тартт «Щегол» и «Маленький друг».
Анастасия Завозова
редактор спецпроектов Meduza и переводчица
По собственным меркам читаю мало: в среднем книг 100 в год
Книги для меня с детства находились в одном ряду с самыми необходимыми для жизни предметами: тогда люди стояли за маслом, за колбасой, за стиральным порошком и за книгами. У нас дома до сих пор сохранилось письмо, которое папа написал маме в роддом. После поздравлений шла важная приписка: «P. S.: В книжном выкинули Саймака. Записался в очередь». Я выучилась читать года в три и с тех пор не перестаю это делать. Знаете, у Александра Житинского есть замечательная детская книжка, называется «Хранитель планеты». Там есть персонаж — космический передатчик в виде пингвина. Он питается информацией, поэтому ему нужно всё время что-то читать, и главный герой «кормит» его словарями и энциклопедиями. Когда пингвину вдруг нечего читать и у него кончаются буквы, он ложится на бок, начинает хлопать крыльями, закатывать глаза и помирать. Так вот, я — этот пингвин.
После эпохи, когда книг не было вообще, началось время, когда вдруг стали продавать и переводить всё, и мы с родителями по инерции это всё скупали, выменивали и подписывались. Соответственно, и читала я тоже абсолютно бессистемно. Лет, наверное, до 15 у меня не было какого-то любимого писателя, я любила всё. Например, «Детство» Горького — повесть, которую я перечитывала, наверное, раз сто. Такая она была крепкая и тельная, там солоно ругались мужики, и в то же время оттуда тянулись какие-то прекрасные и неизвестные понятия вроде тальмы со стеклярусом и подшивок журнала «Нива».
Моя бабушка работала учительницей начальных классов, поэтому её дом был завален школьными хрестоматиями о подвигах юных большевиков, о детях, которые тайком варили глицерин для печати прокламаций и разоблачали провокаторов, ну а потом, конечно, стеснительно, но твёрдо жали руку Ленину и уезжали с ним на броневике в закат. Я всё это читала. Или вот Тургенев, которого я полюбила лет с семи (у меня было две таких любви — Конан Дойл и Тургенев) и прилежно читала, ничего не понимая, но всех жалея. У Тургенева, как мне сейчас кажется, сильнее всего из текста проступала та самая чахоточная красота увядания, которая захватила меня позже, когда я добралась до скандинавской литературы.
Лет в 15 я одновременно открыла для себя Джейн Остин и скандинавскую литературу. Это был какой-то новый поразительный опыт: разнополюсные книги, они значительно расширили границы моего литературного мира, который до этого состоял из сюжетных романов вперемежку с задушевной русской классикой. Со скандинавами я познакомилась в переводах Суриц, Яхниной, Горлиной и Андреева, в них меня поразило необсуждаемое, безусловное принятие волшебного в жизни. Например, как это бывает в сагах. С одной стороны, мы имеем полную родословную героя, какого-нибудь условного Торкиля Кожаные Штаны, и он абсолютно реален: вот все его родственники, а вот где он жил — если вы приедете в Исландию, вам это место покажут. С другой стороны, вот история о том, как Торкиль боролся с троллем и победил его, и никто не подаёт это как нечто сверхъестественное, всё буднично и обыденно. Вот человек, вот тролли, и они живут рядом с нами.
У Сельмы Лагерлёф есть прелестные мемуары «Морбакка». Книга была написана уже в 1922 году, но и в ней проглядывает всё та же непоколебимая уверенность в том, что волшебное — рядом. В одном ряду с милейшими домашними зарисовками о том, как отец строил коровник, стоят истории о том, как бабка ехала себе домой, а её чуть не утащил в реку неккен, водяной, явившийся ей огромной белой лошадью невиданной красоты. Это невероятное, очень древнее восприятие мира меня и покорило. Позже я поступила на филологический, выучила датский язык и занялась скандинавской литературой — не самое практичное образование, но я ничуть о нём не жалею.
Важными книгами для меня стали романы Джейн Остин. До этого я, конечно, как и положено невзрослым девочкам, была приличной бронтеанкой и взахлёб любила «Учителя», ну и, конечно, «Джен Эйр». Когда — гораздо позже — мне попала в руки Остин, я поразилась тому, насколько другими — иными, отличными от Шарлотты Бронте — были её романы. У Бронте ведь как: викторианская любовь к визуальному встаёт в полный рост. Все её романы — очень яркие, почти тактильные пятна событий: красная комната, чёрный шёлк, акварели, зелёный мох, серый камень, пылающий взгляд и обледенелые тропинки.
Остин же заострила предыдущую традицию, убрала из неё всё лишнее и буквально из горстки деталей сделала шесть захватывающих романов: там нет ни описаний, ни метаний, ни накала страстей — всё вроде простенько, но это обманчивая простота. Романы писательницы устроены как настоящая жизнь: в реальном мире редко случается что-то увлекательнее поездки в такси, но зато в голове у тебя происходит постоянно куча всего — а что он сказал, а что я скажу, а как себя надо вести, а если я сделаю то-то и то-то, выйдет ли всё так-то и так-то. И вот эти книги в мои 15–16 лет примирили меня с жизнью в целом, а в подростковом возрасте это очень полезно.
Я читаю всегда, когда не работаю. Если очень повезёт, читаю что-то по работе: например, если закажут рецензию на хорошую книжку — это идеальный расклад. Я читаю за завтраком, читаю в метро, если удаётся выйти на обед, читаю за обедом, читаю по дороге домой и читаю в перерывах между переводами. Если устала или болят глаза, слушаю аудиокнижку, в айподе вожу с собой не меньше трех штук. При этом я совершенно не смотрю кино и сериалы, потому что мне скучно, когда предлагают готовую картинку: я лучше книжку почитаю и себе в голове ого-го чего нарисую. Очень люблю читать в путешествиях: десятичасовой перелет — это счастье, потому что интернета нет, никто к тебе из телефона не лезет, а вот эти часы чтения — лучший отдых, который со мной вообще может случиться. Печалюсь, что по собственным меркам читаю мало: в среднем книг 100 в год, по две в неделю — но их выходит так много и, как говорится, «всё такое вкусное», что хочется прочесть всё разом — 200, 300.
Я не могу сказать, что ориентироваться в сегодняшнем дне мне помогают книги. По-моему, достаточно выйти из дома, проехаться в метро, походить на регулярную офисную работу, позарабатывать денег, ну и вообще как-то жить не на розовом, подбитом чужими деньгами облаке, — и сразу офигенно начнёшь ориентироваться в сегодняшнем дне, прямо настолько, что даже захочешь ориентироваться в этом поменьше. Я люблю книги, которые помогают из сегодняшнего дня выключиться, хотя бы на пять–десять минут. Поэтому очень люблю Диккенса, это такой эквивалент куриного бульона для больных, лекарство от жизни. Ни на что его не променяю, ведь когда тебе плохо, когда ты особенно уязвим, можно открыть Диккенса — хотя бы «Записки Пиквикского клуба» или «Холодный дом» — и он не подведёт, потому что у него нет желания поддеть или уязвить читателя, читатель у него всегда любезный.
Где-то 80 % книг, которые я читаю, — на иностранных языках. Очень люблю англоязычную литературу и скандинавскую, поэтому и читаю в основном на английском и датском, а когда могу осилить что-то несложное вроде Стига Ларссона, то и на шведском. Я для себя решила, что точно не прочту всех книг мира, поэтому вот моя германская делянка, буду её окучивать. Несмотря на то что я переводчица — и как раз потому, что я переводчица, — мне бывает сложно читать книги в переводе, я начинаю думать: «А что здесь было, почему вот так сказано, а не иначе?» — и в результате порчу себе удовольствие. Русскую литературу читаю с опаской и совершенно в этой области неразвита, не ушла дальше Тэффи и Андреева. Нашим писателям невероятно талантливо удаётся передать безысходность, а у меня такой склад характера, что она и так всегда со мной.
Я люблю книги, которые помогают из сегодняшнего дня выключиться, хотя бы на пять–десять минут
Сельма Лагерлёф
«Сага о Йёсте Берлинге»
Это та самая книга, с которой началось мое увлечение скандинавской литературой. Лагерлёф — невероятная сказочница, а ещё она прекрасно пишет, и вот эта красота слога, которая отлично сохранилась в переводе, меня и покорила. Когда я выросла и стала читать Лагерлёф в оригинале, поначалу боялась, что всё будет суше или вообще по-другому, ведь известно же что советская школа перевода не гнушалась расцвечиванием оригиналов. Но нет, и в оригинале у Лагерлёф всё так же удивительно хорошо. Эта на век опоздавшая сказочность, магический вермландский реализм, история о 12 кавалерах, продавших душу за развлечения и уставших от них, стала именно тем, что как-то зацепило меня на излёте 15 лет. Попадись мне она позже, я думаю, чуда бы не случилось, настолько эта книга сидит корнями в какой-то детской любви к красоте.
Йенс Петер Якобсен
«Нильс Люне»
Ещё одна книга, которую я во взрослом возрасте очень боялась читать в оригинале, думала: «А вдруг там будет не так?». Наверное, именно из-за неё я стала переводчиком. Меня поразила не та история, которая в ней рассказывалась, — это была история зарождения типично северной, глухой, мычащей ярости к Богу в душе одного маленького человека — а то, как это всё было написано. Цветопись у Якобсена — чуть ли не лучшее, что случилось с датской литературой XIX века, всё настолько выпукло, настолько осязаемо, что стоит раз прочитать начало книги — и от этого ритма, от этих выражений уже никуда не деться: «У неё были карие, лучистые глаза Блидов, тонкие стрелы бровей, и нос у неё был чёткий, как у них всех, их сильный подбородок, их припухлые губы. Странный, горько-чувственный изгиб рта она тоже получила в наследство, зато лицо было бледно, а волосы мягки, как шёлк, лёгкие и прямые».
Август Стриндберг
«Одинокий»
У Стриндберга все знают больше пьесы, а мне в подростковом возрасте попался его роман «Одинокий». Он помог мне справиться с подростковым солипсизмом, когда кажется, что ты не такой, как все, и стоишь один, запахнувшись в чёрный плащ, посреди серой массы, которая с тобой знаться не хочет. Роман «Одинокий» — удивительный: с одной стороны, он понятно рассказывает об одиночестве, так что подростку есть куда припасть с этой зацикленностью на себе, а с другой — тебе в голову проникают тягостные, унылые нотки северной литературы. У меня получилось сделать правильные выводы — о том, что нарочно навязанное себе одиночество не всегда приводит к хорошему.
Микаэль Ниеми
«Популярная музыка из Виттулы»
Перевод этой книги на русский — один из лучших, которые я встречала. Руслан Косынкин, вы по-прежнему мой кумир навеки. Это трогательная, живая, по-скандинавски телесная и угловатая история взросления двух мальчишек в шведской деревне на самой границе с Финляндией. Дело происходит в 70-х, глушь, драки на кулаках, мужики в сауне, самый большой праздник — пожрать оленины на свадьбе. И тут парни открывают для себя битлов и Элвиса, и их на этой музыкальной гормонально заряженной волне выносит в большой взрослый мир. Я редко проявляю эмоции во время чтения, но помню, что смеялась и плакала в голос над этой книжкой. Мы жили с подругой в общежитии, нам было самим лет по 20, и мы ночью зачитывали друг другу куски так, что сами были живой иллюстрацией происходящего в ней.
Jeanette Winterson
«Why Be Happy When You Could Be Normal?»
Я не так давно прочла эту книгу, но сразу полюбила её всем сердцем — наверное, потому, что во многом она о страстной, даже яростной любви к книгам. Это автобиография Уинтерсон, известной писательницы, пылкой феминистки. Мне очень жаль, что она не переведена на русский. Возможно, это из-за того, что книгу всё время подают как академичное и программное произведение. Мол, вот вам трудная, полная невзгод и опасности жизнь гомосексуального подростка, приёмного ребенка в унылом шахтёрском городе. При этом книга мало того, что написана в очень узнаваемой, почти диккенсовской тональности романа взросления, так она ещё и посвящена тому, как книги — и чтение, и библиотеки, и внимательные учителя — могут спасти человека и вытянуть его к свету. В какой-то момент Уинтерсон пишет — как хорошо, что Jane Austen начинается на «A» и попалась ей в библиотеке сразу.
Elizabeth Gilbert
«Big Magic: Creative Living Beyond Fear»
Гилберт, при всей её писательской схожести с розовым пони, который прилетает к тебе и осыпает тебя блёстками мудрости, написала чрезвычайно практичный мануал для людей творческих профессий, который мне вовремя попался и очень пригодился. Мне пришлась по душе мысль о том, что не нужно бояться что-то сделать, потому что если не получится с первого раза, то получится со сто первого. Очень помогает такая история: Гилберт рассказывает, как, получив отказ в одном журнале, тотчас же посылала свой рассказ в следующий, и как одну её рукопись один и тот же редактор сначала отверг, а через три года принял — ну, потому, что вот такое у него было настроение.
Ещё Гилберт проговаривает очень хорошую мысль о том, что не нужно трястись над своими текстами и считать их деточками, которые один раз родились и всё, замене не подлежат. Иногда бывает, что этому «ребёнку» очень быстро нужно отрезать ногу, руку, голову или вообще всего переродить заново — и такое трепетное отношение очень мешает.
A. S. Byatt
«Ragnarok»
Мне кажется, никто лучше Байетт не мог пересказать скандинавские мифы для взрослых. Помните, в детстве у всех были адаптированные скандинавские сказания о богах и героях — у меня были! Так вот Байетт в канонгейтовской серии о мифах сделала то же самое, но для взрослых, и это как-то непередаваемо идеально. Байетт пишет, с одной стороны, монументально и плотно, а с другой — невероятно красиво, без тени вульгарности. На самом деле я мечтаю перевести эту книгу, поэтому решила, что нелишним будет об этом погромче сказать вслух.
Лев Кассиль
«Кондуит и Швамбрания»
Ещё одна книга из детства, которая, как мне кажется, научила меня двум вещам. Во-первых, что можно буквально с голого места, из ниоткуда, уйти в чудесный мир фантазий, придумать себе страну, стать её королем и прекрасно там себя чувствовать — дудеть и вообще быть машинистом. А во-вторых, кассилевское чувство юмора — это лучшее, что может случиться с ребёнком. Оно понятное, не сюсюкающее. Кажется, невозможно читать в детстве Кассиля и вырасти унылым человеком.
Emily Auerbach
«Searching for Jane Austen»
Очень дельное литературоведческое исследование о том, как Джейн Остин из, в общем-то, ядовитой ироничной писательницы превратилась в икону чиклита. Я в своё время писала диссертацию по восприятию Остин в современной литературе, но с тех пор всё равно стараюсь прочитывать всё более-менее стоящее, что пишут об Остин. Меня поразило, как в считаные годы после смерти писательницы на неё принялись наводить ангельский лоск, рисовать ей кудельки и выставлять нежной няшей — в том числе члены её собственной семьи, которые не знали, что делать с её талантом. Ещё Ауэрбах подметила, что многие журналисты и критики называют Остин в тексте очень фамильярно — Джейн, хотя никому, скажем, не придёт в голову звать Киплинга Редьярдом и начинать критические статьи о нём фразами типа: «Редьярд так и не женился».
Донна Тартт
«Маленький друг»
С этого романа началась моя любовь к тому, как пишет Тартт. Помню, я прочла «Тайную историю» первой, конечно же, мне понравилось, но как-то не до конца. А потом, летом, мне попался «Маленький друг», и вот там-то в полный рост встал талант Тартт к изображению мечущегося, формирующегося внутреннего мира подростка. Помню, я прочла его и подумала: «Вот этот роман я обязательно хочу перевести». Хорошо, что моя мечта сбылась.