Книжная полкаИскусствовед Надя Плунгян о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем журналисток, писательниц, ученых, кураторов и кого только не об их литературных предпочтениях и об изданиях, которые занимают важное место в их книжном шкафу. Сегодня у нас в гостях Надя Плунгян — искусствовед, куратор и феминистка.
ИНТЕРВЬЮ: Алиса Таёжная
ФОТОГРАФИИ: Сергей Иванютин
Надя Плунгян
искусствовед
Основной мой источник добычи книг — букинисты
по всему миру
Читать меня научили рано, в три года, а настоящий интерес к книгам мне привил дедушка, Александр Маркович Плунгян. Он всегда находит что-то необычное и захватывающее. Вот яркое воспоминание, мне четыре или пять лет, и он перед сном мне читает «Кентервильское привидение» Оскара Уайльда — жуть и мистическое потрясение. Примерно тогда же я приняла решение раскрыть тайну иллюстраторов Г. А. В. Траугот, которые мне очень нравились. Лет десять ломала голову, что же значат эти буквы. Чтобы узнать, пришлось стать искусствоведом. Лет в восемь-девять у меня появилась устойчивая привычка читать на ходу, в метро и в электричках.
С дедушкой мы и сейчас обмениваемся книгами — недавно вот обсуждали книгу Алексея Юрчака «Это было навсегда, пока не кончилось», «Шатры страха» Матвея Рувина и Наума Ваймана и биографию Сталина Олега Хлевнюка. Вообще, любые близкие и дружеские отношения для меня всегда были связаны с обсуждением книг. Те, к кому я последние годы больше всего прислушиваюсь, — это Вета Морозова, Ира Ролдугина, Максим Буров и frau derrida. Бывают и узкопрофессиональные дискуссии об истории и искусстве тридцатых годов, которые я периодически поддерживаю с коллегами: Александрой Селивановой, Марией Силиной, Казимерой Кордецкой, Алексеем Петуховым. Поэзию постоянно обсуждаем с Ольгой Ахметьевой. Интересный библиотечный обмен бывал с режиссером Алексеем Левинским и искусствоведом Григорием Стерниным. Книгами по современному искусству периодически обмениваемся с художницами — Женей Яхиной, Викой Ломаско.
Для удовольствия читаю фанфики
и что-нибудь о советском диссидентстве или народниках
Из недооцененных авторов мне хочется назвать поэтов: Анну Баркову, Нонну Слепакову, Бориса Поплавского, Геннадия Гора, Софию Парнок, Константина Вагинова, Наталью Медведеву. Со временем я перестала читать художественную прозу — очень от нее устаю, источники гораздо интереснее. Недавнее исключение — повесть «Кактус» прекрасной писательницы Лилит Мазикиной. Для удовольствия я читаю фанфики и что-нибудь о советском диссидентстве или народниках. Из постоянного фона — любые работы по истории повседневности XX века.
Самый интересный литературный язык для меня — это слог дневника, переходящего в большую литературу. Такое я чувствую в некоторых блокадных записях, а больше всего — в дневнике Павла Филонова, к этой книге я возвращаюсь довольно часто. Перечитываю и «Записки независимой» Антонины Софроновой.
Мне долго было сложно избавиться от советского отношения к книгам как к сверхценной и дорогой вещи и начать воспринимать их как инструмент. Но когда у меня появилась собственная библиотека, я начала делать на полях карандашные комментарии. Это здорово ускорило работу и помогло наладить диалог с собой, лучше понимаешь, в чём взгляды меняются, а в чём нет.
Из иностранных книг преобладают английские и французские. Иногда приходится разбирать и остальные языки, тут спасает положение машинный перевод и интуиция. Последнее время я стараюсь перейти на электронные книги, которые становятся всё доступнее, но и количество бумажных не уменьшается. Основной мой источник добычи книг — конечно, букинисты по всему миру, среди которых первое место делят «Старая книга» на Литейном, alib.ru и американский Amazon.
«Пеппи Длинныйчулок»
Астрид Линдгрен
«Пеппи» я прочла лет в пять благодаря моему дедушке, который собрал высококлассную библиотеку советской детской книги. Тут важно всё: и 1968 год издания, и отличный (хоть и вольный) перевод Лилианны Лунгиной, и невероятно разнообразные и смешные рисунки Льва Токмакова, напечатанные на плохой бумаге всего в два цвета — черный и рыжий. Иногда Токмаков размахивается на целый разворот, иногда страшно мельчит — и всё это с замечательной выдумкой линии и пятна. «Пеппи» Линдгрен, Лунгиной и Токмакова стала для меня чем-то вроде учебника вольности из шестидесятых годов, ролевой моделью, которая до сих пор вызывает восторг у множества детей, когда читаешь ее вслух. Пеппи невозмутима, справедлива и непосредственна, и к тому же у нее есть лошадь. Она не боится ни экзаменов, ни бандитов, ни кораблекрушения. Это книга о том, как действовать и одновременно ценить собственное одиночество. Это книга о том, что нужно выстроить дистанцию с обществом, и тогда у тебя появятся силы изменить его.
Похожие книги: Редьярд Киплинг «Рикки-Тики-Тави» (пер. К. Чуковского и С. Маршака, илл. В. Курдова, 1935); Михаил Цехановский «Почта», 1937; подшивка журнала «Трамвай» за 1991–1992 гг.
«Сказания о титанах»
Яков Голосовкер. Рисунки Ю. Киселёва
Еще одна адаптация, но на этот раз из сталинского времени, я прочла ее классе во втором, тоже получив от дедушки. Притом что это издание оттепельное и имеет вид, дружелюбный к детям, иллюстрации Киселёва явно восходят к скупым и торжественным гравюрам Фаворского, а эпический слог сохраняет тяжелый след «советской античности» тридцатых. Если философские труды Якова Голосовкера увидели свет в СССР лишь в конце 1980-х, то «Сказания о титанах» стали его первой авторской книгой, изданной после лагеря и ссылки, и были составлены из черновиков второй части большой теоретической работы «Античная мифология как единый миф о богах и героях». Видимо, это не совсем детская книга, но она произвела на меня глубокое впечатление безнадежно черным финалом большинства сюжетов. Сейчас я думаю, что это книга о репрессиях под античной маской, под маской детской литературы. Наверное, в ней есть и манифест советского неоклассического героизма, и его крушение, его амбиции и немощь.
Похожие книги: Михаил Гаспаров «Занимательная Греция»; Януш Корчак «Король Матиуш Первый»; Ян Ларри «Необыкновенные приключения Карика и Вали».
«Дневник 1934 года»
Михаил Кузмин
Эту книгу я прочла, по-моему, на первом или втором курсе — из общего интереса к Кузмину. До нее была биография Кузмина Малмстада и Богомолова (1994), громоздкие тома его стихов из 1990-х и разные антологии. Текст последнего из известных дневников поэта застревает в памяти раз и навсегда, но занимает всего одну треть книги. Остальное — подробнейший научный комментарий Глеба Морева, который делает ее настоящей энциклопедией литературной и художественной среды довоенного Ленинграда: некоторые сноски занимают не одну страницу. Сначала я просто из интереса выписывала из «Д-34» источники и литературу, потом задалась целью прочесть и изучить их все, потом отправилась в архив, и в итоге дилетантское увлечение оформилось в постоянный интерес к темам социального исключения в советском искусстве 30–50-х гг.
Похожие книги: Диана Левис-Бургин «София Парнок. Жизнь и творчество русской Сафо»; Александр Кобринский «Даниил Хармс»; Дан Хили «Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства».
«Живу вижу»
Всеволод Некрасов
В последнее время Всеволода Некрасова начали много издавать, а при жизни ему в публикациях регулярно отказывали. Книги было почти не достать, кроме как у знакомых или у него самого. «Живу вижу» — его первое издание в твердой обложке и составлено им в интересном ритме: стихи сочетаются со статьями и репродукциями картин из его собрания. К Некрасову я возвращаюсь часто. Дело не только в прекрасной поэзии и едких, блестящих разоблачениях постмодернизма. Его книги напоминают мне о том, что если одновременно работать в двух пространствах, сочетая анализ и художественное действие, то можно почувствовать нерв времени и осознать его внутреннюю логику.
Похожие книги: Олег Васильев «Окна памяти»; Леон Богданов «Заметки о чаепитии и землетрясениях»; Полина Барскова «Живые картины».
«Дмитрий Исидорович Митрохин»
Юрий Русаков
Когда я училась, эта книга самым решительным образом повлияла на мой профессиональный выбор и до сих пор кажется мне образцом того, как следует писать о графике, особенно о печатной и книжной. Нужно одновременно видеть, как вещь сделана технически, как введено новаторство, в чём личный почерк — и понимать ее значение в контексте эпохи, начиная с локального и заканчивая искусством других стран. Но главное — сохранять и симпатию к материалу, и корректную дистанцию с ним. В поисках такого баланса я когда-то прочла множество прекрасных книг ленинградского отделения издательства «Искусство», но эта всегда будет на первом месте.
Похожие книги: Алла Русакова «Павел Кузнецов»; Елена Кочик «Живописная система В. Э. Борисова-Мусатова»; Платон Белецкий «Георгий Иванович Нарбут».
«Тоталитарное искусство»
Игорь Голомшток
Эта книга важна для меня как первая системная попытка десталинизации советского искусствознания на научном основании. Главное в ней — переосмысление термина «социалистический реализм» и сравнительный анализ развития тоталитарного искусства в СССР, Германии, Италии, Франции и Китае. Другую попытку деконструкции термина предпринял Александр Морозов, но и его книга «Конец утопии» (1995) больше не переиздавалась. Зато в магазинах множатся издания Бориса Гройса, который считается главным специалистом по тридцатым годам и исходит из такой логики, что власть — это форма искусства. К сожалению, в России авторитет Гройса непререкаем, особенно среди художников, и это замораживает любой разговор о социальных проблемах в искусстве.
Похожие книги: Юрий Герчук «Кровоизлияние в МОСХ»; Ян Плампер «Алхимия власти. Культ Сталина в изобразительном искусстве»; Мария Силина «История и идеология. Монументально-декоративный рельеф 1920–1930-х годов в СССР»; Ефим Водонос «Очерки художественной жизни Саратова эпохи „культурного взрыва“ 1918–1932».
«Уничтожьте всех дикарей»
Свен Линдквист
Совсем небольшая книга Линдквиста с заглавием, взятым из «Сердца тьмы» Джозефа Конрада, рассказывает об истории колонизации Африки в XIX веке и рождении расизма и геноцида. В ней много говорится об изменении отношения к бытовому и социальному насилию на протяжении XX века, о вытеснении и рационализации; автор действует как ученый и писатель, совмещая факты из истории своей семьи с историческим исследованием. Несколько лет назад эта книга стала важной частью дискуссий о колониализме и расизме, которые мы тогда постоянно вели в феминистском кругу. Многих она побудила пересмотреть отношение не только к историческим стереотипам, но и к разным культурным явлениям, начиная с советской приключенческой литературы. Думаю, что главная тема книги — это история дегуманизации, о чём в России пока говорят очень мало.
Похожие книги: Shulamith Firestone «The dialectic of sex»; Арнхильд Лаувенг «Завтра я всегда бывала львом»; Мишель Фуко «Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы»; Елена Макарова, Сергей Макаров «Крепость над бездной. Искусство, музыка и театр в Терезине, 1941–1945».
«Проходящие характеры.
Проза военных лет. Записки блокадного человека»
Лидия Гинзбург
Лидия Гинзбург стала моей любимой писательницей в старших классах, когда я прочла «Записки блокадного человека». Это издание сейчас наиболее полное. Мало кто смог настолько спокойно и последовательно показать, находясь внутри ситуации, как социальные изменения влияют на внутреннюю жизнь, как деформируется человеческая психика под воздействием голода, идеологии, страха; что такое советский человек в границах своей социальной системы и за ее пределами. В книгах Гинзбург важнее всего процесс дистанцирования от собственной эпохи, поиск объективности в себе и беспощадный самоанализ, без которого, думаю, любая творческая и научная работа не имеет смысла.
Похожие книги: Анна Баркова «Вечно не та»; Надежда Мандельштам «Вторая книга»; Евфросиния Керсновская «Наскальная живопись».
«Скрытая
традиция. Эссе»
Ханна Арендт
Книги Арендт о тоталитаризме хорошо известны, можно было посоветовать и их. Но раз это мой личный список, я выбрала эту книгу небольших эссе, рассказывающую о месте ассимилированных евреев в культуре модернизма и об этапах ассимиляции меньшинства с большинством. Здесь Арендт вводит понятие парии, рассуждает о «новом» и «старом» еврействе, о том, как формируются оппозиция к собственной стигме и внутренняя ксенофобия. Эта проблема касается любых меньшинств. Для меня эти работы Арендт всегда связаны с поисками Симоны де Бовуар, которая в конце 1940-х подвела итог своим размышлениям о месте женщины в культуре и обществе.
Похожие книги: Теодор Адорно «Исследование авторитарной личности»; Симона де Бовуар «Второй пол»; Герберт Маркузе «Одномерный человек».
«Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы»
Пётр Дружинин
Двухтомник Дружинина — исчерпывающее исследование отношений ленинградского филологического сообщества и власти, построенное на архивном материале. Считаю, что Дружинин нашел золотую середину в сочетании источникового подхода с социальным анализом, и крайне интересно, что он опирался на всё еще не изданные и «неудобные» воспоминания Ольги Фрейденберг. Этот факт вызвал острую дискуссию, болезненную для всех ее участников; после издания книги она продолжалась не один месяц, переходя из социальных сетей в журналы и обратно. Чем дальше от нас сороковые годы, тем выше необходимость заново увидеть и переосознать их бытовой и политический портрет, назвать все умолчания и понять их последствия. Надеюсь, что таких исследований будет всё больше, и особенно их не хватает в истории советской живописи.
Похожие книги: Елена Власова «1948 год в советской музыке. Документированное исследование»; Михаил Золотоносов «Гадюшник. Ленинградская писательская организация. Избранные стенограммы с комментариями (Из истории советского литературного быта 1940—1960-х годов)»; Ольга Ройтенберг «Неужели кто-то вспомнил, что мы были...».
