Личный опыт«Я поняла, что меня ранило, возможно, убило»: Я выжила после взрыва, но лишилась глаза и части лица
История Елены из Лисичанска
Елене Светловой 58 лет. Она родилась и всю жизнь прожила в Лисичанске Луганской области. До полномасштабного российского вторжения она работала учительницей в местной школе, преподавала химию. Прошлым летом Елена вышла в городской парк и попала под обстрел российских военных. Осколками ей разорвало лицо, после обстрела она лишилась глаза и части перегородки носа. Сейчас за её здоровье борются врачи из Украины и Великобритании.
Мы поговорили с Еленой о том, какой была жизнь в Лисичанске после начала военных действий, о фатальном взрыве и лечении во Львове.
Текст: Александр Мангуш
Большую войну, которая началась 24 февраля, я встретила дома, вместе со своей мамой. Я работаю учителем в школе, и в этот день я ещё поехала на работу. Провела уроки, вечером вернулась домой. Конечно, было неспокойно. Никто не знал, чего ожидать, но мы надеялись, что всё быстро закончится, как в 2014 году.
Утром 25 февраля мы, что называется, впервые почувствовали эту войну. Мы с мамой завтракали на кухне. Я встала наливать чай, а мама сидела за столом. И я услышала взрыв… Точнее, грохот: тогда я ещё не понимала, что это именно взрыв. Я выдернула маму с мягкого уголка, и только она встала — посыпались стёкла. Наверное, если бы я не успела среагировать, то нас бы посекло осколками ещё тогда. Буквально в двухстах метрах от нашей девятиэтажки разорвался снаряд. Ударной волной во всём доме выбило стёкла.
После этого я оставалась в Лисичанске. В феврале и марте ещё работали крупные супермаркеты, можно было расплатиться карточкой на кассе. Пенсии в последний раз выдали в феврале, а зарплаты хоть и приходили, но снять деньги было невозможно. Банки не работали, банкоматы были отключены. Деньги, конечно, у многих быстро закончились. Люди выживали благодаря тому, что государство давало гуманитарную помощь. Те, кто жили в частных домах, продавали картошку, овощи, мясо. Магазины были закрыты, но рынок работал всегда. Правда, цены стали выше, а денег у людей не было. Благодаря тому, что у меня мама ещё, так сказать, старой закалки, у неё всегда были сбережения. Вот на них мы и выживали полгода.
Утром 25 февраля мы впервые почувствовали эту войну. Мы с мамой завтракали на кухне. Я встала наливать чай, а мама сидела за столом. И я услышала взрыв
Боевых действий в самом Лисичанске я не застала. Лисичанск расположен через реку от города Северодонецк. Были постоянные обстрелы со стороны Северодонецка. Кто обстреливал, я не знаю, но российские войска шли как раз со стороны Северодонецка. У нас в городе, когда я была там, были только ВСУ, а Северодонецк уже частично был под Россией.
Летом в городе уже практически все было закрыто. Было очень много военных, всё ближе было слышно бои. Не было уже ни скорой помощи, не работали больницы, ничего. Если надо было, например, вырвать зуб, то люди обращались в военный госпиталь, там им оказывали помощь.
В городе постоянно эвакуировали мирное население. Автобусы выезжали из нескольких точек: от горисполкома, от пожарной части. Городские власти и военные всем очень настойчиво предлагали уезжать, но я не эвакуировалась. Моя мама уже в возрасте, и мы всё ещё думали, что вот-вот каким-то образом всё успокоится. Надеялись на авось. К тому же ходили слухи, что в этих эвакуационных коридорах люди попадали под обстрелы. И поезда эвакуационные обстреливали, и автобусы, и машины. Интернета не было, связи не было, поэтому проверить достоверность этой информации не было возможности. И поэтому я просто боялась.
Я шла по парку, и в какой-то момент задрожала земля. Я услышала грохот и почувствовала резкую боль в области лица. В глазах потемнело, в ушах начало звенеть
20 июня я вышла из дома и пошла в городской парк нарвать липы для чая. Моя мама очень его любит, и мы с соседками часто ходили по липу в этот парк. Был обычный день. Периодически было слышно бои, но они были далеко, за рекой. Я шла по парку, и в какой-то момент задрожала земля. Я услышала грохот и почувствовала резкую боль в области лица. В глазах потемнело, в ушах начало звенеть. Я поняла, что меня ранило, а возможно, и убило. Я пыталась подняться и побежать, но мне было очень плохо, не получалось встать. Потом я почувствовала, что меня подхватили под руки и куда-то понесли. Они повторяли: «Женщина, говорите с нами, откуда вы, как вас зовут, где вы живёте». Это были украинские военные. Меня занесли за угол дома, положили на клумбу и начали оказывать первую медицинскую помощь. И всё, больше я ничего не помню. Я потеряла сознание.
Очнулась я 9 июля в больничной палате. Что было с 20 июня до 9 июля, я вообще не помню. Когда мне сказали, что уже 9 июля, я удивилась. Как оказалось позже, всё это время, почти три недели, врачи боролись за мою жизнь и оказывали необходимую помощь.
Из Лисичанска меня в первый же день отправили в Днепр, в больницу имени Мечникова. Это большой госпиталь, в который привозят раненых военных и мирных из зоны боевых действий на Донбассе ещё с 2014 года. Я находилась в отделении хирургии без сознания. Что со мной делали — я не ощущала. Но потом уже мне объяснили, что эти три недели меня готовили к последующим операциям: промывали и обрабатывали раны, вытаскивали осколки, чистили грязь из моего лица.
Первое время после пробуждения я была отрешённая. Меня не интересовало, где я, что со мной, почему я лежу, что произошло. Когда вернулось полностью сознание, то я захотела позвонить маме. Правда, потом вспомнила, что вышла из дома без телефона: в Лисичанске, как я уже говорила, связи не было, как и смысла в телефоне.
15 июля меня отвезли на специальный поезд организации «Врачи без границ» и отправили во Львов. Здесь я попала в отделение челюстно-лицевой хирургии больницы имени святого Пантелеймона, где мне провели первую операцию. О том, что я лишилась глаза, переносицы и части лица, я узнала там же.
Когда я была в Днепре, у меня было тяжёлое состояние и физическое, и моральное. Периодически я теряла сознание. Поэтому, я думаю, врачи мне не говорили, что со мной. А я и не спрашивала. Понимала, что на мне повязки, трогала руками бинты на лице. А потом, когда меня привезли во Львов, то меня по ошибке отправили в отделение офтальмологии. Врач снял повязку и говорит: «А у вас нет правого глаза, вы не знали?»
Для меня эта новость стала большим шоком. Я подумала, что лучше бы мне было умереть. Было тяжело, потому что не было рядом никого из родных и близких. Но потом я подумала, что, раз я осталась живой, мне надо жить дальше. Я взяла себя в руки. О том, что со мной произошло, а точнее о последствиях, знают все родственники, кроме мамы. Я всем сказала, чтобы не говорили ей, что у меня нет глаза, чтобы она не переживала. Ведь она и так перенервничала, когда меня искали.
Сейчас я живу в модульном городке для беженцев и продолжаю лечение. Через несколько месяцев предстоит вторая операция. Этот городок, насколько я знаю, помогла построить Польша. Здесь живут переселенцы из Харьковской, Донецкой и Луганской, Запорожской областей. У нас в комнате три человека — я живу с двумя женщинами из Лимана Донецкой области. Зимой нас должны переселить в какое-то другое место, более тёплое.
Планов у меня никаких нет. Пока будут лечить — буду лечиться. Следующая операция будет в январе. Маму родственники вывезли в Россию. А что сейчас происходит в нашем городе — неизвестно, там, как и прежде, нет связи. Очень хочется вернуться домой. Мне нужно вернуться домой. Но я уже ничего не планирую, потому что не знаю, что будет со мной через час.
ФОТОГРАФИИ: личный архив героини
