МузыкаQueen против Канье: Почему нам так нравится музыка юности
Правда ли, что современные музыканты измельчали
александра савина
Мы живём в эпоху cтриминга — по цене чашки кофе можно подписаться на музыкальный сервис и слушать всё, что взбредёт в голову. Тем не менее многие из нас по привычке выбирают из огромной библиотеки в первую очередь знакомые песни. Rock FM и «Ретро FM» не теряют слушателей, дискотеки 80-х и 90-х проходят чуть ли не в каждом городе России, а от трейлера «Отряда самоубийц» пищат просто потому, что в нём звучит «Bohemian Rhapsody» Queen.
Похоже, у этого есть закономерное объяснение. Исследователь Амстердамского университета обнаружил, что лучше всего мы запоминаем то, что полюбили в возрасте десяти — двадцати пяти лет; пик таких воспоминаний приходится на шестнадцать-двадцать лет. Экономист Сет Стивен-Давидович провёл для New York Times собственное небольшое исследование на основе данных Spotify. Он проанализировал популярность песен, возглавлявших чарт Billboard с 1960 по 2000 год, — и сопоставил эти данные с возрастом слушающих их сейчас. Оказалось, что музыкальные предпочтения мужчин формируются в основном в тринадцать-шестнадцать лет, а женщин — в одиннадцать-четырнадцать лет.
Например, песню «Just Like Heaven» The Cure больше всего любят женщины, которым исполнился сорок один год — на момент её релиза им было одиннадцать. Песню «Crazy Love» Вана Моррисона больше всего любят шестидесятитрёхлетние мужчины — на момент её выхода им было шестнадцать. «Creep» Radiohead больше всего любят те, кому сегодня тридцать восемь — в 1993 году, когда песня прозвучала впервые, им было примерно четырнадцать. Есть и не самые очевидные результаты — например, те же тридцативосьмилетние мужчины любят песню «Truly Madly Deeply» Savage Garden — она вышла в 1997 году, когда им было восемнадцать. По словам Стивен-Давидовича, то, что мы слушаем в двадцать с небольшим лет, тоже на нас влияет — но уже в два раза слабее, чем в подростковые годы.
Конечно, в реальности наши музыкальные вкусы формирует гораздо больше факторов, чем просто год рождения. И всё равно исследования вторят тому, что мы и так подозревали: поколенческий разрыв существует, а у того, что родители считают музыку детей-подростков плохой, дурацкой и несерьёзной, появляется логичное объяснение. Значит ли это, что все мы обречены рано или поздно замкнуться на том, что слушали раньше?
Доктор Стефани Бернетт Хейс, преподавательница психологии и научный сотрудник Бирмингемского университета, отмечает, что в подростковом возрасте мы особенно восприимчивы к влиянию людей и идей, из-за чего и запоминаются они нам сильнее. Тинейджерское сознание отличается от взрослого или совсем детского: «В случаях, когда мозг подростков перерабатывает информацию о стимулирующих занятиях — от денег до попадающего в организм сахара или до ситуации, когда мы нравимся кому-то, кого уважаем, — они реагируют быстрее и сильнее, чем люди старше и младше их».
Психолог Мария Долгополова отмечает, что любовь к «старой» музыке может подпитывать и то, как сложно нам приспособиться к новому. «Мозг человека в процессе развития адаптируется под тот контекст и окружение, в котором он формируется, — говорит она. — Для того чтобы перестроиться на новый контекст, заинтересоваться им, человек должен приложить много собственной морально-волевой активности. Наша небесполезная склонность к энергосбережению толкает нас на то, чтобы не переделывать уже „построенное“». Эксперт отмечает, что если в рабочей сфере мы чаще стремимся следить за переменами в отрасли, чтобы оставаться востребованными и иметь возможность работать на интересной высокооплачиваемой должности, то в музыкальных предпочтениях эта мотивация включается гораздо реже.
Но только особенностями восприятия всё не ограничивается. Мариуш Козак, директор направления музыкальной теории Колумбийского университета, считает, что форму нашим музыкальным вкусам придают несколько факторов. Во-первых, большую роль играют воспитание и детские годы: музыка, которая окружала нас, ещё когда мы были совсем маленькими, задаёт паттерны — мелодические, гармонические и ритмические последовательности, которые нравятся и во взрослом возрасте. Во-вторых, ещё большее влияние оказывают социокультурные причины. «Музыка, вероятно, с начала существования нашей цивилизации объединяла людей в самых разных ситуациях — она очень эффективно управляет телесными и эмоциональными реакциями больших групп людей, — говорит Козак. — Поэтому её использовали, чтобы создать чувство причастности и сплочённости и, конечно, чтобы исключить из группы тех, кто не знаком с определёнными практиками, связанными с музыкой». Он считает, что этот принцип работает и сегодня — музыка объединяет слушателей в самых разных обстоятельствах: отчасти наши вкусы связаны с желанием принадлежать к определённому социальному кругу — это выражается и в одежде, и в действиях, и в манере речи.
Нельзя забывать, что музыка всегда связана с эмоциями. Многие из нас слушают её именно для того, чтобы их усилить: поднять настроение перед вечеринкой или погрустить из-за тяжёлого брейкапа. Неудивительно, что подростковая музыка запоминается так сильно: огромное количество важных переживаний случается именно тогда. Ведущий преподаватель когнитивной нейробиологии Вестминстерского университета Кэтрин Лавдей отмечает, что в наших музыкальных предпочтениях задействован психологический эффект, который можно было бы назвать зацепкой в воспоминаниях (по-английски его называют «reminiscence bump»). «Этот сильный и яркий эффект проявляется не только в музыке, но и в фильмах, книгах и даже отношении к футболистам, — говорит она. — И он длится всю жизнь: восьмидесяти- и девяностолетние люди лучше помнят и предпочитают то, что они встретили впервые в возрасте от десяти до тридцати лет».
Кроме того, музыка неотделима от наших воспоминаний — и приятных, и тяжёлых. «Когда людей спрашивают о ключевых для них песнях, они часто предпочитают треки, которые ассоциируются у них с важными моментами, местами и людьми — может быть, первым отпуском отдельно от родителей, встречей с будущим супругом или открытием о самих себе, — говорит Лавдей. — Например, мой знакомый музыкальный продюсер выбрал „Two Tribes“ Frankie Goes to Hollywood, сказав, что именно из-за неё он занялся звукозаписью». Бывает и так, что песни ассоциируются у нас с определёнными людьми и эмоциями, которые они вызывают — этот эффект Лавдей заметила, когда провела небольшой опрос среди своих друзей. Более того, исследователи отмечают, что есть «наслаивающиеся» зацепки в воспоминаниях — когда нам нравится музыка, которую любили наши родители или дедушки и бабушки.
Не надо забывать и о культурных изменениях. «Раньше информации было меньше и она распространялась понятным и более-менее подконтрольным образом: можно было говорить, что вот есть большой Фредди Меркьюри или большой Дэвид Боуи, они влиятельные, популярные, важные. Сегодня происходит чёрт знает что, — говорит Гриша Пророков, автор ютьюб-канала и аудиоподкаста Blitz and Chips. — Дело не в том, что артисты измельчали (вообще нет, великих музыкантов на самом деле ещё больше, чем раньше), а в том, что из культуры исчезли понятные иерархии и каналы связи. Непонятно, что сегодня мейнстрим. Кто важный, а кто нет. Музыканта могут слушать миллионы людей — а он при этом может оставаться сравнительно неизвестным. И наоборот, человек с крохотной аудиторией благодаря интернету вдруг может оказаться невероятно влиятельным». По мнению Пророкова, самой музыке как виду искусства это не мешает — а вот человеку, который пытается в ней разобраться, будет гораздо сложнее, потому что простых и понятных «величин» в музыке не осталось. В этой ситуации, когда человек не может разобраться в происходящем, логичнее и проще всего вернуться к чему-то знакомому.
«Люди, которые держатся за рок, держатся за чудовищно устаревшую культурную иерархию, в которой была „попса“, а была „настоящая“, „хорошая“ музыка, — говорит Пророков. — Сегодня этого и в помине нет: поп-звёзды вроде Бейонсе или Канье Уэста (да что уж там, Карли Рэй Джепсен) занимаются настоящим авангардом, делают невероятно интересную и экспериментальную музыку. Поп давно нельзя обвинить в простоте или несерьёзности или даже том, что она коммерческая (ну коммерческая, ну и что)».
Мария Долгополова отмечает, что с возрастом мы постепенно начинаем терять способность воспринимать что-то «ярко», чутко и с искренним восторгом. «Если говорить про музыку, именно те мелодии, которые мы восприняли в молодости, в момент вдохновения, помечены у нас в сознании как нравящиеся, потрясающие, — говорит эксперт. — Если мы несколько утратили способность к энтузиазму, проживанию насыщенных моментов, то новое услышанное не сможет нас зацепить и дополнить списки прекрасного. Этот нормальный, но трагичный эффект старения можно сгладить, но для этого нужен сознательный активный подход». С этой мыслью согласен и Гриша Пророков: «Любопытство как минимум помогает никогда не забывать, что ты не знаешь всего и не можешь всего знать, что даже музыки в сотни и тысячи раз больше, чем ты можешь представить — и всё всегда интереснее, чем ты думаешь».
