Музыка15 героев брит-рока 90-х, которых не грех вспомнить
Антон Долин о Mansun, Максим Семеляк об Inspiral Carpets и другие сентиментальные воспоминания о великой эпохе
Вчера вышел новый альбом группы Blur — о котором язык не поворачивается говорить просто «новый». Последний раз Дэймон Албарн, Грэм Коксон, Алекс Джеймс и Дэйв Раунтри садились вместе в студию в 2003-м: с тех пор мир, мягко говоря, изменился, а группа успела разойтись и сойтись заново. Мы попросили меломанов вспомнить другие группы британской гитарной волны 90-х (кроме никем не забытых священных коров Pulp, Oasis и Suede), многие из которых не дожили до наших дней.
Mansun
Антон Долин
кинокритик
Честерский квартет Mansun мы с друзьями услышали сразу после того, как он появился, в 1995-м — мы тогда дико тащились от любой новой английской и американской музыки. Мой друг притащил кассету в универ и клялся, что это даже лучше Suede, хотя с них слизано. В целом так и оказалось. Может, это было временное помешательство, какой-то флер эпохи, но нежнейшее настроение песен Mansun, их ломаный ритм и капризные мелодии, а пуще всего маньеристский саунд сносили крышу в равной степени мальчикам и девочкам. Лично для меня в их музыке (особенно во втором альбоме «Six», вышедшем через год после моего окончания института) сквозила волшебная связь легендарной эпохи — английских 1970-х, времени до моего рождения, когда процветал идеалистический и заумный арт-рок — с тусклым и тревожным настоящим, когда было больше принято балдеть под техно, гранж или медленно прораставший построк. Неоправданно усложненные композиции, сдобренные немудрящей романтикой и горьковатой меланхолией, перетекали друг в друга, меняя эмоциональные регистры без видимого труда, с изяществом и легкомыслием. Они обещали какое-то немыслимое будущее — которого, впрочем, не случилось. Третья пластинка оказалась ерундой, а потом Mansun распались, оставшись в памяти чем-то вроде неосуществленной мечты.
Elastica
Вика Светличная
менеджер проектов
Дебютный одноименный альбом группы Elastica 1995 года, золотого года всей брит-поп-волны, остается в числе моих самых любимых пластинок по сей день. Фронтвумен «Эластики» Джастин Фришманн вообще концентрированная крутизна как музыкант и как женщина — кто еще может похвастаться романами с Бреттом Андерсоном и Дэймоном Албарном? По части музыки альбом почти полностью состоит из коротких, нервных, острых, хлестких треков, где в равной степени намешаны панк-настроение и исключительная мелодичность. Тексты сюжетные и откровенные, о личной жизни слишком сильной женщины. Ценю этот альбом за незабываемые ощущения прилива бодрости и кипящей энергии от каждого прослушивания. Второй свой полноформатный релиз группа рожала пять лет — в 2000-м вышел «The Menace», и, на мой взгляд, это типичный пример «синдрома второго альбома»: несмотря на попытку стилизовать звук в духе требований времени (плеснули электроники), до оголтелого драйва дебютника он не дотягивает.
The Verve
Сергей Мезенов
журналист
Я даже помню первую встречу — этот знаменитый клип в телевизоре, где долговязый страшный парень с нахмуренной физиономией отрешенно толкает всех подряд на улице (сделанный, кстати, другим преступно не воспетым героем 90-х, клипмейкером Уолтером Стерном, который так и не встал в священный ряд «Гондри — Джонз — Романек — Глейзер», хотя имел для этого весь набор поводов). «Что за ерунда? — помнится, подумал я. — И такое вообще кому-то нравится? Фе!» Потом, впрочем, был альбом «A Northern Soul», привезенный другом из Европы, и постепенное прозрение. The Verve — это не многозначительные мудрости Ричарда Эшкрофта, будто бы подсмотренные в пресловутом «Альманахе фермера» и воплощенные в степенные акустические баллады; это многослойная психоделическая гитара Ника Маккейба, который одним своим набором примочек мог превратить любую многозначительную балладу в бездонное космическое озеро.
В конечном итоге The Verve были устроены примерно так же, как и Blur: бесконечно гибкая ритм-секция, с легкостью принимающая любую подачу, и вечно конфликтующий тянитолкай из мегаодаренного гитариста и страшно амбициозного вокалиста с замашками гения и мессии. С поправкой на то, что у этих конкретных парней алхимический акт происходил только в столкновении друг с другом — ни Эшкрофт, ни Маккейб, ни ударник с басистом так и не сумели конвертировать свои достижения в составе The Verve в хоть сколько-нибудь заметные сольные истории. Ну, хоть пластинки остались — две отличные (первые) и две хорошие (остальные).
The Stone Roses
Ксения Кирста
гитаристка El Monstrino
Когда мне было шестнадцать, каждый месяц я ездила на «Горбушку» и на свою 250-долларовую курьерскую зарплату скупала всё, о чём писал выходивший тогда в России NME. Диски, как и книги, могли лежать и ждать своего часа довольно долго. Однажды мы говорили по телефону с подругой, и она предложила завести мне ЖЖ, чтобы я могла комментировать ее записи и другие, когда езжу в инет-кафе — ни компьютера, ни интернета у меня не было. Она спросила, какой мне нужен никнейм. Все перечисленные мной имена были уже заняты, поэтому я начала искать глазами по комнате что-нибудь написанное и хорошо звучащее. Поиск остановился на «Made of Stone», названии одной из песен с альбома The Stone Roses, лежащего на комоде «вниз лицом». Имя оказалось незанятым.
Диск лежал в той же позиции еще примерно три месяца, пока наконец от кромешной скуки я его не распаковала и не вставила в музыкальный центр. С тех пор The Stone Roses стали одной из моих любимых групп, а Иэн Браун — одним из любимых персонажей в рок-музыке. Мне всегда нравился его образ гопника-мессии, двигающегося в обезьяньем ритуальном танце, всегда как будто в рапиде. Уже давно я отошла от этой музыки, и если есть желание услышать голос Брауна, то скорее я поставлю его сольный альбом. Но каждый раз, когда я слышу звуки песен The Stone Roses или вижу видео со старых концертов — это как возвращение домой, в детскую кровать, из которой я уже вроде выросла, но в которой спокойно и уютно.
Inspiral Carpets
Максим Семеляк
главный редактор
The Prime Russian Magazine
В 1990 году вышел сборник «Rave On», в который раз превращающий границу между танцевальной и гитарной музыкой в некую полупроницаемую мембрану (там были Happy Mondays, The Shamen, Flowered Up и вплоть до My Bloody Valentine). Я эту пластинку переписал в январе ’92-го, и, когда дослушал ее до песни Inspiral Carpets «She Comes in the Fall», тут-то у меня и начались искомые девяностые годы. Лучший их альбом как раз и вышел в ’92-м — «Месть золотой рыбки», — его я переписывал уже не с винила, но с «родной» французской кассеты. И если кассету с «Rave On» я на всякий случай подписывал еще карандашом, прислушиваясь к ощущениям, то названия новых песен — «Smoking Her Clothes», «A Little Dissapeared» — я выводил уже ручкой, на века, без права перезаписи.
В музыке IC была та приятная неразличимость старого и нового звука, которая идеально подходила тогдашним восемнадцатилетним, для которых время в принципе сводилось к двум цифрам, маркирующими выход той или иной пластинки. Они звучали инициативнее и романтичнее, чем выпячивающие свой кондовый гедонизм Happy Mondays, однако же, не доходили до субтильности каких-нибудь The Charlatans. Нельзя, разумеется, сказать, что они остались в какой-то специальной неизвестности или недооцененности, но всё ж теперь очевидно, что Inspiral Carpets принадлежат не своему времени, а некоему зазору — между эпохами, стилями, терминами, — и это, вероятно, и есть месть золотой рыбки за предоставленный им невероятный талант.
Ash
Иван Сорокин
ученый и преподаватель
Я очень хорошо помню, с чего началась продолжающаяся и по сей день обсессивная стадия моего увлечения музыкой: c журнала «Ровесник» за, кажется, ноябрь 1997 года, купленного в гастрономе (с обложки на меня нежно смотрели братья Хэнсон). Прочитав комментарии к британским чартам, я решил купить альбомы «Be Here Now» и «OK Computer» на «Горбушке» — ну и вы сами догадываетесь, что было дальше. Для человека, буквально росшего на брит-попе, я познакомился с Ash достаточно поздно: в 2001 году буквально вся британская музыкальная пресса носила группу на руках, а вышедший тогда альбом «Free All Angels» до сих пор считается лучшей работой ирландцев (и справедливо). И пусть знакомиться с Ash логичнее всего начиная именно с этого диска (или с великого сборника синглов «Intergalactic Sonic 7"s», где невероятный мелодический дар солиста Тима Уилера становится особенно очевидным), мифология группы не состоялась бы без их брит-попового периода.
В 1994–1996 годах, на которые пришелся первый золотой период Ash, трио очень сильно выделялось на фоне абсолютно всех прочих гитарных героев молодой Британии: они жили не в Лондоне (как большинство ключевых игроков брит-попа), а в скучном пригороде североирландского Белфаста. Глэм-роковым и психоделическим идолам братьев Галлахеров, Бретта Андерсона и прочих Ash не следовали — скорее, их мультипликационные поп-панковые хиты напоминали сконцентрированные в трех минутах лучшие моменты Buzzcocks и The Jam. Уилер, как и полагается натуральному тинейджеру (название первого диска Ash «1977» — год рождения двух из трех участников группы), пел не о судьбах поколения, неловком сексе и сложности жизни в конце двадцатого века, а о Джеки Чане и марсианках. И это было поразительно свежо: понадобилась всего пара лет для того, чтобы в Соединенном Королевстве появился добрый десяток угорающих от своей молодости поп-панковых групп вроде Bis и Kenickie, умеющих писать обманчиво простодушные тексты и мелодии, способные заставить пятиклассников прыгать до потолка. За всё это мы должны благодарить Ash.
Ride
Алиса Таежная
журналистка
и медиахудожница
Из-за необоснованной подростковой брезгливости, странного способа построения музыкальных ассоциаций и невежества в двадцать и более лет я продолжала открывать группы и удивляться им как дитя. В свое время по самым разным причинам мимо меня проехали Игги Поп и Лу Рид, но окрыление, которое я почувствовала при первых аккордах Ride, я скажу честно, я мало когда позже испытывала. Помню, как во время дождя в плеере случайно заиграла их «Leave Them All Behind» — и я еще на месяц оставила позади десяток любимых тогда групп и слушала бесконечно этот гул, барабаны и бас-гитары. «Википедия» говорит, что Ride — это вполне себе шугейз, но на концертных записях с Гластонбери солист носит розовые рейверские очки и совсем не пялится грустно в пол. Мне песни Ridе кажутся колоссально жизнерадостными, немного утяжеленной версией «She’s A Waterfall» той благородной тяжестью, которая делала лучше все рок-песни 90-х. В общем, что нужно сделать, как только распускаются листья, — сесть на велик, включить песню «Seagull», вдохнуть вечерний ветер и представить себя на море. Группа не зря называется Ride — нет лучше звуков для долгой дороги или спонтанного путешествия.
Black Grape
Илья Миллер
музыкальный критик,
шеф-редактор сайта российского издания
The Hollywood Reporter
Этот виноград из названия — неспроста черный. Сколько бы оголтелые либералы ни обвиняли брит-поп в сексизме и национализме, он всегда может постоять за себя — если, конечно, захочет. По первому пункту Шону Райдеру и Безу сказать почти совсем нечего: журнал Melody Maker поставил как-то раз Happy Mondays на обложку, а в фичере журналист на двух разворотах в интервью скрупулезно обвинял эту парочку в женоненавистничестве. Уверток Райдера с Безом хватало лишь на фразу: «Мы *** реально любим женщин, особенно их формы».
Зато в скинхедов обратить гопников из Солфорда совсем не получится — в их следующей реинкарнации немаловажную роль играл рэпер из группировки Ruthless Rap Assassins по кличке Кермит. По крайней мере, все музыкальные таблоиды ревностно отписывали, где и при каких обстоятельствах Кермит сломал ногу, из-за чего отменен очередной концерт этого паноптикума. Но Райдеру с Безом это не мешало делать самую ликующую, победоносную — то есть самую черную музыку в тот момент на острове.
Помимо названия и состава, Black Grape отличались от Happy Mondays уже какими-то совсем микроскопическими деталями. Практически это была всё та же дистилляция урловского манчестерского духа, до сих пор незаменимая на любых тусах. Пускай надкусавший луну Райдер вместо текста песен, по сути, читал свой чек из аптеки, распечатанный на дюжине листов А4. Но вещи типа «Shake Your Money», «In the Name of the Father» и «Kelly’s Heroes» в чартах по степени чилла и шизоидности больше тяготели к 2Pac, Dr. Dre, Shaggy и Coolio, чем к позерским комканиям простыней и постылым гитарам Джарвиса, Бретта и компании. Там панк не просто встретился с фанком, а даже смог уединиться, и у них всё произошло как надо.
Упакован весь этот посткоитальный грув был в привлекательную и субверсивную поп-арт-обертку из портрета звезды террора Ильича Рамиреса Санчеса, известного как Шакал. Назывался альбом чудесным зарифмованным и сверхсаркастическим (учитывая чек из аптеки) названием «Классно, когда ты тверезый… ага». В названии второго альбома (был и второй) «Stupid Stupid Stupid» тоже чудится некий запрятанный глубоко подтекст, но по прошествии стольких лет без особой уверенности я уже не смогу его вам доходчиво разъяснить, сколько бы ни старался. Просто поверьте, если в середине 90-х вы приходили на тусовку и в течение получаса там не звучали из динамиков гулящие и гудящие, бродящие и бредящие ритмы Black Grape — вы просто тупо ошиблись дверью по жизни. Либо вообще не были в списке.
Gene
Армен Алоян
музыкант
Как и всякий уважающий себя фанат Моррисси, я узнал о группе Gene только после знакомства с творчеством первого. Собственно, группа и позиционировалась в среде меломанов как нечто вроде клона The Smiths. Однако при ближайшем рассмотрении, кроме древнебританской тоски, более никаких ассоциаций с легендой 80-х не возникало. Это были довольно незамысловатые и мелодичные песенки, хотя в текстах, возможно, и были какие-то отсылки — в «Is It Over» к примеру. Мы обычно их ставили на своих тематических вечеринках, например, посвященных дням рождениям лидеров The Cure и The Smiths. Помню даже что-то вроде хоровых исполнений «Speak To Me Someone», голосить ее во всю глотку было довольно забавно. Я даже как-то включил какую-то их песню в бутлежный CDR-сборник, который назвал «Morrissey and Friends — Trash».
Парочку песен, вроде той же «Speak To Me Someone» и «Fill Her Up», я до сих пор с удовольствием слушаю. Хотя как тогда, так и сейчас всё это было похоже, скорее, на какую-то пародию, что ли. Где-то уже в двухтысячных увидел концерт с их участием, и как-то они мне несимпатичными внешне показались, солист так вообще без харизмы, безликий какой-то, так что «славы Ивана Козловского» им всё равно было бы не видать ИМХО. Но на полочке стоит пара дисков, тем не менее.
Heavy Stereo
Сергей Блохин
журналист, диджей
Для подростка, идентифицирующего себя как «альтернативщика», в Москве середины 90-х годов существовало две ключевых меломанских сходки: «Горбушка» по выходным и «Учитесь плавать» у входа на радио «Максимум» по четвергам. Именно в этих местах методом сарафанного радио задавались тренды и возникал хайп. Альбом «(What’s the Story) Morning Glory?» сделал Oasis слишком популярными для музыкальных снобов, и потребовалась замена. Квартет Heavy Stereo, выпустивший в 1996-м на том же лейбле Creation свой дебютный альбом «Déjà Voodoo», подходил идеально. Во-первых, за пределами этой тусовки в России их мало кто знал. Во-вторых, майка с чарующей надписью «Heavy Stereo» выглядела круто сама по себе. А главное, это был Oasis без соплей — более грубый, сырой и своим грувом походивший скорее на T. Rex, чем на The Beatles. Впрочем, вершиной их карьеры стали выступления на разогреве у банды Галлахеров, а через три года Heavy Stereo распались, так как фронтмен Джем Арчер в этот самый Oasis и перешел.
James
Сергей Киселёв
музыкант
Кельты давно и уверенно лидируют в списке лучших вокалистов британской поп-музыки: байронический Иэн Маккаллох из Echo & The Bunnymen, нервный Фергал Шарки из The Undertones, непревзойденный Билли Маккензи из The Associates, харизматичная нимфа Керис Мэтьюз из Catatonia. Но среди них есть один великий англичанин, деревенский дурачок с голосом ангела — Тим Бут. Его группа James — скорее шапито, чем коллектив музыкантов — наполовину состояла из фанатов позорнейшего «Ман-сити», записала лучшие альбомы с Брайаном Ино и вызывала восхищение у небожителей. В любви к James хором признавались лидеры манкунианской живоначальной троицы: New Order, The Fall и The Smiths. В середине 90-х создатель звуковых мистерий городка Твин Пикс маэстро Бадаламенти помог вокалу Тима Бута раскрыться во всём великолепии в их совместном альбоме «Booth and the Bad Angel» — эта запись должна быть в каждом доме.
Юношескую любовь к James невозможно забыть. Гитарист и сонграйтер Олег Бойко, лидер старейшей в Москве инди-группы Mother’s Little Helpers, обязательно исполняет пару вещей James на каждом своем концерте — потому что эти песни живые и их не уложишь на полку, они требуют, чтобы их пели, их структура проста и понятна, в них нет фальши. Спонтанность была козырем James, группа превращала репетиционные марафоны в спиритический сеанс — и успешно вызывала духов, которые населяют их записи. В Британии есть более техничные, возможно, более талантливые музыканты, но нет никого, кто держал бы настолько уверенную связь с космосом.
The Divine Comedy
Ольга Страховская
главный редактор Wonderzine
В середине 90-х моими бесспорными кумирами были Pulp, певцы драмы взросления, больших надежд и больших опасений, а также первого неловкого секса в небольшом городе — что идеально совпало с моими шестнадцатью и, кажется, определило меня навсегда. Вслед за ними (и отчасти благодаря им) в мой плеер подтянулись The Smiths и Suede, а уже совсем позже я пронзительно полюбила ранних Manic Street Preachers, чей альбом «The Holy Bible» до сих пор считаю великим и иногда ору его по ночам, катаясь в машине (а один мой друг даже выбил название их главного хита у себя под сердцем). Полный левацкой наивности, отчаяния и злости, это в чистом виде музыкальное переложение того, что психологи называют предсуицидальным cry for help. В общем, британская музыка 90-х для меня приравнивалась к позерству и непременной мелодраматичности.
По этим меркам The Divine Comedy всегда стояли как-то особняком: в них не было ни отчаянного надрыва, ни дерзости их современников, в них почти не было амбиции поймать и запечатлеть дух времени от лица потерянных мальчиков и девочек — и именно поэтому, как мне кажется, они и не стали его заложниками. Всё это поколение почти без исключений делилось на два лагеря: беспардонных парней с рабочих окраин (эти меня не интересовали вовсе) и эстетов-интеллектуалов, — фронтмен The Divine Comedy Нил Хэннон проходил по второй категории. Он носил строгие костюмы в сочетании с рейверскими очками, сочинял песни с кивком в сторону Кшиштофа Кесьлёвского и фильма «Альфи», а также, очевидно, считал единомышленниками не героев своего времени, а Скотта Уокера, барочный поп и крунеров из 60-х. Проще говоря, The Divine Comedy, в отличие от многих групп британской сцены того времени, вполне можно слушать сейчас — они были далеко не только про 90-е (хотя, божечки, только посмотрите этот клип) и не застряли в них навсегда.
The Boo Radleys
Олег Коронный
шеф-редактор arzamas.academy
The Boo Radleys сложно назвать великой группой, но в определенном смысле она вобрала в себя все черты времени. Первый и на мой вкус лучший альбом — «Ichabod and I» — это абсолютный мостик между прекрасными 80-ми и тем, что потом нарекут брит-попом. В нем много шума от My Bloody Valentine, он очевидно «indie» в классическом смысле этого слова (записывалась пластинка, кстати, на лейбле, где работала группа The Fall — еще одни герои 80-х), но в «Ichabod and I» уже есть отстраненный вокал в стиле вот-вот прогремевших в «Спайк-Айленде» The Stone Roses — с которых британский рок и превратился в британский поп. Впрочем, если строго говорить, The Boo Radleys так и не стали брит-попом — по одной простой причине: они не были стабильно популярными, хотя немного славы всё же зацепили. В 1995 году у них вышел «Wake Up!» — самый слащавый и попсовый альбом, что-то вроде «Oasis встречает The Beatles на верхних строчках хит-парада». Конечно, до блевотно-примитивного уровня манчестерских выпивох они не рухнули, но, наверное, только этот конформистский альбом и позволяет их отнести к брит-попу — и по музыке, и по смыслу. Но мне, конечно, дорог первый альбом — когда надоедали My Bloody Valentine и Ride, The Boo Radleys были то что надо.
Shed Seven
Георгий Биргер
заместитель главного редактора
журнала «Афиша»
Любой жанр устроен так, что есть пара-тройка основоположников и несколько десятков клонов, лишь незначительно варьирующих исходные данные. Shed Seven как раз из последних, откровенная копия Oasis, иногда что-то цепляющие и у Blur. Но у каждого эпигона бывают собственные свойства, и у Shed Seven тоже — они лучше всех ухватили благостную негу эпохи, напыщенное пролетарское жизнелюбие жанра. Как и прочие брит-поп-пацаны, они носили голубые джинсы, кеды и олимпийки, но не потому, что так было принято у них на районе, а потому что это стало уже модно; они воспевали жизнь, но не назло постиндустриальной разрухе, а потому что жизнь правда была хороша — в общем, у них были все свойства брит-поп-групп, но не было их условий. И вот парадокс — в получавшихся песнях не было ни капли фальши, вместо притворства у них получался сферический брит-поп в вакууме.
Их песни — наполненные добротой, светлой грустью, ревербом, эпическими соло и жизнеутверждающими текстами баллады и гимны о том, как же хорошо оказаться в этом времени и месте (худшее, что может случиться, — если она уйдет в пятницу и испоганит весь уик-энд). В этих песнях хорошо можно считать плохо скрываемый страх, что момент этот невероятно хрупок и не вечен и закончиться может в любую секунду, но оттого он только ценнее. Во многом поэтому сегодня это слушать невозможно, напыщенность эта смешит, а из всех чувств по отношению к ним главным теперь уже оказывается снисхождение — как к попрыгунье-стрекозе, которая лето красное пропела. Но я, как человек, который хоть и не совсем в сознательном возрасте, но успел застать то самое лето и помню, каким действительно всеохватывающим и избыточными, до слёз прекрасным оно было, люблю все-таки время от времени вернуться к паре-тройке песен Shed Seven, навсегда сохраняющих те ощущения в памяти. А остальные просто завидуют.
The Auteurs
Михаил Идов
писатель, сценарист
Мой абсолютный музыкальный идол с колледжа и по сей день — Люк Хэйнс, человек, сознательно отказавшийся от всемирной славы и горы наград, чтобы петь тридцати калекам в крохотных клубах песни про Ги Дебора и Клауса Кински. Вся его жизнь и карьера — продуманный перформанс о том, что искусство и его признание можно и нужно развести максимально далеко друг от друга; представьте себе Кобейна, который вместо того, чтобы сунуть в пасть двустволку, сходил в аспирантуру.
Но всё по порядку. В начале 1990-х Хэйнс создал группу The Auteurs, чей первый же альбом стал хитом и номинировался на Mercury Prize. Несмотря на тексты про Ленни Брюса и Хаима Сутина, песни в нем были быстрые, резкие и невероятно прилипчивые; Хэйнс был чуть ли не единственным человеком, понимавшим тогда, что «умные» слова необязательно класть на «умную» музыку (что в контексте рока обычно означает водевильный пастиш). Что можно играть как The Smiths, не воя при этом про сердечные страдания.
The Auteurs тут же стали приписывать к брит-попу и сравнивать с группами типа Suede, что Хэйнса, разумеется, только бесило. Некоторое время он шел по кобейновскому маршруту, причем почти буквально: записал «трудный» альбом со Стивом Альбини; намеренно сломал себе обе ноги, прыгнув с высокой стены, чтобы избежать турне в США («an old-fashioned hobbling operation», как он потом напишет в отличной книге «Bad Vibes: Britpop and My Part in Its Downfall»). Звучали они теперь так (заметьте, кстати, насколько эта песня предвосхищает примерно все музыкальные ходы ранних Radiohead).
Параллельно этому Хэйнс решился на свой первый полностью концептуальный ход. Превратившись в группу Baader-Meinhof, он записал альбом «Baader-Meinhof». С песней «Baader-Meinhof». Про Baader-Meinhof. Семидесятнический фанк + панк + марокканская струнная секция и табла + стихотворные коллажи про интеллектуальную притягательность терроризма = мой любимый альбом 1990-х годов. Путь на свободу из брит-попа был найден. Еще лет через 5–6 очень похожий путь найдет Дэймон Албарн.
В начале 2000-х Хэйнса ударило в чистый электропоп. Он создал трио Black Box Recorder с певицей Сарой Никси и записал три милейших альбома. Одна из песен со второго из них внезапно стала в Англии огромным хитом. Забавно, что в ней с первой же секунды слышна переосмысленная в поп-ключе аранжировка «Baader-Meinhof» (см. выше). Как и в прошлый раз, Хэйнс отреагировал на успех затяжной депрессией и зубодробительно концептуальным альбомом. На сей раз это был сольник, «The Oliver Twist Manifesto», с роскошными синтезаторными клавишами, тимбалендовской перкуссией и текстами про… ненависть автора к современным художникам (типа Трейси Эмин и Сары Лукас) и любовь к ситуационистам типа Ги Дебора.
После этого, вняв собственному совету «never work» (точнее, «Ne Travaillez Jamais», слогану ситуационистов, который те писали на стенах и мостах Парижа), Хэйнс распрощался с музыкальной индустрией навсегда и сам стал чем-то вроде ситуациониста. Все его ходы в 2010-х направлены на предотвращение самой возможности коммерческого успеха. Один из своих альбомов, например, он записал 75 раз и выпустил тиражом 75 экземпляров — то есть в каждом из экземпляров содержится абсолютно уникальное исполнение. (Он же распустил слух, что на одной из этих 75 копий слышно, как во время записи ему домой приносят пиццу). Еще один альбом представляет собой серию портретов британских рокеров в обличье животных (вкупе с самими портретами; Хэйнс неплохо рисует). Самый свежий проект Хэйнса — после двух (!) томов мемуаров (!!) — это поваренная книга (!!!), на которую он открыл краудфандинг.
P. S. Влияние Хэйнса на меня как на музыканта сложно переоценить. Если называть вещи своими именами, я у него просто всё деру. Например, песня «(I Heart) Miranda July», дуэт с одноименной богиней американского инди-арта, почти полностью вдохновлена сложными отношениями Хэйнса с британскими художницами. Ну и ладно. Можете считать мою жизнь осознанным перформансом — имитацией Хэйнса.