Кино«Золотая перчатка»: Бессмысленный
и беспощадный триллер
об убийстве женщин

В Гамбурге 70-х, через тридцать лет после окончания Второй мировой, в баре «Золотая перчатка» заседают жители западной части побеждённой страны. Это место, куда приходят от безысходности, а не из желания отметить: нервный жёлтый свет, грязные стены, липкая стойка, отталкивающие гости среднего возраста, бранящиеся так, как никто никогда не ругается. Сальные волосы, грязная одежда и запах, который доносится до зрителей через камеру, — невыносимый дух гамбургского лета, где разложение живых людей так очевидно, что годами никто не замечает гниющие в паре кварталов трупы.

Фриц Хонка — сравнительно приличный завсегдатай — живёт на чердаке многоквартирного дома и, в отличие от спивающегося большинства, ходит хоть на какую-то работу несмотря на алкоголизм. Грубый, с землистым лицом, расквашенным носом и диоптриями несимметричных очков, он — с горбом и в неряшливой одежде — вызывает не больше подозрений, чем прочие. С пропитыми лицами, синяками по телу и движениями побитых собак, люди в «Золотой перчатке» могли бы быть и маньяками, и жертвами — мельком в диалогах мелькает чьё-то прошлое в концлагере по обе стороны. Этот факт, тем не менее, ничего не объясняет и никого не оправдывает: пока остальная Германия за кадром пытается построить будущее под слащавые эстрадные песни, гости «Золотой перчатки» будут заперты в реальности «Человеческой многоножки».«Моча», «дерьмо», «жопа» и «вонь» — ходовой словарь местных, живущих в нескончаемом алкогольном делириуме.

Серийный убийца Фриц Хонка действительно жил в Гамбурге в 70-х, но массово он стал известен только после публикации немецкого бестселлера о его злодеяниях. Фатих Акин — режиссёр родом из Гамбурга — отлично знает улицы, где орудовал Хонка, поскольку сам вырос неподалёку: Фриц как раз подбирал в баре своих жертв, когда родился Акин. К слову, «Перчатка» всё ещё работает в Гамбурге — заведение можно найти за углом от KFC, в криминальном квартале Рипербан, где, как поговаривают, ошиваются абьюзивные клиенты секс-работниц. Книга при этом рисует куда менее однозначного персонажа, нежели Акин. Женатый и с ребёнком, переживший сексуальное насилие в детстве и потерявший отца-коммуниста в концлагере, Хонка воплощает искалеченное поколение, в котором отразились родовые травмы времени и контекста. Акин оставляет эту данность за бортом и гримирует молодого смазливого немецкого актёра Йонаса Дасслера в карикатурного монстра, гниющего заживо с теми, кого он убьёт.

Первой жертве, выпив шнапса то ли от безделия, то ли для храбрости, Хонка отпилит голову. С телами мёртвых герой вообще обходится как с поленом, расчленяя большие, не помещающиеся в кладовку трупы на компактные прямоугольники. Все жертвы — женщины поколения его матери: обрюзгшие, уставшие от жизни, небрежно одетые и давно, как и Хонка, не трезвевшие. Кого-то он попытается изнасиловать, кого-то изобьёт и задушит, кого-то дюжину раз стукнет на смерть о грязный стол — всё это зачастую на камеру.

Одна из жертв, Герда, ненадолго останется у Хонки дома: попытается убраться и приготовить еду несмотря на обзывания и зацепится за подобие привязанности, чтобы выжить в мире, где она невидима и никому не нужна. Выбитые Фрицем зубы станут для неё поводом вернуться в проклятый дом, чтобы встретиться с глазу на глаз с человеком, который проявляет к ней хоть какие-то сильные эмоции — пусть омерзение и агрессию, но не равнодушие. У Герды есть дочь, связь с которой она давно утратила, — мы, как и убийца, так её и не увидим. Тем не менее имя и юный возраст взбесят Хонку — он даже напишет для Герды сумасбродный контракт, по которому обязует её представить его дочери и принести её в жертву. Абстрактная молодая дочка останется призраком чего-то обнадёживающего, лучшего мира, чьей частью никогда не будут Хонка и «Золотая перчатка».

Предметность фильма до предела узнаваема — если вы смотрели Райнера Вернера Фассбиндера (в особенности «Берлин, Александерплац» и «Страх съедает душу»), то без труда распознаете мещанский антураж: блёклый, душный, клаустрофобный, декоративный. Фриц Хонка в объективе Акина больше всего напоминает искалеченного до неузнаваемости легендарного немецкого актёра Бруно Ганца — те же растерянные карие глаза, озирающиеся по сторонам, вокруг него снафф, грязь и дешёвая порнография.

Фатих Акин доводит образ испуганных и многократно перепаханных мировой историей персонажей до гротескных фигур в застиранных халатах и бледных брюках, с синяками по всему телу — то ли от пьяных падений на улицах города, то ли от кулаков собутыльников. Когда гости убийцы — его старший брат-женоненавистник и собутыльницы — почувствуют в квартире невыносимую вонь, Хонка отговорится, что тянет от соседей снизу: греческой семьи, которая готовит ненемецкую еду — им в котёл рано или поздно упадут с потолка настоящие опарыши. Во время разговора в кафетерии, филиале ада на земле, никто и бровью не поведёт, когда Хонка крикнет, что хочет засунуть треску в задницу соседке, а одного из завсегдатаев окликнут «Анус». Маньяки здесь все, но убивает только один. В пьяном забытьи герои смеются над лобовой шуткой: «Есть три причины пить: забыть о плохом, отпраздновать хорошее и пить, чтобы начало происходить хоть что-то». Хорошего здесь нет — и никогда не было.

В оценке радикального и мизантропичного фильма Фатиха Акина большинство критиков соперничали в негативных прилагательных превосходной степени. «Труп вместо фильма», «такой отвратительный, что вы ощущаете его запах», «мерзкий», «тошнотворный» и «невыносимый» — самые частые характеристики от людей, которые смотрят так много плохих фильмов и с такой частотой, что их давно ничем не напугать и не удивить. Акин пугает и удивляет, потому что лезет прямо в рот и дотягивается до желудка. В отличие от кровавых инди-фильмов, прорвавшихся на экраны в последние несколько лет, «Золотая перчатка» выступает как конечное высказывание вне жанров, точка экстремума — предел, до которого никому не хватило решительности и не было большого смысла добираться. Вместо чёрного юмора, иронии и стилизации, где кровь бывает только цвета кетчупа, Акин треплет кишки героиням и зрителям как на скотобойне.

Обвинить фильм в мизогинии — первое, что приходит в голову, когда на твоих глазах полтора часа терзают женщин. Фатих Акин не делает насилие привлекательным, не добавляет ему осмысленности, не додумывает героям оправдания и не даёт ни одному герою в кадре причин быть тем, кем они стали. Но макает зрителей в туалет главного героя (туалет тоже показывают крупным планом — и можно догадаться, как он выглядит) последовательно и регулярно, чтобы проверить остранение зрителей. Всё снято так, чтобы вам стало дурно; всё придумано так, чтобы вам стало не по себе от того, что вы смиряетесь и сливаетесь с этой дурнотой. Только окончательно дистанцируясь от мира этих бесславных ублюдков и мысленно посчитав их биомассой, можно пережить этот фильм без удара для психики.

Фильмы о серийных убийцах, если избегают их эстетизации («Прирождённые убийцы», «Криминальные любовники»), очень часто рефлексируют о том, как маньяки перестают видеть в жертвах человеческое и, воспринимая их как биоматериал, теряют самокритику, начинают сухой математический отсчёт или обосновывают преступления идеологически. В «Окне во двор» Хичкока или «Подглядывающем» Пауэлла природа зла показывалась через вуайеристскую оптику. «Человек кусает собаку» превращал охоту на обывателей в псевдодокументальный репортаж, где убийства происходят на камеру, а жадный до острых зрелищ оператор незаметно превращается в соучастника.

В «Грузе 200» Балабанов осмысляет, что реальность садиста не сильно отличается от драконовского режима, безучастно отправившего на войну сотни тысяч ребят — они приехали пушечным мясом в посылке домой. «Зодиак» Финчера следил, как игры разума детективов не могут остановить американскую машину убийств. Второй сезон «Американской истории преступлений» анализировал, как много социальных и личных факторов сходятся, чтобы нестабильный и уязвимый человек превратился в охотника на своих. Мэри Хэррон в «Американском психопате» отзеркаливает в кровавых мечтах главного героя всепоглощающий контроль и стерильность западной бизнес-среды: чем более безупречным будут костюмы в переговорках, тем более дикими окажутся фантазии об убийствах. И Ларс фон Триер, иронизируя над своим героем, названным Мистер Совершенство, городит ему придуманную биографию самопровозглашённого творца, где построить дом из трупов — вариация преступного самовыражения, его гезамткунстверк.

При испытании зрительских нервов все эти фильмы от «Золотой перчатки» отличает одно — агентность убийцы-протагониста и его жертв, какими бы кровавыми способами они ни были истреблены. Нерасчеловеченные герои оставляли пространство для сопричастности и эмпатии и давали зрителю свободу — выбрать сторону, дистанцироваться, осудить, поддержать, возненавидеть происходящее на экране, но не становиться соучастниками бесчеловечного эксперимента.

«Золотая перчатка» с первого кадра заставляет терпеть. Смиряться со своим равнодушием или ненавидеть себя за отсутствие эмпатии, если происходящее переносится сносно. Многократно измерять неравноценность затраченных огромных средств и призрачной режиссёрской цели. Подавлять реальную тошноту. Убивать вместе с главным героем дегуманизированных женщин, которые на чердаке Фрица Хонки чудом не стали мылом или абажурами. А если испытывать жалость к жертвам Хонки — то погибать и кровоточить вместе с ними под ударами гротескного психопата.

Что вам больше нравится — беспомощность перед чужим насилием, наблюдение за происходящим как за пьяной схваткой других биологических видов или самоуспокоение, что всё происходящее не экране — постановка? И глухое равнодушие, и защитная дистанция, и тщеславное возвышение равноудалены от зрительской эмпатии: покупая билет на фильм, вы автоматически становитесь свидетелем и соучастником преступления, которое никогда не сможете выкинуть из памяти. Ущербные, слабые и обречённые, все герои «Золотой перчатки» — насекомые и никого не жаль. Или второй вариант: все — живые люди, и вас намеренно ведут через полтора часа ада с неизвестными целями. Вам или нельзя быть эмпатичными вообще, или можно быть только себе в ущерб. Невозможно найти ни одной причины подвергать зрителя прямому насилию, на которое они точно не давали согласия.

ФОТОГРАФИИ: Русский Репортаж