Кино«У русских людей бывает — напиться, подраться, а потом обниматься»: Рассказывают участники «Дау»

 Атмосфера на съёмочной площадке была разной, на самом деле. Но это не было съёмочной площадкой как таковой. Я провела в Институте 21 месяц, и я считала его домом. Кто-то приезжал, кто-то уезжал, было весело, и было грустно. Происходила жизнь, она казалось немножечко нереальной, потому что все мы живём в двадцать первом веке, а тут мы оказались в пятидесятых, потом шестидесятых годах [двадцатого века]. Но жизнь происходила как она есть: независимо от съёмок и от того, ходили там операторы или нет, мы просто общались. Знакомились, заводили друзей, к кому-то сразу была симпатия, с кем-то отношения не складывались. Например, на проекте я встретила мужа (математика Дмитрия Каледина. — Прим. ред.). Мы после проекта и в жизни поженились.

Иногда было напряжённо, иногда очень весело, по-разному было. Камера была нацелена на нас не всё время, она появлялась, когда начинало что-то интересное происходить, но обычно операторов мы не замечали. Была полная импровизация, сценарий появлялся сам по себе. Илья со всеми беседовал, спрашивал о том, что происходит, кто и что о ком думает, как мы общаемся, кто кому симпатичен, кто нет. У учёных, я думаю, он спрашивал ещё и про науку. Съёмочной группе, остальным работникам, да и нам порой тоже было трудно: [работать] по 18 часов из 24 [в сутки] не всем по плечу. Но и отдых был тоже, конечно. Иногда съёмок приходилось ждать долго, но нам было чем заняться: между съёмками я, например, читала книги.

В переводе первой статьи Le Monde о «Дау» писали, что Илья всех поил клофелином. Слушайте, ну если бы нас всех и правда поили клофелином, мы бы спали и вели себя как амёбы. Нет, там был только алкоголь. Писали ещё, что до проекта я снималась в порно. Да, снималась, но это было тринадцать лет назад. Сейчас я инструктор по скалолазанию, тренирую детишек на скалодроме «Лаймстоун».

С [героиней фильма] Наташей у нас были сложные отношения действительно напряжённые (в одной из сцен фильма, по свидетельству Le Monde, Наташа опаивает и избивает Ольгу. — Прим. ред.), потому что она меня гоняла — она же начальница, вот она меня и гоняла. Мне не всегда это было приятно. И когда меня спрашивали, бесит ли она меня, я честно отвечала. Мне кажется, когда мы напились и случилась драка, это была кульминация этого напряжения. Как у русских людей бывает — напиться, подраться, а потом обниматься. Скорее всё было как-то так, я бы не назвала это манипуляцией. После того как это напряжение вышло, мы намного лучше стали с ней общаться. Когда я смотрела фильм со зрителями уже в Париже, на большом экране, после фильма нам даже аплодировали.

Я с удовольствием оказалась во временах моей бабушки. По легенде, я была 1930 года рождения, а бабушка у меня — 1938-го. Она мне, кстати, подарила подвеску, которую ей подарил дедушка, и я носила её на съёмках после того, как костюмеры одобрили.

Получить вызов на допрос было страшно. На самом деле страшно. Угроза ощущалась но-настоящему, но ведь это и в Советском Союзе было. Когда меня арестовали, мой муж переживал за меня больше, чем я за себя. Те, кто видел сцену допроса, писали, что хоть это и импровизация, выглядит это действительно как допрос. Значит, у нас всё получилось. После таких сцен людям и правда было не по себе, но я не помню, чтобы кто-то сбегал со съёмок. Я со многими потом общалась, и… знаете, в жизни бывает страшнее.

Какие документы мы подписывали перед съёмками? Я подписывала договор на участие, стандартный актёрский договор. Как сложится дальше, я не знала. У меня же там жизнь развивалась.

Сейчас, когда я смотрю «Дау», вижу многие детали, о которых я не знала, — и мне это нравится. Реакция людей очень разная, кто-то, например, не может смотреть историю «Саша, Валера» (условное название эпизода, где показаны гомосексуальные отношения двух дворников. — Прим. ред.). Оказывается, кого-то это коробит. Этот проект дал людям возможность многое понять о себе. Не всегда приятно открыть в себе страхи, плохие качества, столкнуться с самим собой. И с другими происходит так же: нам не нравятся в людях те качества, которые мы не любим в себе. Какие-то вещи мне тоже неприятно смотреть, и я понимаю, почему мне это неприятно. Я думаю, этот проект показал многим, кто они есть на самом деле. И я очень надеюсь, что зрители тоже откроют что-то в себе и переосмыслят. 

 Когда меня пригласили в режиссёрскую группу, у меня не было чётких инструкций, по сути приглашение звучало так: «Приезжай в Харьков, там разберёмся». Когда я приехал, у меня было полное ощущение, что я нахожусь в городе, который готовится к войне, причём абсолютно хаотично, без какого-либо руководства. Толпы людей не знают, куда они идут, я не знаю, куда иду. Я приезжаю со всеми вещами и пытаюсь найти хоть кого-то, кто объяснит, что дальше делать. С вокзала я еду в офис и вижу там толпу: кто-то переодет в историческую одежду, кто-то нет, идут кастинги горожан. Я встретил там знакомых — кого-то из Москвы, кого-то из Петербурга. Это было похоже на перевалочный пункт: вот того солдата ты знаешь оттуда, а того — оттуда, при этом никто ничего подсказать не может. И пока я не добрался до Ильи и не дождался его (он несколько раз прошёл мимо и сказал подождать), я не мог ничего выяснить. Когда мы наконец встретились, Илья поинтересовался, что у меня в руках — это был первый айпод с тачскрином. Мне это запомнилось: они настолько заработались, что технологические новшества проходили мимо них, незамеченными.

Илья пригласил меня на позицию второго режиссёра, обязанности которого были поделены между тремя людьми. Предыдущий второй режиссёр сбежал — не помню уже, из-за чего. Ещё одного второго режиссёра, своего приятеля, который настойчиво звал меня в проект, я не застал. Он уволился за то время, пока я ехал из Петербурга в Харьков. Когда я принимал на себя его функции (он занимался планированием и координацией цехов) и бумаги, по которым надо было работать дальше, его папка на сервере оказалась пустой: последний месяц он не вёл документацию. Это был триллер про провинциальный город, где творится что-то странное: ты только приехал, ещё не освоился, а уже должен вести расследование.

Для одной из съёмок мы отправились под город Изюм в Харьковской области, и там уровень хаоса вырос ещё выше. Это была небольшая съёмка на двух холмах: на одном из них стоит советский монумент, герои прогуливаются мимо него и разговаривают; а на втором, на заднем плане, в это время пасутся свиньи. Вроде бы несложная задача, но на всю площадку у нас был один громкоговоритель, и люди на двух холмах не могли поддерживать связь. Потом возникли проблемы со свиньями. Сначала привезли чуть ли не минипигов, хотя нужны были большие деревенские хряки. Свиней заменили, но с ними не было человека, который понимал бы, как с ними обращаться. За них в итоге отвечали реквизиторы, хотя и они не дрессировщики, и свиньи не реквизит, а животные весом под двести килограмм, притом не самые активные. Свиней всё время приходилось подгонять, они разбредались по холму, потом в темноте их нужно было загонять обратно, чего опять же никто не умел делать, кроме одного парня, который, на наше счастье, вырос в деревне. Поймать свинью оказалось проще простого: двое человек гонят её на тебя, а ты набрасываешь ей огромную кастрюлю на голову. Свинья становится послушной, и её уже можно вести в транспорт.

В другой сцене в переулок должны были привезти несколько тонн капусты, на которую, по задумке, набросились бы озверевшие от голода жители. Сверху наклонная улица была перегорожена, поэтому грузовики привезли капусту снизу. Но там была такая грязь — Илья же любит богатую фактуру, — что проехать вверх по склону тяжёлые грузовики уже не могли. Поэтому капусту на середину улицы пришлось перетаскивать вручную актёрам массовки и частично режиссёрской группе. Это было тяжело, но и весело.

Я вспомнил это к тому, что на «Дау» не было скучно. Могло быть неприятно. Могло быть тяжело, потому что съёмочные дни не были нормированы. Подавляющее большинство работало без контрактов, хотя тем, кто оставался, платили по тем временам действительно неплохо. В России не так много интересных кинопроектов, а у тех, что есть, обычно нет денег. А на «Дау» всё совпало, и масштаб чувствовался ещё в Петербурге, не говоря уже о Харькове. Поэтому люди и хотели в этом участвовать. Масштаб вовлечённости группы, городских жителей и города самого был невероятный. Город в городе, как в  «Синекдоха, Нью-Йорк» Чарли Кауфмана. Мир внутри мира.

История моего увольнения тоже показательна. В какой-то момент мне стало не до съёмок, я был очень подавлен (причина не была связана с «Дау») и запустил свою работу полностью. И на то, что я сижу на месте и ничем не занимаюсь, Илья обратил внимание только на четвёртый день, хотя всё это время он проходил мимо меня.

На съёмки меня пригласила знакомая, которая к тому времени — это было в июне 2009 года — собиралась уезжать из Харькова. Я не подписывала контракт, я не знаю, подписывался ли контракт с кем-то, со мной — нет. Уже на месте я узнала, что работать мне предстоит реквизитором, хотя ехала заниматься актёрами. Так происходило со многими на съёмках «Дау». Была, скажем, девушка, которая приехала документировать процесс, снимать фильм о фильме — в результате она, биолог по первому образованию, стала высаживать деревья на территории института, где происходит действие «Дау».

Поскольку я занималась реквизитом, вызвать меня могли в любой момент. Съёмочной группе приходилось тяжело. Сценария не было, и не было ясно в полном объёме, что может понадобиться внутри сцены, съёмки могли растянуться на 36 часов.

Хржановский вёл себя как Художник, у которого есть Идеи. Но когда остальные люди на съёмочной площадке не очень в курсе того, что он хочет, возникают диссонанс и нервозность. По заказу той девушки, что высаживала деревья у института, однажды привезли машину чернозёма, и эту кучу земли высыпали посреди декораций. Внезапно выясняется, что там же вечером должны быть пробы на камеру и землю хорошо бы разобрать. Рабочие, которым к тому моменту уже задерживали зарплату, сказали, что их смена закончена. Остались только двое, и мы вместе с ними и с этой девушкой раскидывали лопатами восемнадцать тонн чернозёма.

Эпизодов с изнасилованиями бутылками и чего-то подобного, о чём пишут СМИ, при мне не было. Но когда мы снимали сцену на вокзале, где Дау бежал по перрону через толпу людей (это была разнородная массовка, в которой были собраны и милиционеры, и заключённые, и пациенты психоневрологических диспансеров), Илья настаивал, чтобы непрофессиональным актёрам было действительно тяжело нести чемоданы — они же не умели это сыграть. Поэтому в чемоданы складывали кирпичи. Это была ночная съёмка, и люди всю ночь бегали с тяжёлыми чемоданами, их поливали водой, потому что нужно было изобразить дождь, ручки чемоданов отрывались — настолько тяжелы они были, мы пришивали ручки к новому дублю, люди были измотаны. А на фоне специально обученные люди часами ползали без страховок по высокому элеватору: они очень старались, но в кадре они появляются как тени, их едва видно. Это было реалистично, но немного бесчеловечно, как мне кажется, — очень тяжело физически.

Я бы сказала, что Хржановский понимал, кто из команды для него важен, а кого можно поменять — и относился к людям соответствующе. Через несколько месяцев я почувствовала, что мне тяжело. Мы встретились с Ильёй, он высказал мне что-то, что, по его мнению, я должна была хотеть о себе услышать — а я не очень хотела. И мы как будто бы договорились, что я остаюсь. Но уже через пару часов мне позвонила его ассистентка и сказала, что меня открепляют.

ФОТОГРАФИИ: dau.xxx