ИнтервьюДарья Белова:
«У кино совершенно
нет пола»

Короткометражный фильм молодого режиссера из Санкт-Петербурга Дарьи Беловой «Иди и играй» получил приз программы «Неделя критики» на Каннском кинофестивале. Wonderzine поговорил с Дарьей об учебе в берлинской киношколе, гендерном подходе к кино и том, как она пришла из журналистики в режиссуру.

Почему вы решили за взяться за тему войны? Она Ведь всегда считалась мужской?

Не думаю, что есть какое-то разделение по темам — на мужское и женское. Есть прекрасный фильм о войне Ларисы Шепитько «Восхождение». Это вообще один из лучших фильмов о войне. Поэтому подобное разделение — устаревший подход. По крайней мере, я стараюсь с этим бороться. В Европе такого уже нет, а в России все еще существует.

Хорошо. А вот название фильма — «Иди и играй» — это же осознанная провокация? Желание обратить на себя внимание?

Фильм специально сделан таким образом, чтобы возникал диалог между ним и военными и антивоенными фильмами 1960-х, 1970-х и 1980-х годов. Я сейчас говорю о целом ряде картин: это и «Иваново детство», и «Иди и смотри», и «Германия, год нулевой». К ним отсылает и черно-белое изображение, и манера съемки. А название — как бы квинтэссенция всего этого. В одной из сцен можно, например, увидеть совсем прямую цитату из дебюта Тарковского. Она такая откровенная для того, чтобы ее узнали и чтобы потом ее сломать. У нас ведь в какой-то момент появляется сюрреализм, который невозможен для фильмов тех лет. И сама концепция игры с войной также невозможна для этих фильмов.

Откуда вообще такая история возникла?

В Берлине очень особенная атмосфера, которую чувствуют, кажется, все, кто сюда приезжает. Об этом постоянно говорят и русские, и французы, и американцы. Люди ощущают присутствие призраков войны. Тут есть дома с отверстиями от пуль. То есть вы можете сидеть в кафе, пить кофе, а после взглянуть на соседний дом и увидеть эти отверстия. И мгновенно представляется, как они могли появиться.

В главном герое, десятилетнем мальчике, который играет «в войну» в послевоенном Берлине, есть что-то от вас?

Знаете, это как в поэзии. Поэт в своем произведении может писать от первого лица, но это не значит, что он пишет о себе. Это его лирический герой. То же самое и у меня. Гриша — это лирический герой. Да, в нем что-то есть от меня, но это не самое главное. Суть фильма — в воспоминаниях. Естественно, у Гриши нет никаких собственных воспоминаний о Второй мировой войне, потому что ему всего десять лет. Он — медиум, через которого воспроизводится память места, воспоминания города. Город показывает эти воспоминания Грише, делая это даже без надежды на то, что мальчик что-то вспомнит. Зато это можем сделать мы — как зрители.

Если попробовать абстрагироваться от темы войны, это ведь еще кино об одиночестве. У вас в Берлине — в некой изоляции — возникает это ощущение?

Первое время меня мучила чудовищная ностальгия. Я рвалась обратно на родину. Естественно, когда ты приезжаешь в город, в котором никого не знаешь, тебе очень одиноко. Прожив пять лет, я больше себя так не чувствую. Теперь у меня есть масса самых разных друзей. Это люди со всего света: русские, немцы, французы, испанцы, израильтяне. Тут такой плавильный котел, когда люди из разных стран смешиваются. В этом прелесть Берлина, здесь можно начать предложение на английском, продолжить его на немецком, а закончить на французском. При этом тебя все поймут.

Говорят, вы не говорили по-немецки, когда в киношколу поступали.

Это был сложный момент, я последовала своей наивности. Поскольку я не знала язык, то не смогла прочитать все, что было написано на сайте школы. И подумала, что обучение будет на английском. Но все оказалось иначе, и первые месяцы я не понимала ничего вообще. После я стала понимать, что говорят преподаватели, но все равно не понимала студентов — они говорили быстрее. Примерно через полгода я начала понимать все, а через год уверенно заговорила.

Кино постепенно все больше и больше затягивало,
я начала делать видеоарт и в какой-то момент поняла, что именно это мне действительно интересно

А весь первый год вы, получается, молчали?

Ну, когда я хотела что-то сказать, говорила по-английски. Либо на корявом немецком. Но в нашей школе довольно толерантно и внимательно относятся к людям, которые пытаются говорить на немецком. А еще есть студенты, которые понимают немецкий, но принципиально говорят на английском. Их не много, но тем не менее.

Это ваше второе образование. Насколько первое было осмысленным?

Я не все время хотела быть режиссером. Довольно долго занималась поэзией, лет с 13-ти писала стихи и читала их со сцены, участвовала в конкурсах. Даже получила приз Принстонского университета однажды. Отсюда возник петербургский филфак. Обучение проходило прекрасно, я восхищаюсь своими преподавателями до сих пор.

Желание снимать кино — оно же совершенно противоположное всему, что вы сейчас описываете.

Нет, это все связано между собой. После филфака я работала журналистом — в Петербурге как раз открылись редакции «Афиши» и «Большого города». И мы все постоянно смотрели кино и говорили о нем. Настоящий интерес возник в тот период.

Но о кино вы не писали при этом?

Не писала, но дружила со многими критиками, которые показывали мне много хороших фильмов, за что я им благодарна. Стасу Зельвенскому в частности. Кино постепенно все больше и больше затягивало, я начала делать видеоарт и в какой-то момент поняла, что именно это мне действительно интересно в жизни. Стало очевидно, что если я хочу заниматься кино, то нужно именно сейчас куда-то ехать учиться или отказаться от этой мысли вовсе. А мне всегда нравилось кардинально менять свою жизнь. Но хочу сказать, что такие вещи даются непросто. Я долго сомневалась насчет того, насколько мне это нужно. Задавалась вопросом: «Действительно ли я режиссер?»

Сейчас вы ощущаете себя режиссером?

Это связано с мышлением. У меня есть определенное визуальное режиссерское мышление, я постоянно делаю какие-то заметки, пишу что-то. И почему-то кино мне дается проще и веселее, чем журналистика.

 как вы считаете, есть такие понятия — «женское кино», «женщина-режиссер»?

Думаю, что у кино совершенно нет пола. Мне правда кажется, что это немножко устаревшее разделение на мужское и женское. Я очень сильно отвыкла от этого. Здесь, в Берлине, ни один режиссер или оператор не ставил такой вопрос: «Ты работаешь с Дашей, потому что она женщина?» Они работают со мной, потому что я режиссер. Есть мнение, что женское кино может быть тоньше или нежнее мужского, но это все очень субъективно и зависит от каждой конкретной женщины. Ведь есть мужчины, которые делают прекрасное, нежное кино. И есть женщины, которые могут делать грубое, жесткое кино.

При этом всегда ведь понятно по фильму, кто его снял — женщина или мужчина. Если это, конечно, не фильм Кэтрин Бигелоу.

Не знаю. Я об этом не думала. Я знаю много картин, снятых моими друзьями, по которым это непонятно. Хотя иногда это действительно видно. На кинофестивале в Оберхаузене показывали целую подборку женского кино, в которую входила шикарная короткометражка «Капсула» Афины Рахель Цангари. И, надо сказать, это была самая сильная подборка. Это я к вопросу, делают ли женщины хорошее кино. Да! Можно, конечно, найти в их фильмах что-то специфически женское, но мне кажется, что такой подход неправильный. Пусть и те, и другие делают кино, но давайте не будем делить это по половому принципу. Иначе дальше придется говорить о кино, которое снимают гомосексуалисты или лесбиянки, и чем оно отличается от гетеросексуального кино. Хотя на самом деле важно только то, что происходит с киноязыком, как его изменяют, как с ним экспериментируют. А мужчина это или женщина — мне совершенно наплевать.